Фиби вздрогнула, посмотрев Лили в глаза. Кажется, эта девочка верила в это больше всех. Лили… Все в эту минуту смотрели на неё. В её глаза. Они хотели подчерпнуть хоть немного огня той веры, которая с любовью перерастёт в сердцах в уверенность в том, что Теодор будет жить.

Дверь кабинета реанимации открылась, оттуда вышел Адам, поникший, опустошённый, с опущенными плечами, он был мрачнее тучи.

— Что? — впервые за всё время, произнесла мама и я, признаться, испугался её голоса.

Её всегда сияющие синие глаза сейчас были, будто, покрыты ледяной коркой. Уголки губ опущены, даже в изгибе её бровей читалась необратимая скорбь. Софи смотрела на Адама божественно веря, вздрагивая, она затаила дыхание. Дэйзи и Марсель встали, как и Фиби. Лили медленно поднялась с места, мои ноги меня не слушались. Она крепко стискивала пальцами мою ладонь, сглатывая.

— Мы отключаем Теодора от аппаратов. Он очнулся, сказал… что не хочет умирать во сне.

— Нет! — пронзительно закричала Айрин, вздрогнув всем телом. — Нет! Нет! Нет!

— Мама! — закричал Марсель, когда она, рыдая, стала падать. Крепко сжав её в своих руках, он сел на кушетку и подтянул её к себе.

Дэйзи, закрыв рот рукой, убежала за водой. Софина стремглав помчалась куда-то в другую сторону коридора, Фиби, безвольно опустив руки, снова опустилась рядом со мной на кушетку. Я так и не мог встать. Лили отпустила мою руку и подошла впритык к Адаму:

— Вы не отключите его от аппаратов. Вы сделаете ему операцию. Вы не дадите, вы не можете дать ему умереть. Нет, Адам, он не может умереть! — зашептала она надрывно, сдерживая дрожь в голосе, и ударила его по груди, — Адам, вы спасёте его! Вы спасёте! Быстро! — она била его по щекам, он пытался образумить её, удержать.

— Лили, разрыв мягких тканей правого лёгкого, я не могу, прекрати, прекрати и успокойся!

— Можете! Вы всё врёте! Вы можете! Адам, можете! — она начала кричать, нещадно тарабаня его кулаками по груди.

— Дориан! Забери её! — заорал Адам, не выдержав.

Я подошёл, не чувствуя ни ног, ни рук, ни пола под ногами. Слабо притянув Лили за плечи, прижав к себе, я поразился той податливости моим рукам. Нет, не рукам, бессилию. Я моляще посмотрел в глаза Адаму. Я смотрел на него со всей надеждой, что тлела во мне.

— Адам… Неужели, конец? — еле слышно шепнул я. Он избегал смотреть мне в глаза, но я вынудил его.

— Есть один вариант, но всё не так просто…

— Адам, когда любишь, всё просто. Ты любишь Фиби? Любишь. Мой папа её брат. Ведь он твой друг. И ты его любишь, — произнёс я как можно твёрже, глядя в его лицо.

— Хорошо. Укол в сердце и… Сделаю, что могу, — он кивнул и ушёл обратно, захлопнув за собой дверь.

Лили так крепко прижималась ко мне всё это время, а когда я сел на кушетку, так она и вовсе упала в мои руки. Она обессилила. Как и моя мать. Как и все здесь. Софина вернулась только через полчаса, заплаканная, с растёкшимся макияжем: перепачканная тушью и губной помадой, она была высушена горем. Я смотрел в стену, вспоминая всё, что говорил мне отец. Вспоминая все те счастливые моменты своей жизни, когда мы были все вместе. Двадцать лет в браке родители отмечали круизом на яхте в Санта-Монике: это было таким счастьем, мы все вместе, любящие друг друга и верящие в жизнь; в то, что всё в нашей судьбе придумано кем-то свыше. Распланировано и расписано автором, с безграничным чувством юмора и чувством счастья, с острой верой в мечту и в людей. Мой отец не может умереть, потому что он ещё молод, молод изнутри и заражает всех этим юношеским азартом, чувством свободы и силы. Когда я, моргая, приходил в себя после ярких воспоминаний, застилающих сознание, я столкнулся взглядом со стенкой, а слухом с голосом мамы. Лили на моих руках уже не было. Она сидела на корточках, в коленях у Айрин, крепко сжимая её руку. Я прикрыл глаза, слушая:

