— Мало! — усмехнулся профессор. — На Земле гораздо веселее. У нас есть «женское движение», «уравнение в правах», «раскрепощение женщины» и т. д. с целой литературой и всякого рода идеологическими обоснованиями «за» и «против».

— Подобные направления существовали когда-то и здесь, но все эти «идеологии» сразу же рухнули с провалом одной из них — буржуазной.

Тао был прав — провал буржуазной идеологии до неузнаваемости изменил физиономию общества, а совершенный транспорт победил расстояние. Мы быстро летали по Айю, и, как в калейдоскопе, развернулись перед нами быт и повседневная жизнь Великой коммуны. Города сменялись городами, дни и ночи смешались… Сутки, мерно дробящие нашу жизнь на равные части и являющиеся на Земле мерилом труда и исходными пунктами начал и концов человеческой деятельности, потеряли значение: в течение получаса вечера заменялись утрами, а ночи изгонялись сияющим днем.

Очарованные симфонией коммунизма, мы в течение двух суток совершенно не спали, продолжая с лихорадочным рвением и неослабевающим интересом изучать изумительный строй идеального общества. Всюду открытые двери, «бесплатные» поездки и питание, а также высокоразвитое население планеты сделали нашу задачу простой и легкой. Паспорта, границы, таможни, полиция, армия… Такими смешными и дикими показались нам здесь все нелепые, ненужные атрибуты капитала, отвратительно усложнившие жизнь и наполнившие Землю слезами и кровью. Мы ушли от них на столетия — они были забыты здесь и утонули во мраке, покрывшись пылью веков.

Отсутствовал суд, законы и вообще все институты так называемой «юстиции».

— Суды бесследно канули в пропасть истории, — сообщила нам Афи. — Несколько сот лет тому назад бывали редкие случаи применения третейских и товарищеских судов, но и они давно уже отжили свой век: между ийо никогда не бывает никаких конфликтов или ссор, разве только мирные, научно-философские диспуты. Во всех нас максимально развито социальное сознание и чувство гражданства. Мы настолько уважаем личность и свободу друг друга, что давно уже не существует не только каких бы то ни было столкновений, но даже и любовных драм. Они могли возникать только на почве капиталистического крепостничества или же морально-общественного несовершенства, т. е. эгоизма и недостатка уважения к свободе личности.

В связи с разрушением искусственно воздвигнутых границ буржуазной морали и мировоззрения, отпали фарисейские формы и пошлый культ «законного брака». И любовь на Айю стала прекрасна — так прекрасна, как смеют лишь мечтать об этом поэты Земли. Мы всюду встречали счастливые пары.

Задумчиво глядя на них и улыбаясь, профессор бормотал:

— Папеньки, маменьки, тетушки, дядюшки, кумушки… Океаны страданий, миллионы исковерканных жизней… Деньги, сословия, классы, попы… Сколько мук, сколько слез сколько разбитых сердец они стоят молодежи Земли…

Юноши держали подруг своих за руки, их прекрасные лица смеялись, глаза сияли любовью, излучаемой ими на все окружающее. Они были свободны, как могут быть свободны лишь счастливые жители этой совершенной земли.

Мы убедились, что ийо живут действительно не для того, чтобы работать, — вот одна из замечательных особенностей коммунистического общества. В течение большей части жизни трудящиеся тратят у нас всю свою энергию на борьбу за существование, гонимые же вечно прогрессирующей алчностью нетрудовые элементы — на накопления, которым нет ни предела, ни меры. Тяжелая и изнуряющая работа поглощает и тех, и других: первым не хватает прожиточного минимума, вторым — миллионов. Вот что составляет «замечательную особенность» или, вернее, дьявольскую свистопляску капиталистического строя.

Но ни борьбы за существование, ни болезни накопления в коммунистическом обществе нет. Поэтому освобожденные огромные массы энергии разумных существ устремляются на деятельность высшего типа — на изучение и проявление творчества в бесконечной области наук и искусств. Это — первое и главное занятие ийо. И этим объясняется то, что на всей Айю нет ни одного ийо, образование которого не соответствовало бы нашему высшему: оно стало стопроцентным достоянием масс.

Пользование плодами наук и искусств, не знающая преград счастливая любовь, путешествия по Айю и на другие планеты, спорт, состязания и многое другое — все это раскрывает перед свободными ийо свои безграничные возможности. На таком фоне легко и радостно было выполнение общественно-производственных обязанностей, которые, будучи распределенными по специальностям и призванию, тесно связаны с наукой и искусством, с соревнованием и творчеством.

