Я накинула куртку, надела белые ботинки и вышла на крыльцо. Деда видно не было. Во дворе стояла тишина до звона в ушах. Смолянистый запах высоких деревьев одуряюще обволакивал. Три одинаковых постройки стояли параллельно друг другу, двери были прикрыты, где его искать теперь? Я решила начать с ближней постройки. Дверь подалась легко, даже не скрипнув.

«Крепкий хозяйственник этот Ашиус», — цыкнул зубом Вася.

В помещении было темно и пахло чем-то с детства знакомым. Справа на полке, прямо у входа стоял таз с какими-то терпко пахнущими ягодами, их цвет в свете открытой двери разглядеть было невозможно — что-то серовато-черное. Я наклонилась понюхать — запахи в этом мире имели очень большое значение, а этот запах мне был чем-то знаком, вот только откуда я его знаю, пока не улавливала.

Я пошевелила липковатые ягоды пальцем, поднесла горсть их к носу. Странно. Вроде бы пахло какой-то знакомой настойкой. А вид ягод был мне совсем незнаком.

Странный клекот раздался совсем рядом и я внезапно увидела… петуха! Он яростно махал крыльями, подпрыгивал, надвигаясь на меня. От неожиданности я пульнула в него зажатыми в руке ягодами. Петух встрепенулся, передернулся всем телом и накинулся на ягоды, быстро склевывая их по одной.

Я не мешкая, радуясь, что петух перестал обращать на меня внимание, попятилась задом и вывалилась из постройки, плотно прикрывая дверь.

— Штоп ты сдох, скотина! — звонко выкрикнула я, прислонилась к двери и медленно выдохнула, успокаивая дрожащие коленки.

В детстве, когда мы с родителями еще жили в деревне, один петух повадился нападать на меня. Поджидал, выискивал и нападал из засады, высоко подпрыгивая и больно клюя. Он имел такой воинственный вид, что его боялись даже взрослые, да и клевался так больно, что потом синяки долго не сходили. Две недели я жаловалась родителям, но они только посмеивались, и только когда отец что-то чинил, согнувшись, а петух подскочил и клюнул того в зад, отец разозлился и вечером на столе у нас уже был вкуснейший суп из драчливого придурка. Поэтому на петухов у меня была маленькая фобия, о которой я даже успела забыть, а вот поди ж ты, вспомнила.

Дойдя до второй постройки, я приложила ухо к двери, опасаясь открывать ее, и прислушалась. Там раздавались какие-то шорохи, но вот так через дверь кричать во все горло: «Ашиус», — было стремно. Да и не похоже было на то, что дед там. Может там тоже какие-то животные. Ну нафиг. Дойдя до третьей постройки, в которой было тихо и дверь была заперта на ключ, я решила пройти вдоль забора, исследовать местность. Долго погулять не пришлось, я только рассмотрела баньку на отшибе, с другой стороны дома, начала подмерзать, шмыгая носом, и решила вернуться в дом. Мотнув головой, оглядывая территорию в поисках запропастившегося Аши, я увидела, что одна коса расплелась. Вот ведь гадство! Потеряла одну из двух имевшихся у меня резинок для волос. Вряд ли у старика будет запас резинок. Пришлось в темпе вальса идти обратно по своим следам, внимательно разглядывая снег в поисках голубой резиночки.

Сказать, что я расстроилась — значит ничего не сказать. Я дошла уже до сарая с петухом, но пропажа все не находилась. Приложив ухо к двери, я прислушалась, но там стояла полнейшая тишина.

«Ну ты и трусло!» — ехидно и тоненько захихикал сусл.

«Сам ты трусло!» — воинственно возразила я.

Пришлось перебороть страх и приоткрыть дверь на пару сантиметров. В щелке падающего света я увидела петуха — он бездыханно лежал, растопырив крылья и не шевелясь.

О, Боже! Я отравила петуха! Таки сдох! Что делать? Что делать? Мысли заметались перепуганными бабочками. Меня за такое дед со свету сживет! Черт-черт-черт! Сколько я гуляла? Полчаса примерно. Еще чуть-чуть и он совсем остынет и ощипать его уже будет невозможно. Кур надо ощипывать теплыми…

Я решительно открыла дверь, попинала петуха ногой, но его тушка не подавала никаких признаков жизни. Схватив петуха за два крыла, я бегом добежала до дома, ворвалась в кухню, бросила петуха в таз. Переоделась в чуни, скинула куртку на стул и принялась ощипывать его с хвоста. Перья выдергивались с трудом, надо было поторопиться, пока он совсем не окоченел. Когда последнее перо было выдернуто из хвоста, петух вдруг поднял голову и открыл мутный глаз.

