Примечателен Миасс у села Миасского. Здесь, на левом берегу, несколько береговых террас, поросших кустами черемухи и боярки. Заросли эти, если смотреть издалека, отдаленно напоминают виды африканских саванн. Здесь обнаружены стоянки первобытных людей.

Крутой правый берег порос сосной. Берега сложены опокой — кремнистой породой светлых тонов, довольно рыхлой. Вероятно, опока образовалась из кремнистых отложений на дне когда-то существовавших морей. Подтверждением тому является то, что среди опоки можно встретить окаменелости морских ракушек.

А у села Устьянцева были найдены зубы акулы. Правый берег здесь живописен. Почти 30-метровой скалой нависает он над водой.

Четыре десятилетия учит детей любить свою Родину Владимир Константинович, ветеран войны, заслуженный учитель республики, почетный гражданин села Миасского. И они охотно идут на его необычные уроки.

ВДАЛЕКЕ

Записки из лесной избушки

Бывает, не на шутку разобидишься на всех и на все и скажешь в сердцах: эх, уехать бы куда в глушь, в избушку таежную, подальше от этого гудящего чудища-города с его суетой сует и круговертью. Уехать, удалиться, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать, ни во что не вникать, ни за что не биться, ничто не доказывать. Я там, как хочу, а вы тут, как хотите.

Видение таежной избушки не раз беспокоило меня, особенно почему-то зимой. И казалось оно досужим мечтаньем.

Но однажды я будто очнулся: а в чем дело? Что, собственно, мешает? Почему и не поехать в эту самую избушку? Поезжай, милок. Отдохни от людей. Успокой нервы. Оглянись. Подумай в уединении. Это полезно.

Осенью вместе с фотокорреспондентом Михаилом Петровым мы были в совхозе «Кропачевский». «Избушка? — удивился директор совхоза Олег Михайлович Аксенов. — Нет ничего проще».

В начале марта и произошло это тихое событие: мы прожили в горах несколько дней, с понедельника до пятницы.

Не так-то просто, оказывается, оторваться от цивилизации. Сначала на машине нас доставили до Илека. Выехали на окраину села — дальше дороги нет. Только шаткий зимник до пасеки, кое-как накатанный на санях дядей Мишей, Михаилом Михайловичем Кощеевым, который тут нас и ждет, чтобы увезти груз. Остается еще сказать, что в избушке нас будет трое — вместе с нами совхозный пчеловод Нагим Садыков, знаток этих мест.

Перетаскиваем рюкзаки из машины в сани, становимся на охотничьи лыжи. Ну что, до встречи? И вперед!

Сразу холодный встречный ветер толкает в грудь, сбивает дыхание. Едва скрылась за холмом деревня, а с меня уже пот ручьями. Тренированность известная, кабинетная, преимущественно застольная. К тому же ночь накануне почти не спали: поезд прибывает в три часа, остаток ночи коротали на сквозняках под высокими сводами вокзала в Кропачево. А главное — я не долечил свой грипп: нос заложен, дыхание тяжелое, глаза слезятся. Но не откладывать же дело из-за гриппа, когда все уже состыковались! Не беда, насморк я одолею.

На первом же спуске я не удержался на ногах и рухнул в снег. Самому смешно, а подняться не могу: снег глубок, не на что опереться. Дядя Миша тут же срубил мне две палки. С палками балансировать легче, но и жердью не всегда найдешь опору — мы вошли в лес, снегу тут на метр.

А Миша ничего, идет бойко, от саней не отстает, даже успевает снять стог сена в логу, заросшем лозняком.

Подъем, спуск, поворот… Снег бел. Воздух чист. Тишина устоявшаяся. Все хорошо. Только шум в ушах. И пот стекает с лица — скоро на мне начнут расти сосульки.

— Садись, — дядя Миша попридержал гнедого мерина по кличке Коля.

— Не, я сам.

Оседает под лыжами снег. Иду, как по перине. А вокруг… Впрочем, мне не до окрестностей. Пот застилает глаза, а шапку хоть выжимай.

— Садись, — дядя Миша вновь останавливает Колю.

— Не, я сам.

Только после третьего приглашения сажусь в сани, в плетеную кошеву. Сижу, выравниваю дыхание, остываю (от меня пар идет). Вдруг дядя Миша привстал, натянул вожжи:

— Ты гляди, недавно, видать, прошла.