— Вот где темное сделалось светлым, а сложное — таким ясным и простым… — сказал я профессору.

— Да, Брайт, их раса и строй настолько совершенны, что к ним нельзя уже подходить с мерилами: «солидарность», «товарищество», «мораль»… Они достигли социального абсолюта, малейшее отклонение от которого было бы здесь просто смешным и нелепым. Поэтому нечего поражаться их идеальной согласованности и спайке: бесконечные разногласия и споры — атрибуты извращенности и множественности буржуазной культуры. Из многих решений вопроса только одно является наиболее целесообразным и рациональным, но понимание целесообразности относительно и зависит от культуры и принадлежности к тому или иному социальному классу. Ийо же стоят в этих отношениях на одной и той же и притом однородной ступени развития во всех частях своего общества. Вот почему вопрос об антивоенной экспедиции на Юйви был «решен» так просто, так непостижимо примитивно для нас!

Мы видели, как строился дом…

Мы видели однажды, как строился дом — они вырастают здесь, благодаря изумительной технике, в течение нескольких дней. Десятки яхт доставляли стройматериал и части машин, монтируемых при помощи машин же. Как бы играя, безмолвно управляли ими ежечасно меняющиеся блестящие «рабочие», создававшие мощные гиганты металла. Получался огромный завод — тысячерукая гидра, послушно и быстро воздвигавшая здание.

Бодрость, жизнерадостность, жажда деятельности и энергия ийо поражали нас. Дети не отставали от взрослых, а старики не уступали им, так что в этом мире не заметны были ни старость, ни дряхлость.

— И все это потому, Брайт, что отпала палка обязательности; в десятый и сотый раз мы убеждаемся в этом. Буржуазия считает, что стимулом работы является борьба индивидуумов за существование. Поэтому она выставляет нелепейший довод в защиту своего строя против коммунизма: «Обленятся все и замрут культура и жизнь! Опасность для человечества!»

— Лучше бы ему и вовсе не быть, нежели влачить подобное жалкое, страдальческое существование…

— Нет, вы неправы, Брайт. Не прекратить свое существование должно оно, но бороться за лучшее будущее. Нет такой жертвы, которой не стоило бы ради него принести; особенно сильно это чувствуется, когда сравниваешь наш земной со «следующим миром». И человечество завоюет его, в чем я твердо уверен. Чему вы улыбаетесь?

— Мне смешно, я вспомнил, каким наивным я был еще неделю тому назад. Я полагал, что при «мифическом» коммунизме, осуществись он каким-либо «чудом», замрут все стремления: не к чему будет стремиться, поскольку всего будет вдоволь! И тогда начнется разложение общества от бездействия, инертности…

— Бедная жертва буржуазной софистики, — прервал меня профессор, — стремления не ограничиваются желудком! Это пока только так, поскольку полуголодные, погрязшие в бескультурье и порабощенные кучкой негодяев пролетарские и крестьянские массы должны заботиться о насущном хлебе. До сих пор я не видел, по крайней мере, ни одного человеческого общества, в котором было бы столько разнообразных стремлений высшего порядка, как у ийо. Но смотрите, однако, как они моют улицы!

Мы находились в снаряде. Я перегнулся через борт и выглянул вниз: весь город был покрыт тонким слоем блестевшей воды, которая текла из центров по радиальным улицам, затем впадала в шоссе и уносилась к окраинам. Улицы имели небольшой уклон, а площади — выпуклости, почти не ощущаемые пешеходами, но достаточные для стока воды. На наиболее высоких местах находились расположенные в ряд отверстия, откуда били фонтаны. Таким образом, в течение нескольких минут весь город был полит и вымыт. Сотни разнообразных фонтанов поливали одновременно растительность садов и парков. Обслуживающего персонала нигде не было видно: работа производилась автоматически, одним поворотом рычага на центральной станции водопровода. Водопроводные отверстия находились тоже и на зданиях под крышами. Жители домов открывали ежедневно соответствующий кран, и все здание мгновенно, и обильно поливалось. Дойдя до низа, вода стекала по определенным руслам под тротуарами, чтобы не мешать пешеходам, не создавать луж и воспрепятствовать занесению сырости и следов в помещения.