Заглянуть к Сергею Можаруку? Дом его рядом. Сколько раз приходилось решать вместе школьные задачи. Сергей решал их с завидной легкостью, и, наверное, потому одноклассники, жившие в поселке, часто забегали к нему за помощью, а то и просто так, поболтать о пустяках, послушать новые записи на магнитофоне. Вечерами у него почти всегда шумно и весело.

Андрей уже повернул к дому Можарука, с крыльцом и четырьмя окнами на улицу, но около калитки остановился, почувствовав вдруг себя чужим там, среди своих одноклассников. Он завтра не будет сидеть с ними в классе, а после уроков не покатится наперегонки со школьной горки на собственном портфеле… Нет! Лучше в клуб! Где музыка и танцы, где много взрослых.

У входа в клуб Андрей снова встретился с Петькой. Тот стоял, опершись плечом о столб. Из длинной черной трубки, стиснутой зубами, перед Петькиным носом валил грязно-серый дым.

- Эх и кадило! - удивился Андрей.- Прямо труба паровозная!

- Я ее, понимаешь,- ткнул Петька в жерло «паровозной трубы»,- у цыгана одного выменял и специальной смесью начинил, чтобы курилась по-настоящему. А папиросы что? Никакой видимости.

Как ни старался Петька свободно держать трубку в зубах, она у него прыгала и моталась, изрыгая дым и пепел. Он поправил зеленую кепку, подкрутил и без того лихой рыжий чуб и с неодобрением посмотрел на Андрея.

- Ну, и шмотье на тебе - уголек разгружать!

- А ты что, на свиданье собрался?

- Угадал,- усмехнулся Петька.- Ждал тут одну.

- Ну и как?

- Как видишь… А в клуб неохота - не люблю эти танцы.

- Гнал бы домой. От скуки.

- Думаю…

- Я бы на твоем месте не думал - развернулся и пошел.

- Думаю, как бы триста рублей сотворить. Ты займешь?

- Смеешься!

- И никто не займет,- обреченно проговорил Петька.- А жаль. Лет через пять, честное слово, отдал бы.- Он со злостью влепил в стенку клуба плевок и зашагал в темноту, а Андрей пошел в клуб.

Он пробрался в дальний угол зала, сел на свободный стул и без всякого интереса стал наблюдать за танцующими.

Некоторые кивали ему головой, приветствовали улыбкой. В клубе действительно было много знакомых. Среди танцующих он увидел и одноклассницу Любу Новоскольцеву, самую красивую среди девчонок класса. В нее были влюблены все без исключения и, может быть, чуть больше остальных Андрей Самарин. Ему нравились ее синие озорные глаза и тонкие каштановые волосы. Когда она украдкой бросала на него взгляд на уроке, он краснел и отворачивался, не замечая, как ее губы вздрагивали от счастливого беззвучного смеха, который она торопливо прятала в кулак. Андрей сидел на первой парте и, чтобы не оглядываться, открывал створку окна так, что Люба хорошо была видна в оконном стекле.

После этого Люба уже не замечала робких взглядов на уроках и очень злилась. О своей тайне Андрей не го-ворил никому, а Люба стала посылать, ему короткие злющие записки…

Люба вынырнула из-за спины долговязого парня и едва не столкнулась с Андреем.

- Вот уж не думала, что ты придешь на танцы!

- А я случайно зашел,- ответил Андрей.

- Как же!- перестав улыбаться, с некоторой иронией сказала Люба.- Ты теперь человек занятой, в рабочий класс подаешься. И никому ничего - тайно!

В голосе Любы прорывалась обида. Что мог ответить ей Андрей? Рассказать, как стало трудно в семье без отца, и вызвать сочувственную улыбку? Да и вообще не так уж и плохо у них.

- Это никому не интересно.

- И мне?

- И тебе.

- Ты стал удивительно легкомысленным человеком, а мы в классе все тебя считали серьезным.

- Считали, значит…

- А как же ты думал? Велика ли мудрость - бросить школу? Мне тоже ужасно надоело учиться, но, увы, без среднего образования высшего не получишь.

- Дважды два - четыре. А какое ты хочешь высшее? - не без умысла спросил Андрей.

Люба опустила ресницы, чтобы скрыть минутную растерянность.

- Не важно какое. Высшее - и все.

Андрей взял Любу за руку и, выбрав момент, вошел в толпу танцующих.