На белой глади сугроба я увидел ярко-желтые пятна подтаявшего от обильной мочи снега. Метров через двадцать такая же отметина у дороги.

— Кто это?

— Рысь. Кто же еще? За ней идем.

Ничего себе «за ней». Она, судя по всему, только что была тут. Я невольно поднимаю глаза — не сидит ли на деревьях?..

Кошеву бросает то вправо, то влево, норовя опрокинуть. Надо прижиматься к борту, который вздыбливается. Но однажды полоз угодил в колею, и нас вывалило на обочину вместе со всей поклажей.

Как бы то ни было, но, по словам дяди Миши, мы уже почти у цели. Поляна со стогом, лог, летом, надо полагать, сырой, — и санный след поворачивает направо, где на склоне горы за редкими деревьями наше пристанище.

Она, избушка, не совсем такая, какую рисовало мое воображение. Я ждал, что это будет, пусть и хиленький, но все-таки сруб, а тут балаган из досок, обшитых рубероидом.

Не совпало, ну, да ладно. Какая разница, доски или бревна? Главное, есть затишье от ветра и печь, которую Нагим сразу же бросился растапливать. И не беда, что это не охотничья избушка, а балаган на пасеке. Главное, есть все остальное — лес, горы, высокое небо, тишина и безлюдье.

Дав мерину отдохнуть, дядя Миша попрощался с нами и уехал. Мы смотрели вслед саням. Они осторожно сползли со склона, мелькнули за деревьями и скрылись из виду. Мы остались одни.

Все, кажется, мы на месте. Внедрились. Чего же боле?

А боле ничего. Мы тут. А как вы там, в Челябинске?

Иногда кажется, что город — чудовищная ошибка. Нельзя жить так тесно. В городе люди устают друг от друга. К концу дня горожанин мечтает лишь о том, чтобы захлопнуть за собой дверь своей «крепости» и расстегнуть на себе ремни.

Платон (вон когда) утверждал, что лучший город тот, в котором живут 5040 свободных граждан и на каждого из них по пять рабов — всего, таким образом, 30 240 жителей.

А ныне в центральных кварталах крупнейших городов на квадратный километр приходится 20—30 тысяч человек. То есть по 3—5 метров на человека. Повернуться негде!

Городское правило: избегать пустых общений и знакомств. И еще: не лезь в чужую жизнь, сам живи обособленно и давай другим.

Года два назад я встречал жену в аэропорту. Дождавшись багажа, — час был поздний, за полночь, — пошли взять такси. В такси оказались с четой наших же лет, попутчиками.

Едем. Молчим. Не до разговоров. Уже в городе шофер стал уточнять, кто где живет.

— У кинотеатра «Урал», — сказал я.

— И мы тоже, — сказал мужчина.

— А улица?

Я назвал свою улицу. Мужчина назвал ту же.

Какое, оказывается, совпадение: мы соседи. Улица наша короткая, значит, живем рядом.

— А номер дома? — спросил я, уже поддавшись игре на совпадение случайностей.

Мужчина назвал номер нашего дома. Мы — жильцы одного дома. Только подъезды разные. Но мужчину и его жену я вроде бы вижу в первый раз. Даже и жена моя с ними незнакома. Это совсем странно. Впрочем, наши лица им тоже ни о чем не говорят.

Коротко обсудив игру случая, мы разошлись по квартирам. Потом я изредка встречал наших попутчиков во дворе. Теперь мы узнавали друг друга, здоровались, через несколько месяцев знакомство, не подпитываемое общением, заглохло вновь.

Вот еще пример. Каждое утро по пути на работу я встречаю мужчину: густые длинные брови, сутул, всегда с портфелем в руке. Мы, разумеется, не здороваемся, только обмениваемся взглядами. Каждое утро. Почти на одном и том же месте. Уже много лет. Чем не сюжет?

Задумывались ли вы о том, как много лиц мелькает ныне перед нами? В толпе, например, или на шумной улице. Или на эскалаторе метро. Стоишь и с выдержкой в три секунды «фотографируешь» лица, плывущие навстречу. Девушка приехала в Москву, допустим, из Иркутска или Воркуты, наши взгляды встретились — три секунды — и все, никогда больше пути наши не пересекутся.

А на экранах телевизоров — лица всей планеты.