…И надо было еще как следует запастись духом и выпросить у старика боцмана, чтоб он разрешил ей всем этим заняться. Мама не хотела сидеть без дела. А в чем было ее дело, она покуда не знала.

И вот она вышла на палубу. Продолговатое темно-красное солнце, похожее на сливу в киселе, медленно выкатывалось с той стороны неба.

Оттого, что холодно было, и оттого еще, что так велик был простор моря, как только на море и бывает, где ширь и даль воистину необозримы (и предела б им вовсе не было, если бы не стык неба с землей), маме Тарасика вдруг подумалось: «То, что было вчера, — мелочь, мелочь и мелочь!..»

Все, на что она искала ночью ответа и не находила его, вдруг сказалось ей простым языком утра, воды, солнышка, ветра, простора и холода. И она попрекнула себя, что не спускается вниз и не достает сейчас же из чемодана записной книжки.

«Работать надо!.. А то все забудется-перезабудется — забортные лаги, пеленгаторы, световые сигналы…»

Да, да… Сейчас она спустится. Вниз. В каюту… И достанет свою записную книжку.

И мама стала спускаться вниз.

вдруг послышался за ее плечами уверенный тенорок.

На палубе стоял штурман Минутка.

«Небось поджидает ответа на раковину!»

Она опустила голову, но все же успела приметить его темную спину. Минутка был в морском кителе. Обыкновенный китель. Слегка потрепанный, чуть лоснившийся на локтях. Такой, какой надевают все моряки, когда выходят на вахту.

…Вахта? Мамино сердце сжалось.

Но, кажется, капитан грозился списать его на берег?..

Захлопнулась дверь каюты за мамой Тарасика. Перед ней тетрадь. На листки ложится отражение морской зыби.

Следуем в Магадан.

Локатор расположен на мостике (в ходовой рубке), — было написано на первой странице. — Это прибор, который заменяет капитану и штурманам маяк во время туманов. Днем ничего в локатор не видно (мне). Ночью — впечатление луча прожектора, который шарит, шарит, вращается, вращается в стеклянном глазу локатора.

Ветер — и вода вдруг ни с того ни с сего полетела из-под бака, как мелкая пыль, как будто с обеих сторон машины для поливки улиц. Это было третьего дня.

Как потом вспомнить мелькание вот этих гор, на которые ты вроде бы и не глядишь вовсе, а они все же плывут и плывут за тобой по левому борту танкера?..

«Камень опасности» — похож издалека на узкий торчащий из воды палец.

Прочесть: Ефимов, А. «Курильское ожерелье».

Крильон — остров.

Отступ…

Что-то зачеркнуто.

Отступ.

Зачеркнуто.

Рисунок: человек, человечек, изгородь, дом.

Подпись: Тарасик (с росчерком).

Хорошо бы накоротко (не навсегда, ненадолго) стать моряком. Настоящим. Например, боцманом.

Влезть бы в душу и сердце человека. Перестать замечать, что море красивое, и научиться видеть его деловито, как видишь свою ладонь или старое платье, которое носишь каждый день.

Моряки говорят: «романтика, романтика». Это они говорят со злостью и презирая береговых. Они уверены, что никакой романтики и в помине нет.

Хорошо бы запомнить все трубы на судне (узнать, зачем они — чему служат).

Увидеть бы шторм — по-моряцки, по-деловому, без страха, без паники и без восторгов.

Что такое порт? Что такое тоска по берегу? Как и почему человек хочет напиться? Пеленгатор. (Не постесняться и попросить еще разок объяснить. А вдруг я усвою.)

Памятка.

Не «изучать». Не нахватываться.

Узнавать. Видеть. Слышать.

(Одолжить бы знания — бытовые и простые — у моряка. Хоть на то время, пока я сделаю курсовую.)

Научиться расспрашивать. Ничего о себе не рассказывать. Слушать. Уважать, доверять. Нельзя ничего записывать за человеком. Внимание не должно быть корыстно. Никогда ни при ком не задумываться. Полная сосредоточенность на других.

Тарасик.

Мне трудно. Укачиваюсь. Моряки не стыдятся и говорят открыто: укачивается каждый, только всякий по-своему. А я храбрюсь. А от качки тоска.

Пейзаж: мимо маяка проплывает кораблик — обломанная веточка дерева. На ней сидит птица. Она отдыхает. Прочертила в воде блестящую дужку сеть японских рыбаков.

Следуем в Петропавловск.

«Кто он такой? Как его зовут?» (о судне) — так вчера сказал наш капитан. Как о живом человеке. Не «какое судно», а «как его зовут».

А вот такие телеграммы он посылает:

Во Владивосток он телеграфировал:

Когда он сердится, лицо у него багровое, тяжелое, а словечки такие: «помощнички!», «антимония!», «мало вас в детстве пороли!»

Моя память — это бутылка, в которую я запечатаю все, что увидела и услыхала здесь, на корабле. Все, что я услышала и увидела тут, станет плавать в запечатанной бутылке по волнам, как джин в сказке из «Тысячи и одной ночи». Но когда-нибудь джин выскочит из бутылки, и тогда я, может быть, напишу что-нибудь замечательное.

А все-таки мне здесь иногда до того трудно бывает. Вот садимся за стол в кают-компании, и капитан заводит такую игру, чтобы меня дразнить:

— Плаваете?.. Ага. Ну что ж. Терпеть обязан. Не выбирал. Приказ Пароходства. Я человек маленький: всего лишь капитан!.. Чуть журналист или писатель, извиняюсь, конечно, или писака, давай к Боголюбову… Стерпит… Пере-е-евидали мы вашего брата! А может, они у капитана вот где сидят?.. — Хлопает себя по затылку… — Писа-а-а-ате-ли!.. Писа-а-атели!.. А между прочим, все врут. А? Не так? Нет на сегодняшний день у нас Горького.

(Хохот. Всеобщий.)

Сперва я старалась возражать, сердилась и кипятилась. А потом бросила. Но нельзя сказать, чтоб это меня ободряло. Врать не буду, не ободряет.

Я тут в ответе за все грехи журналистов и даже писателей, за то, что кто-то когда-то выкрасил в голубую краску какой-то забор, за то, что кто-то отрывается от жизни, за то, что кто-то халтурит или бросает свою жену.

Сегодня стажер Саша сказал: «Храбрость — это сердце и тельняшка моряка. Она всегда должна быть при нем». Здорово сказано».

Перелистав свою записную книжку, мама нахмурилась и сделала новую запись: «Стыдно! Товарищи моряки с виду такие хорошие ребята, и вдруг — флирт. Неужели я подала повод?»

— Разрешите? — раздался вдруг за дверью каюты голос боцмана.

Но мама не успела ему разрешить, он просто вошел, не дожидаясь ответа.

— Ага!.. Обрабатываете? — осклабившись и подмигнув ей своим единственным глазом, спросил боцман. — В час добрый, как говорится… А если ребята смеются, так это ж по несознательности. Молодость. Пустота в голове!

— Да что вы?! Я письма домой пишу. Скучаю сильно, — нисколько не потерявшись, ответила мама.

— Ага, Ну что ж… Опять в час добрый, как говорится… Ну, а насчет тоски, так это, значит, такая у вас планета, чтобы скучать. Море. Ясно — не берег. Не какой-нибудь там фешенебельный, при папочке с мамочкой, ресторан. Привыкнете… А все ж таки вы должны сознаться, Соня, что у нас красота!..