Нам дано одно — балансировать, держать противоречие в единстве.
По крайней мере Николая Годину оно не раздваивает. Рабочий и поэт живут в нем согласно.
Карьер мы оправдали. И все-таки…
— Осталась боль… Было там у нас болото Воскресенское. Помню: плесы, утки в камышах, лоси наведывались. Засыпали мы его. Под тяжестью отвала торф выдавило кверху — волнами его сбило. И нет там теперь ни воды, ни уток, ни лосей. Наверное, можно было найти для отвала другое место, пусть и подальше.
Николай Година — автор нескольких поэтических сборников. Стихов о плесе, засыпанном отвалом, в них нет.
— Недавно я написал короткий рассказ. История его проста. По утрам я пробегаю свои три километра и возвращаюсь к поляне, где стоит турник. На этой поляне, окруженной лесом, росла березка. Как-то после отлучек я прибежал туда, смотрю — нет на поляне березки. Я отыскал ее в кустах. Она лежала рядом с бутылками и остатками закуски. Ее выкрутили, вывернули, оборвав корни.
Я к дереву неравнодушен. Горы люблю издалека, подниматься на их вершины как-то не пристрастился. Рыбалкой не увлекся, охоту не признаю. Правда, года три, как заболел камнями, кое-что успел собрать. Самое большое удовольствие — бродить по лесу, собирать грибы или просто так, «без дела». В природе я лучше всего вижу дерево. То, что оно живое, понятно. Но оно, я думаю, одухотворено.
Поэт «понимает» деревья. И они его.
Жить среди такой красоты и не ценить ее, не беречь? Неужто ко всему привыкаешь? И нужно каждый раз напоминать: вокруг нас — редкий дар природы, земля заповедная? Это наш край родной, нам выпало счастье тут жить. Нам и нашим детям…
Николай Година бывал во многих странах. Ему есть с чем сравнить Урал. Сравнить и удовлетвориться: природа Урала не уступает никаким «мировым образцам». А если в чем-то и уступает, то в нашем отношении к ней.
— Я видел много красивых мест. Что характерно: за границей природа ухожена, но человек в ней незаметен. Он тих, как в храме. А мы «выпираем» из природы. Я вижу это, как на рисунке: мы вроде Гулливера — и лес, и озера, и горы нам по колено. Мы поднялись слишком высоко над ней. Такое высокомерие нас не украшает.
Хорошо, что мы свободны в природе, плохо, что безответственны. В Канаде, например, как и у нас, строительство дома заканчивают посадкой деревьев. И если деревце засохло или сломано, вместо него высаживают другое. Но только за счет виновника. В Миассе на озеленение тратят больше 300 тысяч рублей, но никто не знает, каков убыток от тех, кто ломает саженцы.
В Швеции я не видел в лесу ни бутылок, ни консервных банок. На машинах в лес шведы не лезут, оставляют их на стоянках. Но одно там нам не понять: на каждом шагу извещают — частная земля. «Это мое, не входи, не тронь, не пользуйся». Наш принцип, конечно, лучше: все твое. Осознать бы это.
Этюд назывался «Мой лес». Миассцы услышали его по радио. Поэт обращался к землякам через газету. Он выступал перед ними с лекциями. Он взывал к их сознанию, рассказывая о природе, о своей любви и боли. И не удержаться ему от упрека: зачем?
А в стихах упрека нет. В стихах только красота. Красота и покой.
А это о березе:
И еще:
И вновь виденье лесных «балерин» — берез, почти воздушных, классический балет». И вновь она — «стеснительно голая береза». И «монументальная сосна». И «две березы, три сосны», которые «сочинили лес». И «акварельный лес» в аквариуме дня.
В природе, как в театре, поэт находит искусство — музыку ее тишины, живопись ее пейзажей, балет ее берез.
Из всех искусств это самое высокое и неподдельное.
Николай Година — лирик. Этим все сказано.
— Природа, ее красота, доставляет мне эстетическое удовольствие. Мне просто приятно смотреть на нее. Неосознанно. Первое побуждение — стоять и созерцать. Потом я подумаю о том, что у меня дети и надо для них сохранить природу. Что лес — это доска. Что известняк — это сырье.
Если каждый увидит красоту своего края, тогда окружающая нас среда останется природой. Поэтому в стихах я к душе взываю, а не к сознанию.
В городском литобъединении многие стихотворцы пишут о природе. Но как? Ругают, упрекают, клеймят тех, кто губит красоту озер, рек, леса. А ты попробуй, говорю я им, покажи эту красоту, помоги другим увидеть ее.
В своем городе я часто читаю стихи в самых разных аудиториях. И не обманываюсь: стихи о природе всегда имеют отклик.
Конечно, взять бульдозер и перепахать дороги в лес проще. И результат — реальный, очевидный, скорый. Но частный. А путь через души людей долог и призрачен. Поэту, однако, другого не дано. Только славить любовь — человека к человеку. Растить ее, как саженец, ждать ее нескорых плодов.
Мы только так говорим: стихи о природе. Не о природе они — о человеке. Даже и самый скромный набросок. Как этот:
Вы увидели эту картинку? Человека на ней не заметили? Заметили. Он тут, конечно, поэт Николай Година.
Сергей Борисович Куклин, фенолог, некогда старший научный сотрудник краеведческого музея, сказал мне между прочим:
— Завтра у меня день наблюдений.
— Возьмете с собой?
— Пойдемте, — сразу согласился он. — Покажу редкое местечко.
— Какое?
— Я уж думал, под Челябинском они совсем исчезли. А вот нашел же… Тридцать стеблей насчитал.
— Что это?
— Венерин башмачок. Редкое теперь растение.
В начале лета в тенистом лесу, на сухом склоне поодаль от болотца, под широким листом-лодочкой распускается замысловатый цветок венериного башмачка. Сам башмачок желтый, а вокруг него крестом четыре пурпурных лепестка. Заберется пчела внутрь башмачка, наберет терпкого нектара, еле выберется обратно, рассыпая пыльцу.
Красив цветок, но редок. Оттого редок, что нежен и неплодовит. Зацветает, подумать только, на восемнадцатом году. И оттого еще редок, что красив: как не сорвать, если попался на глаза.
Но рвать венерин башмачок запрещено. Растение внесено в Красную книгу. Охраняется государством.
Утром, сойдя с автобуса у Шершней, мы с Сергеем Борисовичем вышли на дорогу в Кременкуль. По четвергам, от ранней весны до поздней осени, Сергей Борисович выходит на эту дорогу в штормовке, с рюкзаком за спиной, биноклем и фотоаппаратом на груди. Каждый четверг, лет десять. А в общем-то, места эти знакомы с детства, и с тех лет до сих пор — уж сед — он ходит по лесам, если не считать фронтовые годы. Ходит и не находится никак.
День — один из отпущенных бабьим летом — хоть и солнечный, но вокруг желтизна и холодная роса на травах. Еще белеют вдоль дороги цветы икотника, цветут румянка, аистник (его плодик с длинной иглой поразительно похож на голову аиста), раскрывают лепестки ромашка, клевер, донник, еще не спрятала свои бордовые колокольчики пушистая нонея.