— Знаешь, Лили… Теодор тот человек, которого можно любить лишь за то, что он есть. Каждая женщина мечтает, чтобы её так любили. Он исполнил мою мечту. Он верит в меня, в мою свободу. За годы нашего брака мы не изменяли друг другу даже мысленно. Потому что наше удовольствие зависело не только от телесного сближения, а от простого общение друг с другом, молчания. Он очень любит, когда я сажусь к нему на колени, жалуюсь на усталость, говорю всякую чушь… Он улыбается, называет меня «девочкой» и, шлёпая по щеке, твердит о том, что я его «любимый ноющий малыш», — я слышу смех, звучащий сквозь слёзы, — Я люблю его. Лили, как же я люблю его… Если его не станет, я… я не смогу жить. Он мой главный ребёнок. Мой единственный мужчина. Первый и последний, Лили.

— Он будет жить, миссис Грей… Он любит вас, он будет жить, хотя бы потому, что вы его ждёте и любите, — раздался робкий шёпот Лили, пробирающий до дрожи, будто за окнами установился лютый мороз.

— Я однажды обещала ему, что если он умрёт, то умру я. Я сделаю это с лёгкостью. Последняя любовь Альберта Эйнштейна, Маргарита… после кончины гения отказывалась от приёма пищи и умерла от истощения. Со мной будет то же самое, — я задрожал от ярости.

— Миссис Грей… а как же ваши дети? Неужели, вам не жаль их?

— Жаль. Конечно жаль… ведь я жила и для них. Но когда у тебя… отнимают любовь всей жизни, ты ничего не хочешь. Пусть небеса дадут тебе полюбить, но чтобы ты… никогда не почувствовала то, что я ощущаю сейчас…

— Он будет жить. Вы же верите? Верите мне, миссис Грей? — я открыл глаза, когда ответа не последовало.

Замерев, я смотрел, как Айрин наклонилась к Лили и нежно, крепко её обняла. В моём сердце рвались все струны от того трепета, что промчался по телу.

— Адам, — шепнула Айрин, я перевёл взгляд на распахнутую дверь. Он, качаясь, вышел, обессиленный и бледный.

Ни слова не говоря, он подошёл на кушетку и сел рядом со мной. Все смотрели на него с надеждой и мольбой. Мистер Адам Криг обвёл усталым взглядом свою жену, меня, Лили, племянников. Его взгляд задержался на моей маме, которая дрожала от нетерпения.

— Адам, не тяни.

— Пошли вы все, Греи, — выдохнул он, — Гоните ящик виски.

almost together

Лили

Состояние мистера Теодора Грея до утра оставалось стабильно тяжелым. Участь смягчало лишь то, что он будет жить, что это всё действие операции, наркоза, капельниц, сердечно-стимулирующих препаратов. Ранним утром, двенадцатого мая, Теодора вывезли в палату. Можно уже было заходить и следить за его мирным сном и приборами, контролирующими дыхание и сердце. Первой туда вошла Айрин, затем Фиби, следующим был Марсель, Софина, Дэйзи… Дориан, решив зайти, взял за руку меня, заставив затрепетать изнутри. Неслышно мы проникли в палату и теперь могли видеть небритое, несколько опухшее от элементов снотворного лицо, что внушало некоторую жуткость своей бледностью. Дориан провёл рукой по волосам отца, еле ощутимо, а затем отвернулся спиной и закрыл руками лицо. В зеркале, висящем у двери, я видела, как он давил пальцами на зажмуренные глаза, будто хочет их выдавить. От подобного зрелища моё сердце ёкнуло болезненным уколом.

Я крепко обняла Дориана со спины, уткнулась носом в его лопатки. Он замер, — мне показалось, что он перестал дышать. Я хотела зацеловать эту сильную спину, этого мужчину, на плечах которого была эта непосильная ноша. Господи, я влюбилась в него. Я влюбилась в него в ту самую минуту, когда он развернулся в моих руках, крепко сжал ладонями моё лицо, и, тяжело дыша, с каким-то лихорадочным блеском в глазах, рассматривал меня. Не пойми отчего, моё дыхание перехватило — это как удар молнии, пронзающий насквозь, нечто убийственно сильное. Может, это всё двухдневное отсутствие нормального сна, влияние лунного цикла или эмоциональный фон во взаимодействии с гормональным, но… в эту минуту я поняла, что он прекрасен. Никого ближе для меня в этом огромном городе не существует. Я пыталась подобрать какие-то слова, чтобы оправдать свою дрожь, но голову застил туман, как и глаза. Туман — такой сладостный, дурманящий, просящий хотеть чего-то…