Из вагончика вышел человек и развел руками:

— Товарищ Пырерко! Что ж это вы? Зачем же вы пешком-то пошли? Меня телеграммами Архангельск из-за вас забил.

«И здесь меня знают!» — удивился Егор Иванович и пожал руку нового знакомого.

— Устал я, товарищ, — сказал он, — только никому не говори об этом, товарищ. Это милиционер меня напугал. Сказал, что поезд людей режет. Он в шутку сказал, а я и поверил. Сколько я прошел, ни одного зарезанного не видно. Поедем, товарищ. Я очень тороплюсь. — Егор Иванович потрогал покрасневшие уши и поглубже надвинул шляпу. — Уши замерзли, — добавил он виновато. — Первый раз надел. Привыкну, верно. Как ты думаешь, товарищ?

ДЕПУТАТ

В детстве, будучи батрачонком, видел Егор Иванович Пырерко губернатора. В ожидании его ижемские купцы постлали через всю улицу Пустозерска цветочный ситец, и губернатор вместе со своей свитой от берега реки до церкви шел по этому ситцу.

Посреди села его встретил старик с серебряным подносом в руках, На подносе лежал большой каравай хлеба и солонка с солью.

Все это называлось «хлеб-соль», и с тех пор маленький Егорка стал завидовать губернатору. Он видел его даже во сне и спрашивал, обливаясь от страха холодным потом:

— Ты батрак царя?

— Да, я помогаю царю, — отвечал губернатор, шагая по малиновому ситцу.

— А тебя бьет царь? — еле поспевая за ним, спрашивал Егорка.

— Нет, — отвечал губернатор, — мне выносят хлеб-соль и боятся меня, а я никого не боюсь. Видишь — топчу ситец, а мне за это даже кланяются.

— Тебе хорошо, — говорил Егорка, — тебя никто не порет ремнем, и тебе всегда дают хлеб-соль, а мне худо жить. Яли бьет меня днем и ночью, и некому заступиться за меня.

— У тебя нет хорошей бороды, — сказал губернатор, — и потому ты худо живешь.

С годами Егор Иванович Пырерко забыл об этом сне. Но сколь худо ему ни жилось, он все-таки верил, что хорошая жизнь придет к нему нежданно-негаданно. Так в мечтах и ожидании он прожил революцию, стал колхозником и научился хорошо ловить зверя. Какой-то журналист написал о нем в окружной газете, и Егор Иванович с тех пор лишился покоя.

Он вырезал заметку и спрятал ее на груди, изредка показывая друзьям и наизусть выучив все, что о нем писалось. Потом народный комиссар прислал ему патефон в подарок. Егор Иванович крепко полюбил свой колхоз. Его премировали десятью оленями в личное пользование и небольшой библиотечкой художественной литературы. Вечерами Егор Иванович приглашал к себе в гости колхозного счетовода, осторожно доставал из сундука книги и, разложив их на латах у костра, обтирал рукавом малицы от пыли, видимой только ему, затем брал какую-нибудь и, бережно раскрыв ее на половине, просил счетовода:

— Почитай, что умные люди пишут.

Счетовод, еле сдерживая улыбку, читал с полуоборванной фразы, и Егор Иванович многозначительно хмурился.

— Понятно, про что читаю? — спрашивал, счетовод.

— Все, все понятно, — смущенно говорил Егор Иванович. — Только ты сам мне расскажи, чтобы я сильнее запомнил.

Счетовод объяснял и вновь пытался продолжать чтение, но Егор Иванович подавал ему новую книгу и просил читать и ее с раскрытой страницы.

— Эта книга про другое, — говорил он, — я хочу знать про все…

Счетовод, утомленный работой, читал и эту книгу и проклинал себя за то, что посоветовал предколхоза премировать Егора Ивановича библиотечкой. Он тоскливо посматривал на высокую стопку книг, начинал зевать, а Егор Иванович сердился.

— А ты сам научись читать, — посоветовал счетовод, — это же очень легко.

И чтобы избавиться от утомительных читок, он обучил Егора Ивановича грамоте.

Так стал Егор Иванович грамотным человеком. Его пригласили на совещание стахановцев в Кремле…

Совсем хорошая жизнь, о которой он мечтал долгие годы, пришла к нему в один из зимних вечеров в Красном городе.

