Данчо открыл в раздевалке форточку. Подул легкий ветерок, а вместе с ним в комнату ворвался серо-синий вечер со звездами, с шумом шагов на бульваре, с запахом бензина.

Вырбан что-то насвистывал, насвистывал самоуверенно и фальшиво. «В этом весе, до ста килограммов, все такие, туповатые, Насвистывает себе и в ус не дует, вообще не думает о том, что не только он один стокилограммовый и что сегодня вечером перед ним на ковре окажется точно такой же стокилограммовый ирландец, и разольется их дурацкий стокилограммовый пот» — так думал Данчо, не без злобы думал. Смотрел на массивную, крепкую спину Вырбана и удивлялся, почему он не завидует сверхтяжелому Станко, который еще тяжелее и выше и который выступает в самой последней весовой категории — свыше ста килограммов.

«Наверное, ему не лучше, чем мне. Только в обратном смысле. Вон какие у него ножищи…»

Данчо посмотрел на себя в зеркало и прищурился. Его мощная грудь блестела в свете лампы. Он сделал глубокий вдох — живот провалился. Фигурой он удивительно походил на Вырбана. Только в масштабе один к пятидесяти. В зеркале ему снова привиделось блестящее лицо борца в весе до ста. И Данчо отошел от зеркала.

«Все-таки он всего лишь победитель Балканских игр. И ничего больше. В его годы я был уже чемпионом Европы».

Но эта мысль почему-то не принесла утешения. Ведь автографы просят у тяжеловеса, а не у Орешка…

Однажды они выступали в Несебре, городе, где родился Вырбан. Люди, встречавшие их на улицах, постоянно покрикивали: «Привет, чемпион!» А Вырбан выпячивал грудь, и его улыбающееся блестящее лицо напоминало глупую луну.

«Ты не прав, Данчо. В его весе гораздо труднее».

«Труднее, труднее, как бы не так! А если бы с ним вышел бороться Йошибури, эта дикая кошка, — идет по ковру, а ног не видно, так быстро их переставляет».

«А ему с Отаром Джапаридзе не легче. Или с Ларри Кнутсоном, да и с нашим Февзито, который в любой момент может занять его место в сборной».

«Если бы я хоть родился в каком-нибудь маленьком городке! Было бы куда вернуться, когда устану слоняться по свету и когда все надоест. И чтобы все в этом маленьком городе меня знали, чтобы все меня приветствовали: «Здравствуй, чемпион!»

«Не гонись за славой, не гонись… Сколько раз в газетах печатали твою фотографию, сколько раз о тебе писали, три ордена тебе дали, что еще нужно? Так ли уж необходимо раздавать снобам автографы?»

«Нет. Не то. Мне хочется, чтобы люди здоровались со мной. Даже незнакомые при встрече уже издалека кричали мне «здравствуй».

— Здравствуй, Данчо. Что с тобой?

Данчо вздрогнул, увидев перед собой Чико Лимонадника. И только теперь понял, что они уже в зале, что позади уже все приветствия, а он даже не обратил внимания на ирландцев. Да и что на них смотреть — ирландцы как ирландцы, а со своим главным соперником Томми О’Брайеном он был знаком лет сто — в первый раз они боролись в Мар-дель-Плата.

На ковер уже вышли борцы самого легкого веса — новая весовая категория до сорока восьми килограммов. Теперь в сборной наконец-то есть люди и поменьше его. В этом весе выступал дебютант Рашко Филев, хороший парень, совсем еще молодой, скоро он прибавит вес и, вероятно, займет его место. Это произойдет совсем просто — на каком-нибудь самом обычном чемпионате Европы в весе до пятидесяти двух килограммов объявят имя Рашко. А в наших газетах напишут, что примерный и трудолюбивый спортсмен расстается со спортом. Вот и все. Так всегда писали — обо всех борцах старшего поколения, которые начинали вместе с ним или даже позже него.

Рашко проиграл на восьмой минуте.

Данчо не видел, как парень плакал, потому что сразу вслед за ним на ковер под яркие лампы вышел он сам. Рыжий О’Брайен, улыбаясь, шел ему навстречу:

— Хэллоу, Данчо!

— Привет, Томми. Как поживаешь?

— Ол райт.

— И у меня все в порядке.

Орешек вспомнил, как они вдвоем тайно от тренеров и прочих руководителей пили ракию в Мар-дель-Плата и весело нарушали спортивный режим. Конечно, после окончания чемпионата.