— А-А-А-А-А-А-А-А! — завизжали мы на пару с сусликом. Я вскочила, таз с петухом загремел по полу, перья взметнулись в воздух, кружась по кухне.

— Что здесь происходит? — гаркнул дед, появляясь в дверном проеме, стаскивая шапку.

Петух с голой гузкой подскочил и смешно побежал на разъезжающихся ногах, петляя между ножками стола. Я в испуге, не переставая орать, бросилась вон из кухни, сбив с ног деда, добежала до своей двери и закрылась на крючок.

«А вот теперь тебе точно пиздец», — ошарашенно пропищал Васятка и шмыгнул в норку за кустом.

3.

— Гадское отродье! — рычал у меня под дверью Ашиус. — Петрык, петя, хороший мой! Общипал тебя этот никчемный омега… Выходь, Прошка! Выходь, говорю! Ты зачем Петрыка общипал?

— Не выйду, — подвывал я, забившись в уголок кровати, вцепившись в покрывало обеими руками, со страхом глядя на запертую на задвижку дверь.

— Выходь, кому говорю! Паршивец эдакий! Одни гадости только и можешь делать! За что мне такое наказание! Вот если омега гнилой, так ничем его не исправить! Выходь, гад! Хуже будет!

— Не выйду-у-у! — рыдал я, трясясь на кровати.

— Бедный Петрык, — голос деда разительно менялся, когда он обращался к петуху. — Пойдем, смажу тебе жопце жиром. Отмерзнет гузка — пропал весь петух. У-у-у, угробище лесное! — вызверился он уже на меня. — Пакостник! Такого петуха мне споганил! На полчаса оставил одного! А дальше что ждать?

Голос Аши отдалился от двери, что-то ласково бормоча клекочущему Петрыку, но сегодня я выходить из комнаты уж точно не собирался.

Я сделал несколько медленных вдохов-выдохов, пытаясь успокоиться, и это помогло. Петуха было жалко до слез, и как только страх отступил, накинулась жалость — разъедающая, острая, поглощающая с головой жалость: вначале к бедному Пете, потом к себе, как омеге, потом к себе, как погибшей Таське и рыдания тут же возобновились, превратившись в трубный вой с трясучкой и икотой.

Через какое-то время в двери послышался стук, вежливый такой, сдержанный — тук-тук, и приглушенный голос Аши, низкий от волнения и смущения, грубовато произнес:

— Ну чего ты… Давай уже, выходи… На вот водички… Развел тут море, понимаешь… Остыл я уже, не буду ругаться. Ходи давай сюда, малЕц.

В горле давно пересохло, от икоты разболелся живот и голова, пить хотелось жутко, поэтому я сползла с кровати и открыла дверь, пусть лучше сейчас меня прибьет, хуже не будет. Виновата — получай.

Дед виновато взглянул на мою распухшую красную физиономию и смущенно протянул стакан с водой. Но больше, чем воды мне хотелось дружеского участия и поддержки, и я, хрипло выдохнув: «дедааа!», — обняла его, всхлипнув, уткнувшись в грудь мокрой моськой, чувствуя тепло и бьющееся под ухом сердце.

Аши скованно обнял меня двумя руками, отводя кисть со стаканом воды чуть в сторону. Потом погладил по голове большой мозолистой ладонью, низко урча:

— Ну, будет, будет убиваться… малец. Что ж ты такой непутёвый-то? А Петрык выживет — он у меня боец еще тот. И хвост новый отрастет. Не скоро, но лучше прежнего будет.

— П-правда? — шмыгнув носом, я с надеждой посмотрела в карие с темными крапинками глаза под кустистыми бровями, так похожие на те, которые еще два дня назад отливали желтизной смолянистого янтарного клея с яблони, прозрачного на солнце, в момент наивысшего пика, после которого узел раздувался и мини оргазмы прошивали тело молниями, а ресницы трепетали черными ровными угольными стрелками, густыми, чуть загнутыми на концах… И так похожие на те, которые поливали презрением и холодом.

— Правда, правда. На-ка вот, водички попей, — дед разжал объятия и подсунул мне под нос стакан. Помог напиться, придерживая его, потому что мои руки тряслись, а зубы стучали о стакан.