Его выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета. Он выступал на собраниях, говорил, что он готов выполнить волю своих избирателей, и его избрали депутатом. Для того чтобы ему было легче выполнять долг депутата, ему выстроили в Красном городе домик. На домике висел большой портрет, а под ним плакат: «Голосуйте за блок коммунистов и беспартийных».

— Хорошо нарисовали, — с удовлетворением сказал Егор Иванович и вошел за председателем в домик.

— Это теперь твой дом, товарищ депутат, — улыбнулся председатель и показал Егору Ивановичу, как следует пользоваться городскими удобствами: электрическими выключателями и репродуктором.

…И сидит вот теперь Егор Иванович у горящего камина, подбрасывая в него дрова, и думает о судьбе. Он молча нюхает табак, ходит по комнатам и пробует выключатели.

— Горит, — удивляется он электрическому свету и, заметив стулья, открывает дверь. Он выносит стулья и столы в сени и садится на пол перед камином, поджав под себя ноги.

— Депутат… — говорит он, задумчиво улыбаясь. — Депутат…

Он вновь подкладывает дрова в камин и смотрит на пустынную улицу. Ему хочется поделиться с кем-нибудь своими мыслями, но, как назло, никто сегодня ему не мешает отдыхать. Тогда он берет телефонную трубку и просит председателя.

— Сейчас, товарищ Пырерко, — взволнованно-тепло отвечает телефонистка и соединяет его с председателем.

— В чем дело, депутат? — спрашивает тот.

— В тундру поеду, — говорит Егор Иванович, — женщину свою привезу и ребят.

Егор Иванович боится назвать свою жену бабой и еще более смущается назвать ее женщиной.

— Ты же ведь был неженатым.

— Да, первая-то жена давно умерла у меня. Я съездил в Москву-то и женился. Она у меня хорошая женщина. Любит меня.

Егор Иванович осторожно вешает трубку и садится у камина, задумчиво шепча:

— Депутат…

И, подложив под голову малицу, засыпает на полу рядом со своей койкой.

Утром оленья упряжка остановилась у окон домика. Проводник тихо постучал по раме и почтительно спросил:

— Товарищ Пырерко! Вы готовы?

Депутат просыпается. Он приглашает проводника в комнату, и, пока тот раздевается, Егор Иванович наполняет электрический чайник водой из крана и ставит его на угли в камин.

— Это не так делается, — вежливо поясняет проводник, ставит чайник на стол, втыкает штепсель в розетку на стене.

— Так-то долго, — смущается Егор Иванович, — я ведь знаю это.

А паренек уже хозяйничает в буфете, он вносит стулья и столы в комнату и ворчит:

— Вот идиоты-то, депутату не могут хорошо квартиру обставить.

— Ничего, ничего, — говорит Егор Иванович, — это недолго сделать. Дай я тебе помогу.

И, роняя стулья, помогает, смущенный своей славой. Потом они пьют чай с конфетами, которые предусмотрительно захватил паренек.

— Много нам ехать? — спрашивает он.

— Нет, совсем немного, — отвечает Егор Иванович, — до Камня.

— Ну, это хорошо, — говорит паренек, — а то я себе здесь бабу подыскал, жениться думаю.

— Не надо говорить «баба», женщиной лучше зови.

— Она совсем молодая, — говорит паренек, — ей всего девятнадцать лет, и ее нельзя назвать женщиной, нос не дорос.

— Нос-то при чем? Ты не смотри на это. Лишь бы она тебя любила, — добавил Егор Иванович, вставая из-за стола и одеваясь.

Выйдя к нартам, он отвязывает упряжку, берет в руки хорей и говорит пареньку: «Держись». Как только упряжка выезжает на широкую дорогу, проложенную по льду реки, лицо его расправляется от морщин и светлеет.

— Зачем столько домов в городе? — спрашивает он и, подумав, отвечает: — Так, должно быть, надо.

Паренек нерешительно запевает русскую песню.

— Пой веселее, — говорит Егор Иванович, — я люблю русские песни… — И через минуту спрашивает: — А русские за меня голосовали?

— Все за вас голосовали. Я тоже. Только трое избирателей не голосовали.

— Это несознательные люди, — говорит задумчиво Егор Иванович. — Я ведь хорошим людям никогда плохого не сделаю.

И в молчании гонит упряжку, изредка посматривая на Полярную звезду, сверкающую в темном небе.