Дошла до снеговика, обтерла лицо снегом, остужаясь и внутри и снаружи.

Альфа все не успокаивался. Пацан еще совсем, а туда же — соблазнять городских шлюшек. Наверное, местное мачо нарисовалось. Пришло оно, гляньте на него, за три километра, чтобы склеить приезжего доступного омегу.

— Ну, что ты кочевряжишься? Такому красавчику тяжело без альфы, а я уже тут.

Я и игнорировала, и дулю сжимала в кармане куртки, и психовала с Васяткой вместе, стараясь не показывать этого, но просто так сбегать было нельзя. По прошлому опыту жизни в деревне проявить слабость значило сдаться и пропустить хук слева, после чего вся деревня повадится ходить вдоль поместья и вытирать об меня ноги, сплетничая и перемывая косточки, и будет трудно понять, где вымысел, где правда, и я просто захлебнусь в этих грязных домыслах — плавали, знаем.

«Вась, ну Вась, подскажи! Я после бебеканья совсем мозги растеряла!»

«Тобi пiзда!» — обреченно выдохнул суслик всем известный в сети мем.

Я встала в позу, наклонила голову, глянув исподлобья, протянула указательный палец по направлению к лицу настырного пацана и замогильным голосом произнесла слова, которые подсказал Вася, угрожающе растягивая гласные. Фраза прозвучала на чужом языке. Русский здесь звучал инородно.

— Это что сейчас было? — альфач запнулся, вцепился двумя руками в прутья решетки и ошалело уставился на меня.

— Это, любезный мудо… дой человек из мухосранска, заклятие, которое лишает мужчин их главного достоинства. И половое бессилие им гарантировано, — я посмотрела на испуганного, внезапно побледневшего мальчишку и, пожалев, добавила, — при повторном подобном поведении. Я тебя предупредил. И не говори, что ты не слышал.

Вот теперь можно и уходить. Бой выигран, я надышалась кислородом, даже продрогла уже, удар отбит.

— Эй!

Громкий окрик застал меня на крыльце.

— А на каком языке ты это сказал? — первый испуг у него уже прошел, и он попытался вернуть браваду в голос, но у него плохо получилось.

— На древнем, детка, на древнем. Говорил тебе, небось, папа — учи языки… а ты, конечно же, этого не сделал, а папу надо слушать, — я откровенно язвил и улыбался.

— Ашиус, я не могу смотреть на рыбу и на еду вообще, ты сможешь поужинать супом? Без меня, — меня все еще мутило и подозрительный взгляд деда радости тоже не доставлял. — Если ты думаешь, что я беременный, то можешь не беспокоиться, Тори делал тест. Он отрицательный. «Как и мой айкью. Я только и делаю, что туплю здесь. Тася, возьми себя, наконец в руки! Включи мозги для разнообразия, что ли!»

Аши опустил глаза на сшитые чуни и протянул их мне:

— Носи вот, хлипкий ты больно. Застудишься еще.

А я, глядя на иголки, воткнутые в игольницу-грибок, поняла, чем буду заниматься вечером — сошью себе куклу. Давно мечтала это сделать для себя, а не на заказ, да только времени не хватало. Мои тильды, которые я наловчилась шить на старой бабушкиной машинке, завидно пользовались спросом. А вот себе сшить куклу я так и не сподобилась — самое время занять руки и начать выполнять свои мечты.

Кстати! А почему бы мне не сшить куколку вуду Тори? Я ведь буквально недели две назад читала, как это делают. Вот приворожу мужа к себе, и он перестанет меня ненавидеть. А как дела наладятся, то проведу обряд отпускания куклы и тогда уже подумаю, как мне быть.

«Жопа! Жопа-жопа! — предупредил меня суслик. — Плохая идея!»

«Васятка, заткнись. Ты вот, правда, думаешь, что я смогу сделать полноценную куклу вуду? Там ритуал очень серьезный, нужны натуральные материалы, воск, палочки и определенные слова. Я просто сошью куклу и буду ее любить — надоело, что все вокруг меня ненавидят».

«А я? А как же я? Я же ведь лучше собаки?!» — обиженно засопел носом Васятка, вытирая коричневой тоненькой лапкой с длинными маленькими пальчиками одинокую выкатившуюся слезинку.

«Васюнчик! Мася моя! Конечно ты — зе бест! Но вот если приворожить мужа, то он же нас двоих с тобой будет любить, а любви никогда не бывает много. Тебе же нужна счастливая хозяйка, а не маниакально-депрессивный невесть кто?»

