Роджерс лежал с кастрюлей на голове в одних белых трусах в красный крупный горошек и стыдливо прикрывал пах. Тори унес грязную одежду, собираясь бросить ее у порога, но я сказал проверить карманы и замочить ее в воде, а то завтра все заскорузнет и отмыть от крови будет невозможно.

— Аггурадно! — загудел взволнованно юный альфа. Без одежды было понятно, что альфа молод и худ.

«И придурок» — добавил Вася.

— Дам зведог доджед быдь… — глухо пробубнел он.

— Цветок? — изумились мы с Тори, и он взялся исследовать карманы, а я приступил к обтирке ноги от грязи. Рана была неглубокая, но длинная, сантиметров пятнадцать, вся в грязи.

Альфа мужественно терпел, лежа в позе футболиста, прикрывающего ворота в штрафной площади, ойкая изредка и дергая ногой, пока я теплой водой промывал ногу возле раны.

Тори присоединился ко мне, но не знал чем помочь, поэтому собрал кастрюли, разбросанные по полу и сел рядом на стул.

— А как кастрюля оказалась у него на голове? — поинтересовался я, обрабатывая рану перекисью водорода под смешное шипение альфы.

— Да он запнулся, не устоял на ногах и пошел головой вниз, прямо влетев в стопку с кастрюлями, — растерянно сказал Тори. — А я его не удержал, и вот… — Он развел руками, внимательно наблюдая за моими действиями.

— А ты откуда научился так обращаться с ранами? — видя, как я справился с йодом и начал набирать в шприц жидкость.

«Не вздумай говорить правду!» — подсказал Васятка, грозя мне кулаком. — «Скажи в интернете видел!»

— Ролик в интернете смотрел. Там и научился. — Я выдавил капельку лекарства из шприца, поболтал его, убеждаясь, что воздуха в тубе не осталось, оттянул кожу и хлопком вонзил шприц в бедро пострадавшего.

Не говорить же, что я делала уколы бабушке еще с 16 лет. На ней и научилась…

— АААААААА!!! — донеслось из-под кастрюли, но я недрогнувшей рукой выдавил все лекарство и вынул шприц, кладя его на стол. Смоченной в спирте ваткой приложил к месту укола и похлопал по бедру другой ноги, успокаивая.

— Ну-ну, Роджерс, ты уже большой мальчик. Уже все прошло. Сейчас станет хорошо. Хочешь, подую на вавку? — правильное обращение с больными лечит лучше, чем лекарство.

Тори отодвинул меня от альфы.

— Иди в комнату. Тут тебе делать больше нечего.

— Гаг эдо дечебо? А газдрюдю здядь? — возмутился больной.

— А зачем? Так красиво и даже голос у тебя мужественнее стал, — усмехнулся Тори.

Я укоризненно посмотрел на мужа, и тот смущенно улыбнулся, стараясь не смеяться.

Мы помогли недоразумению сесть на диване, Тори забрался на спинку, сжав ногами туловище Роджерса и попытался снять кастрюлю. Но альфа дико заорал и вцепился в ручки, натягивая ее обратно.

— Бодьдо! Доз! — отдышавшись всхлипнул он.

— Ну, снимай сам, — психанул Тори, слезая с дивана.

Роджерс пыхтел минут пятнадцать, пока совсем не выбился из сил и признал свое поражение.

Затем попробовал я. Попытался снять кастрюлю методом прокручивания, но с тем же результатом.

Из-под кастрюли доносились невнятные ругательства «бдядь», «зуга», «йобадый гаразь» и громкие вскрики.

Мы с Тори насмеялись, умучились, вспотели, но кастрюля не поддавалась. Прижатый нос альфы болел и тот уже устал ругаться, но так оставлять его до утра было нельзя.

— Тори, неси масло или вазелин, смотря чего у деда в запасе больше.

— Зачеб? — всполошился альфа, и красный горошек на трусах испуганно затрясся, а вцепившиеся до белых костяшек на пальцах кулаки напряглись.

— Учить тебя уму-разуму будем, Роджерс!

«В два ствола», — пошло ухмыльнулся Василий.

— Буль-буль-буль карасики… — напевал я, поливая голову несчастного юнца, наклоненную вниз.

Он фыркал и сопел, как ёжик, звуки из кастрюли разносились по всей комнате, но мы уже устали и даже на смех не оставалось сил.