О’Брайен в сегодняшней встрече не надеялся на победу. Он был уже в возрасте, еще старше Данчо, где-то около тридцати пяти, и выступал последний год. Орешек услышал восторженные возгласы зрителей, сильные, почти оглушающие: публика аплодировала, а откуда-то доносилось: «Дан-чо, Дан-чо, Дан-чо!» В эту минуту он подумал, что, возможно, был несправедлив к людям: может, они и не узнают его на улицах, но здесь, на ковре, любят его и рады его успехам. Разве так приветствовали Рашко? Нет. Ему вообще не кричали. Ничего, подрастет немного, забудет поражения, тогда и ему начнут кричать.

О’Брайен не был выдающимся борцом, но боролся красиво. Данчо прекрасно видел его ошибки, но не хотел воспользоваться ими сейчас, во время товарищеской встречи. Другое дело — на чемпионате мира. Тогда Орешек никому и ничего не прощает, и у него есть спортивная злость, даже в избытке. Но сейчас нет смысла — можно выиграть по очкам, без туше. Томми продолжал красиво бороться, Данчо — также красиво. Зрителей восхищает великолепное использование приемов — ведь они далеко и не видят ошибок, которые допускает ирландец. Только тренеры могут их заметить, но они, как говорится, свои люди. «Хорошо мы с тобой выпили тогда в Мар-дель-Плата, а? Этого тренер никогда бы мне не простил. Победу по очкам вместо чистого красивого туше — да, но выпивку — никогда. Да и выпивкой это не назовешь! Скорее дружеская беседа. Хорошо мы тогда помолчали, а?» В этот момент О’Брайен допустил непростительную ошибку, и Данчо, сам того не заметив, уложил его на обе лопатки. Публика на трибунах заревела, и только тогда Орешек понял, что случилось.

«Инстинкт. Страшное дело. Ничего не поделаешь».

В раздевалке повесив нос сидел дебютант Рашко. Даже не смотрел на дверь.

«Держу пари, что сейчас ему хочется весить даже не сто, а все двести килограммов. Но тогда его положение было бы еще страшнее».

— Эй, малыш, ну-ка улыбнись!

— Мне не до смеха.

— Давай, зайчик, улыбнись, ну прошу тебя… Да знаешь ли ты, что со мной делали, когда я был такой, как ты?

— Да, но не такое ужасное туше…

— И туше было, сколько хочешь. Целая куча туше. И притом я проигрывал ребятам, которые в дальнейшем вообще не стали борцами.

— Со мной до сих пор не…

— Ничего, ничего.

— Теперь меня не возьмут в сборную.

— Слушай, что я тебе скажу. Наступит день, когда ты займешь мое место в моем весе, но, если сейчас ты не улыбнешься, я тебе это место не уступлю.

Парень криво усмехнулся:

— Ха. Тогда я останусь в своем весе.

Данчо не волновало, как проходят остальные встречи, он знал — все идет нормально. И так было на самом деле. Когда он вернулся в зал одетый в спортивный костюм, он понял, что все болгары выиграли и счет теперь 7:1. На ковре сейчас был Вырбан. Его противник, какой-то Спенсер, производил впечатление амбициозного человека.

«Дрянной поединок. Никакой красоты. Двигаются, как гиппопотамы».

Вырбан попытался применить какой-то прием, скрутил противника, в зале наступила тишина, но ирландец вывернулся, и снова стало шумно. Вырбан тяжело дышал, Спенсер перешел в наступление.

«Вырбан еще не избавился от последствий травмы. Чувствуется, что у него болит плечо — вон как он двигает рукой. Но держится, дьявол. Молодец!»

«Да-а, поединок плохой. Никакой красоты. Но наш держится молодцом. За это ему можно простить и рост, и килограммы. Смотри-ка… Браво… Ура!»

Публика ликовала по поводу еще одной победы, но не так, как радовалась победе Данчо. Просто уже попривыкла.

«Хороши мы в легком весе».

С трибуны кто-то внезапно заревел: «Давай, чемпион!» Вероятно, кто-нибудь из Несебра. Данчо нахмурил брови.

«?»

«Да нет, нет. Никогда я его не ненавидел. Никогда. Мы ведь друзья, у нас хорошие отношения. Только перед матчем я всегда немного… немного… понимаешь… Хоть сто лет еще буду бороться, в ста чемпионатах приму участие, в пятидесяти олимпиадах — все равно буду немного… Это просто нервы… Или кто знает?»