«Да? Точно-точно? Точно-точно! — Василий повеселел и практично осмотрел комнату. — А что у тебя есть от мужа, что бы ты могла вшить это в куклу?»

И правда — в куклу надо было положить что-то от человека: ногти, волосы или кровь. Оглядевшись в своей комнате, я ничего подобного не нашла, поэтому выбралась на кухню. Дед, надев очки, вел бухгалтерскую книгу, что-то скурпулезно записывая. Он поднял глаза поверх очков на меня, молча спрашивая: «что надо?».

— Ашиус, — после того, как я в порыве эмоций назвала его дедом, я больше не рисковала нарваться на грозное и презрительное: «Какой я тебе Ашиус», — дед, конечно же, немного оттаял в отношении меня, но о любви и дружбе говорить было еще рано — он, как и любой деревенский житель, будет долго присматриваться ко мне, делая выводы из каждого чиха и пука, — чуни такие теплые и красивые, я тебя не поблагодарил. Спасибо.

— Не за что, — недовольно буркнул дед. — Это не тебе, это для Тори стараюсь.

Я взяла кружку, налила воды и, отпивая по глоточку, внимательно осмотрела пространство, на предмет нужной мне вещицы.

— А кто это на фотографиях? — я указала рукой на буфет, где стояло несколько фоток в рамке. На одной из них два вихрастых мальчишки лет семи радостно смеялись на камеру, держа в руках огромную рыбину. Черненький, без переднего зуба, в задранной и мокрой клетчатой рубахе, смело прижимал к пузу голову рыбы, а второй, посветлее и кудрявее, чуть пониже друга, двумя руками крепко держал рыбу за хвост. От фотографии просто шли волны счастья и гордости, и я невольно улыбнулась. Тори в детстве уже был красавчиком, даже без выпавшего молочного зуба. А Альди уже тогда старался чего-то добиться в жизни, судя по гордому взгляду.

— Муж твой. Проказник был, но добрый мальчик. Это они со мной на рыбалку ходили, — дед, как обычно, был скуп на слова, как будто они ему денег стоили, а может просто не привык много разговаривать — он ведь жил тут бирюком.

Рядом с фотографиями лежал медальон. Я сделала вид, что поправляю фото, незаметно зажала в кулаке медальон, попросила у деда коробку с иголками и нитками, отчего он кашлянул, удивившись, и, как обычно, молча, кивнул головой на искомое.

Пока искала в своих вещах из чего бы сшить куколку, я мучительно вспоминала что было в обряде пошива куклы. Помню, слова какие-то смешные надо произносить: то ли «люби меня, как я тебя»… хотя нет, я же Ториниуса не люблю, тогда и он меня любить не будет. Там было что-то смешное, типа: «аши-хаши», или «аши-какаши». Помню только, что изготавливая этот предмет, нужно было думать только о конкретном человеке, о его подчинении себе. Для куклы я выбрала одну свою белую блузку, ткань которой больше всего подходила для пошива. Отрезала рукав, не жалея, все равно это были не мои вещи и никаких воспоминаний они не несли. Потом вспомнила про медальон и открыла его. Бинго! Там были волосы, черные, такие же, слегка завивающиеся, как на фотографии у Тори.

Я немного помедитировала, очистив мысли, и приступила к пошиву куклы, постоянно думая о муже. Шить было трудно, во-первых: моей ловкости рук у Милоша не было, а во-вторых — все мысли о Ториниусе были жаркими, томными, и только воспоминаниями о разнузданном сексе, с запахами и стонами, хлюпающими звуками, ощущением жаркого рта на моей коже. Пальцы к концу пошива были исколоты все, и даже на кукле оставались небольшие мазки от капли крови.

— Нарекаю тебя Ториниусом, — прошептала я, погладив его по пришитой пипиське, которую бессознательно приделала кукле, алея щеками от прилившей крови, перебирая до мельчайших подробностей воспоминания о прошедшей течке. — Люби меня, желай меня, хоти меня изо всех сил! Будь нежным со мной! Для тебя отныне никого нет желаннее меня!*

Кукла получилась меньше ладошки, волосы я сделала из черных ниток, глазки из маленьких черных бусинок, лежавших в коробке с шитьем. Потом подумала и сшила ему трусы, хоть куклу никто не должен был видеть, но даже для себя я посчитала не лишним этот аксессуар. Плоское тельце, чтобы постоянно носить с собой в кармане, маленький размер по той же причине.