Тащат фигуру наверх. Теперь она еще тяжелее.

Эх, тяжела ты, неудача!

— Вон там, возле мусорных ящиков! — указывает Скульптор.

Они устанавливают статую прямо под одним из кухонных балконов первого этажа — пусть будет ей защита от дождя и от пыли выбиваемых ковров.

Но хозяйка с волосами, накрученными на бигуди, поднимает крик:

— Уберите это чучело! — А сама похожа как раз на чучело с нелепыми локонами на голове. — Ночью воры по ней заберутся прямо в квартиру!

— Они как увидят это пугало, так и разбегутся! — успокаивает ее Скульптор.

Непонятно, кого он имеет в виду: свое творение или эту женщину?

Приятели недоумевают: куда деть никому не нужную статую? Отовсюду ее гонят. Ее странные формы противоречат однообразным геометрическим линиям, скучным кровлям, стереотипным балконам, переполненным кухонной озабоченностью будней.

Фантазия возмущает обывателей.

И тут Мерзляк предлагает:

— У нас соединили несколько задних дворов, получилась площадка. Отнесем туда!

— Внутренняя площадь? Самое место для памятника глупости. Плечи снова сгибаются.

Молодые люди волокут свою тяжкую участь через задние дворы.

Лавина окутывает тебя ледяными белыми простынями.

Когда ты был маленький, однажды у тебя поднялась температура выше сорока. Ты бредил. О чем? Вот сейчас ты вспомнишь. Что-то очень схожее с сегодняшним днем.

Мать и какая-то всезнающая тетка кутают тебя в холодные простыни, пахнущие уксусом. Спустя миг простыни разогреваются и испускают пар. Гремучая туча рушится на тебя сверху.

Может быть, ты бредил о лавине, настигшей тебя двадцать лет спустя…

Простыни сохнут на широком заднем дворе. Прачка переборщила с синькой. Ветер раздувает простыни, как паруса.

Новый порыв — взметнулась подсиненная ткань. Памятник открыт. У статуи — температура. Она закутана в холодные простыни.

Каменная фигура. Торжествующая. Завершенная. Проникнутая чувством собственного достоинства.

Приятели устанавливают ее подальше от балконов, в центре детской площадки. Отирают пот со лбов.

Скульптор не может оторвать глаз от воплощенной в камне своей мечты. Как она похожа на только что открытый памятник! На фоне клочка неба, обрамленного кухонными балкончиками. А на балконах — красные гирлянды перца, пестроцветные стаи стиранного белья.

И все же нашлось немного неба.

Небо, словно простыня, простертая над кровлями. Прачка подсинила его.

Тыльной стороной ладони Скульптор отирает пот и исподволь оглядывается. Фигура по-прежнему гипсовая, незавершенная…

Детвора окружает чудака. В ручонках — луки и стрелы. Прыжки вокруг статуи — настоящее индейское празднество, выкрики в рифму.

Скульптор пугается за свое творение. Эти необузданные индейцы татуируют его фигуру, нарисуют усы углем, превратят в мишень для булыжников.

Одна кроха забирается на грубые, подобные лопатам, ноги. Другой, сунув пальчик в рот, загляделся на непроницаемое гипсовое лицо.

Остальные играют вокруг, словно в тени дерева.

Наконец-то гонимая нашла себе пристанище среди детей.

Под утро от нее уже ничего не останется.

Материнские руки меняют разогревшиеся простыни. Новый ледяной компресс. Белые простыни всасывают твою температуру, твой жар. Скоро ты станешь прохладным, как снег.

Ты бредишь о своей жизни.

Все это было с тобой?

Скульптор взбирается по заледенелой крутизне. Вокруг гроздьями свисают ледяные сосульки. Забравшись на самый верх, он лепит из снега огромного сфинкса.

Ловкие пальцы оживляют снег. Художник моделирует своеобразные фигуры. Он не чувствует холода, который хочет заморозить воображение его рук. Он не ощущает острой бритвы ветра, невозможно отсечь его человеческий порыв.

Веревка соединяет его с его постоянным спутником, Мерзляком. Тот сжался в поднятом воротнике, зябнет под враждебным ветром, но нарадоваться не может на искусство своего Скульптора, словно внутренним огнем согревается.

