А вот Хвостова полностью стала оправдывать свою фамилию. Она ходила за мной хвостом и при каждом удобном случае старалась выяснить у меня хотя бы какие-нибудь подробности. В итоге к концу дня нервы мои все-таки треснули.

— Да не знаю я! Долго ты меня будешь доканывать?! Я его не видела со дня родительского собрания! — закричала я в коридоре библиотеки, совершенно позабыв, что кто-то может нас услышать, а потом почувствовала, как к глазам поступили слезы.

— Маринка… — протянула Фаня и обняла меня. — Он все-таки… Марин, что случилось?! Ох, а я ведь говорила тебе, добром это не кончится! Ну и козел же он!

— Да Лебедев ни при чем, — тихо выдохнула я, стараясь унять слезы. — Мама переписку нашла нашу.

— Ты не удалила сообщения?! — округлила глаза Фаня, а меня это жутко взбесило! — Господи, какая же ты дура! А еще на медалистку идет!

— Если мне понадобится минутка порицания, я справлюсь без тебя и обращусь к маме!

— Ладно, проехали. И чего теперь? Угрозы? Полиция? Он сейчас в «обезьяннике»?!

Признаться, эта мысль мне в голову не приходила, но она мне показалась настолько абсурдной, что я ее тут же отмела.

— Да нет, тогда ведь нужно было от меня заявление… Да и судить-то его не за что. Знаешь, как обидно, когда тебя обвиняют в том, чего на самом деле не было! Она с ним по телефону о чем-то разговаривала… И я даже не знаю… Черт, я не знаю, что мне теперь делать!

И, увидев на лице подруги снисходительную улыбку, я невольно тоже улыбнулась, с досадой шмыгнув носом. А может и не будет никакой катастрофы? Может, я просто накручиваю? Я же подросток, мы ведь очень искусно это делаем! Жизнь кончена! Жизнь — боль! Мне нет места в этой жизни без тебя! Чувствуете, легкий запах тлена? Нет? Вот и я нет. Потому что все это — полная чушь. Только вот сидя в кожаном кресле, лет через пятнадцать, я буду со вздохом сожаления вспоминать, как опустила руки, столкнувшись с трудностями. И думать о том, как он там, Дмитрий Николаевич?

Но в Лешиных словах тоже что-то было. Не в тех, где он говорил, что я нужна химику только в качестве ночного развлечения. А в тех, где он предложил играть по маминым правилам. Что толку от моей апатии? И действительно ли я настолько бессильна, как кажусь самой себе? Ведь, если разобраться, я в более выгодном положении, чем мама. А уж после моего совершеннолетия, которое вот-вот должно наступить, я, по идее, вообще могу уйти, хлопнув на прощание дверью. Но нельзя рубить с плеча. Надо во всем хорошенько разобраться. Надо думать не о задаче, а о ее решении.

Способность мыслить, пусть даже на таком примитивном, на мой взгляд, уровне, как чуть выше, чем мои сверстники, дает мне неоспоримое преимущество перед моей вездесущей родительницей. Я вдруг почувствовала себя почти что тактиком, холодным, расчетливым, будто вырабатывая стратегию взятия собственной жизни под уздцы. А точнее, вырвать ее из цепких родительских лап.

И первое, чему мне действительно стоило научиться — это терпение. А еще удалять переписки. Я стала абсолютно безэмоциональным «нечто», вернувшись к поглощению любой информации, касающейся учебы с таким рвением, что любая черная дыра мне просто обзавидовалась! Лепет подруг снова проходил мимо меня, я даже не уверена, что вообще слышала, о чем они говорили, когда находились рядом! Пашка Наумов периодически преследовал меня немой тенью и пару раз пытался вывести на разговор, но безуспешно. Мои ответы были четкими, и, как правило, односложными и не развернутыми.

Я стала казаться себе непробиваемой скалой. Сильной, почти что независимой! И кто же знал, что я безбожно ошибалась на свой счет?! Вся моя сила духа разлетелась в пух и прах, словно стены карточного домика, старательно мною возведенные, сразу же, как только в коридоре появилась такая знакомая фигура, закутанная в черное пальто.

Я таранила взглядом стенд информации, в надежде, что на нем неожиданно, словно из ниоткуда, появился листочек с объявлением о замене. Но глаза не лгали. Дмитрий Николаевич в лицее. Мало того, на стенде информации висело расписание семинаров по профильным предметам. И один из тех, что я должна была посетить, злосчастная химия, как раз начиналась в день моего рождения.