Люба вскинула глаза на Андрея и долго молча рассматривала его, отметив про себя, что он похудел, держится независимо и делает вид, что она ему безразлична. Это разозлило ее, и она поняла, что не успокоится, пока не проверит.

Люба скосила глаза в сторону, заколебалась на секунду и затем ловко подставила голову под работающий как поршень локоть долговязого парня. Удар пришелся в затылок. Люба тотчас остановилась и закрыла лицо руками, украдкой наблюдая за Андреем. Андрей молча смотрел на Любу. Смотрел на нее и долговязый, часто моргая подслеповатыми, близорукими глазами, и виновато повторял:

- Извините, пожалуйста! Так много народа… Извините…

А Андрей все молчал и растерянно смотрел то на Любу, то на парня. Наконец Люба медленно отняла руки от лица, вспыхнула негодующе и выкрикнула Андрею:

- Трус! Жалкий трусишка! - Круто повернулась, гордо тряхнула длинными, до плеч, волосами и направилась к выходу.

Андрей ничего не ответил и отошел к окну, чтобы посмотреть, куда и с кем пойдет Люба. Он так и не увидел ее: вероятно, она прошла в другую сторону.

Домой он возвращался один. И надо же сказать такое: «Трус!» А если бы он ударил того парня, ушла бы Люба? Возможно, и не ушла бы. Но за что бить его?

Андрей уже почти дошел до дома, когда решил вдруг проведать мать, зайти к ней на работу. Он представил ее с метелкой на тускло освещенных железнодорожных стрелках, одинокую и маленькую, и, конечно, с мыслями о нем, и ему стало страшно, когда представил, как мимо нее на зеленый огонек светофора, не сбавляя скорости, прогрохочет, рождая ветер, тяжелый товарняк, и ей не устоять рядом: захлестнет тугой струей, как веревкой, и швырнет под колеса. Андрей невольно ускорил шаг, затем побежал, часто спотыкаясь в темноте о затвердевшие гребни снега.

Он знал все закоулки на окраине рабочего поселка и не сомневался, что безошибочно выйдет на выходные стрелки или на будку. Скоро уже должны прорезаться в темноте зеленые или красные огни светофоров. Он только успел подумать об этом, как увидел их: сначала один красный, потом еще и еще - значит, станция забита товарняками. Андрей перепрыгнул через сливной ров, нога скользнула по шпале, и он неожиданно упал на щебень, услышав откуда-то ближе к красному светофору:

- Кто тут? По путям ходить нельзя!

- Это я, мам,- поднимаясь с земли и отряхивая куртку, ответил Андрей и добавил, оправдываясь: - Скользко здесь. Не пришла еще сменщица?

- Не пришла. Дома у нее что-то.

- Метелка у тебя, мать, совсем жиденькая. Я нарежу завтра новых прутьев.

- Нарежь, сынок. Последняя метелка-то пообтрепалась вся, а на складе нет.

- Я с утра пойду, как светать начнет,- осторожно сказал Андрей, вслушиваясь в зачастившее после его слов дыхание матери.

Она ответила не сразу. Андрей не видел ее глаз, хотя она и смотрела на него, и, как показалось ему, смотрела очень долго, все еще не решаясь сказать главное. Ведь завтра утром он мог бы идти в школу и никто бы там не напомнил ему о взятой накануне справке, что он учится в девятом классе.

- Иди… с утра, сынок.

- Тебе помочь?

- Я управлюсь. Все уже повыметено, повычищено, а заносы кончились. Вот гляжу, как бы не заронилось чего, стрелку бы не заклинило,- неторопливо говорила мать, и Андрей почувствовал в ее успокаивающемся голосе доверчивую надежду, что он не подведет. И было немножко жутко от мысли, что все решилось так просто: будто кто-то по его желанию передвинул стрелки и без всякого удивления сказал: «Хочешь в эту сторону? Кати!» А в «этой стороне» было все ново и неизвестно, и. «катить» еще не представлялось как.- Ты иди, сынок. Светка небось от страха в одеяло с головой прячется.

Андрей не стал петлять по закоулкам пристанционных построек и пошел между двумя составами - так короче и надежней. Услышав во второй раз предупреждающий голос матери: «Поосторожней, сынок! Скорый на подходе!» - он оглянулся, но уже не смог различить в темноте ее маленькую фигуру, даже зеленый огонек светофора заслонился густым туманом.