Аккуратно проворачивая скользкую кастрюлю, с грехом пополам сняли со страдальца алюминиевую шапку, и под ней оказался чумазый, с черными сальными волосами и носом горбинкой, красный и потный юноша лет двадцати.

— Спасибо! — с чувством выдохнул он, вытирая глаза протянутым полотенцем, тут же ощупывая нос и уши. Когда он разглядел меня, ойкнул и снова прикрыл руками пах.

— Тори, помоги ему отмыться, а я спать. Мы с Бубочкой просто выруба-а-аемся, — зевая во весь рот, потер глаза.

А «папино несчастье» бросилось осматривать цветок, за которым он и пустился в эту авантюру.

26.

Утро началось с грохота. Мы с Тори подскочили на кровати, что было довольно трудно, потому что во сне, оказывается, сплелись руками и ногами. Спросонья, выпутываясь, заехал локтем ему в нос, альфа только хрюкнул и прижал меня к кровати, чтобы я не навредил самому себе. Он спустил ноги на пол и оглядел в неверном свете, льющемся через окно, нашу комнату.

Чертыхаясь, Роджерс в одних трусах и повязке из простыни на ноге появился в дверях и проскользнул, прихрамывая, бочком в двери, судя по всему, торопясь в уборную. Крышка от какой-то кастрюли все еще крутилась, звеня по полу с характерным звуком, а мы с Ториниусом смотрели друг на друга ошарашенно.

— И точно, «папино несчастье»! — Воскликнул я глухим со сна голосом, падая обратно на кровать. — Что будем делать с этим ходячим недоразумением?

— А что с ним делать? Останется здесь, пока нога не заживет, или дед не приедет. — Тори лег на подушку, заложив руки за голову и мельком взглянул на меня.

Посмотрел на его припухшие губы, и щеки покраснели. Сглотнув, не отвел взгляд, опускаясь ниже, на шею, выступающий кадык, курчавые волоски на груди и такого же цвета волосы подмышками, и желание накатило с неодолимой силой. Родной запах ватрушки дразнил рецепторы и изо всех сил толкал в объятия мужа.

Снова сглотнул, и Тори приподнял голову:

— Тошнит? — участливо спросил, разглядывая мои алеющие щеки.

Я свел глаза в одну точку и прислушался к себе.

— Нет. Хуже.

Четко очерченные влажные губы, розовый язык, мелькнувший на мгновение, мускулистые руки, закинутые за голову, действовали на меня как афродизиак.

«Деррржаться нету больше сил», — пророкотал Василий механическим голосом Птицы Говорун из мультфильма.

Я протянул руку и погладил Тори по щеке, мелкие уколы от небольшой щетины добавляли приятных мурашек, поднимающихся от пальцев по кисти вверх. Тори замер, закаменев лицом, сжал зубы, боясь спугнуть первую ласку. Медленный тягучий вдох, и грудь его поднялась вверх.

Лёжа гладить было неудобно — рука выворачивалась. Я привстал на локте и провел кончиком указательного пальца по кромке верхней губы. Тори лежал, глядя в потолок, но потом не выдержал и скосил глаза, с любопытством разглядывая мое сонное лицо. И неожиданно схватил палец ртом, крепко прихватив губами. Мягкий язык влажно прошелся, лаская, по подушечке, и Тори прикрыл глаза, расслабляясь и посасывая палец.

Это смотрелось так эротично — натянутые на палец, как на член, губы, расслабленное, томное лицо, что я решил сдаться.

«Наконец-то», — недовольно протянул Васятка.

Сладкий поцелуй, даже лучше, чем я мечтал со дня приезда Тори, прервался внезапно выдохом мужа:

— Роджерс… что-то его давно нет.

«Хоть бы в туалет не провалился», — подхватил Васятка.

И тут за окном раздался треск и громкий грохот. Я отшатнулся, Тори соскочил с постели и ломанулся раненым лосем к двери.

Я упал на постель и решил не бегать, потому что от испуга подкатила тошнота.

Пока я пытался успокоиться и медленно продышаться, чувствуя, что паника и желудок успокаиваются, на пороге появились Тори и Роджерс, живы-здоровы и без коричневых оттенков.

Тори улыбался, а великовозрастный балбес виновато зыркал на меня, укрытого одеялом.

— Извините, Милош, я за ветку дерева зацепился, и она… отломалась, придавив меня. — Свежие царапины на руках и животе подтверждали его слова.

За завтраком, который организовал Тори, Роджерс наворачивал яичницу с гренками, заедая салатом из овощей, как оголодавший бульдозер.