Внизу, невообразимо далеко, ползет сторожкая тропинка. Шагают отдыхающие, маленькие, как муравьи. Поднимают головы. Головы кружатся от высоты.

И там, на самом верху, четко видный на фоне небесной синевы, заглядевшийся в бесконечность, застыл современный сфинкс: причудливая снежная фигура — аэродинамичные линии, — она приземлилась в этом недоступном месте, прилетела из другой Галактики.

Теперь сфинкс созерцает окружающий мир. В непроницаемой сосредоточенности. Кто знает, какие бездны и ритмы открываются ему?

Вьется тропинка. Меняются ракурсы. Снизу вверх… Скульптура словно бы оглядывается, меняя свой облик. Тучи бросают на белое голубые тени, белый лоб осеняют темные мысли. И вдруг загадочный профиль сияет затаенной улыбкой под водопадом солнечных лучей.

— Э-эй! Пусть попробует сюда подняться комиссия! Пусть попробует закрыть мою выставку!

Солнце ослепительно сверкает. Снежный сфинкс начинает таять. По ледяным щекам медленно текут слезы, пролагая морщины…

Вспомнив о своем невосстановимом творении, Скульптор прослезился. Лавина сжимает его и мнет. Он бегом мчится через свои выставочные залы — голубые пространства над заснеженными вершинами, — здесь приняты его отвергнутые творения.

Никто и ничто не пересекает горизонт ледяных вершин — ни птица, ни молния. Только контуры снежных изваяний Скульптора.

Он взбирается на неприступную крутизну. Поднимается над униформенно однообразными скалами и туманами. И всюду оставляет необыкновенные скульптуры, вольными движениями изваянные из снежных шапок вместе с причудами ветров и облаков.

Несовершенные, торопливые импровизации преображаются в непостижимое искусство, потому что фоном им — бескрайность, потому что они созвучны и противопоставлены пейзажу. Путь их совершенства труден — парадоксальное единение с природой.

Солнце согревает белые марсианские силуэты. Линии становятся еще более странными, более текучими. Фигуры стекают вниз, сгибаются, уменьшаются, словно оживают и старятся на глазах. Иные из них отчаянно держатся, не сгибаются, искалеченные, смотрят вверх белыми орбитами глаз.

А ночью мороз снова сковывает их. И наутро первые лучи озаряют новые, самым непредвиденным образом изменившиеся фигуры, словно сошедшие с неизвестной планеты, где законы красоты совсем другие, чем на Земле. Ветер — ваятель, мороз — полировщик… Заря румянит щеки, и фигуры оживают перед изумленными глазами скромных туристов, ступающих в выходные дни по безобидным тропинкам внизу. Вновь исхаживают исхоженное. Болтливые, ахающие, жующие…

Художник — изобретательный шутник, моделирует странные снежные скульптуры, повергает в изумление людей внизу.

— Вот вам — вместо привычных гладких и скучных, как подстриженные деревья, статуй! — Сверху он смеется над обывателями в мутной котловине города.

Но ветер, солнце, мороз — еще находчивее, и фантазия их куда необузданней! Бог знает что вытворяют они со снежными сфинксами, изумляя самого творца!

Память Скульптора — единственное место, где сохраняются его творения во всех своих фазах. Сколько им еще осталось существовать? Он страдает не за себя, а за них: вместе с ним они исчезнут навсегда.

Неужели ни одна не сбережется в чьем-либо свежем сознании?

Однажды, перед домиком в горах, в лунном свете, пока все спали, он вылепил невиданного снежного человека. На рассвете морщились сонные отдыхающие — что это? Кентавр? Дракон? Где традиционная метла, угольки вместо глаз, нахлобученная на голову дырявая кастрюля?

Только дети скачут вокруг фантастического Деда-Мороза, обрадованные до безумия. А солнце согревает его, он тает, солнце превращает его в карлика из сказок — горбатого, смешного хитреца…

Но может быть, кто-то из малышей унес его в своей памяти, запомнил на целую жизнь…

Может быть, ничто не исчезает бесследно в этом мире.

Спеши, создавай из подручных материалов последнюю свою скульптуру! Создавай из воспоминаний, из мыслей, из боли, из безнадежности, бреда, ярости! Никакое усилие духа не проходит напрасно. Этот последний творческий размах передастся кому-то, отзовется в чьем-то трепете, продолжится чьей-то рукой.