— Димон, опоздаешь, он на урок не пустит! — окликнул меня Наумов, проходя мимо под отвратительный звук звонка.

— Да я забью, наверное, сегодня… — проговорила я в ответ.

— Он же видел тебя.

— Ну и что?

— Димон, — позвал меня Наумов, взяв под руку и направляясь вместе со мной в сторону лестницы, чтобы подняться на третий этаж. Мне невольно захотелось вкопаться ногами в землю, упереться, по-детски, но ни в коем случае не идти туда. Мне не хотелось смотреть Лебедеву в глаза. Мне было так стыдно! Так невероятно стыдно, за все то, что ему пришлось выслушать от моей матери! И, к своему сожалению, я даже не знаю, что она могла ему наплести! Господи, какое же это, наверное, ребячество!

— Скажи ему, что у меня температура, — попыталась я увильнуть, жалобно взглянув Пашке в глаза, на что получила в ответ тяжелый вздох. Мой одноклассник остановился, отвел меня в сторону и, скрестив руки на груди, наклонил голову набок. И теперь мне стало стыдно еще и перед ним. — Пожалуйста, только не надо на меня вот так смотреть, мне и мамы хватает, для упреков.

— Я не упрекать тебя собрался, — фыркнул Паша. — Ну, может, самую малость. Скажи мне, от того, что ты будешь забивать на химию из-за него, кому-нибудь легче станет?

— Ну, если подумать логически… — я опустила глаза, начав рассуждать вслух.

— Ты в курсе, что мне твоя мама звонила?

— Чего?!

— Я так и думал, что не в курсе, — Наумов удовлетворенно кивнул, а затем продолжил, опять подхватив меня под локоть, и ведя наверх по лестнице. — Мама мне твоя звонила. С твоего телефона. Я потому и ответил. Она сначала темнила, намеками говорила… А потом просто спросила, знаю ли я что-то о твоих отношениях с…

Он немного замялся, так и не назвав имя химика вслух, видимо, боясь быть услышанным каким-нибудь опаздывающим на урок учеником или задерживающимся преподавателем. Разумно.

— Знаешь, ты мне ведь ничего толком не рассказывала, я только подозревал, о том, что между вами что-то есть, — Паша на секунду усмехнулся. — Поэтому твоей маме я сказал, что ничего не знаю. Она только рассказала мне, что видела огромный шрам на твоем животе и интересовалась, где ты его могла получить. Ну, вот тут я немного приврал.

— Что ты сказал? — с замиранием сердца спросила я, не заметив, как мы преодолели все лестничные пролеты по пути на третий этаж.

— Ну, я просто сказал ей, что ты поздно возвращалась с курсов, и на тебя напали.

— Капец, — проговорила я. — Это даже звучит бредово!

— А она, похоже, купилась! Она ведь не приставала к тебе с расспросами об этом шраме? — я отрицательно помотала головой, с удивлением понимая, что мама действительно не интересовалась подробностями. А я-то думала, что отношения с химиком просто впечатлили ее больше, чем увечья на теле дочери. — Твоя мама ничего не сможет сделать с этой информацией. Кто напал, где напал… Иди, ищи его теперь!

— Спасибо, Паш, — согласилась я.

— Откуда шрам-то на самом деле? — как бы невзначай спросил он.

— Напали, — на автомате ответила я, улыбнувшись. — И это пока все, что я могу тебе сказать.

— Понятно, — вздохнул Пашка и, уже подходя к кабинету, вдруг остановился, взглянул мне в глаза и очень серьезно проговорил: — Марина, может тебе лучше забыть его? Ты же сама это понимаешь, правда? У вас обоих могут быть большие неприятности!

— Пашенька… — горько проговорила я, смотря, как последние опаздывающие залетают в кабинеты. — Неприятностей не будет. Думаю, что он теперь сам не захочет меня видеть.

— Помнишь тот вечер, когда я признался, что ты мне нравишься? — Пашка нахмурился, а я, чувствуя, как начала краснеть, кивнула. — Знаешь, что он мне сказал, когда ты ушла? — Наумов слегка прищурился, снова наклонив голову набок. — Он сказал, что если я люблю тебя, то я должен показывать это. Заботиться. Любить не себя рядом с тобой, а только тебя. И он сказал, что если это не сделаю я, то это сделает кто-то другой. Марин, ты же не тупая, да?