Увидя входящего в комнату Муртазу, сиявшего галунами и бренчавшего шпорами, жена вдруг принялась смеяться.

— Чего это ты гогочешь? — сердито спросил муж.

— Ты теперь смахиваешь на офицера, — ответила женщина, стоя около корыта с детскими пеленками.

— Натурально! Тебе не нравится?

— Мне что? Хоть в полковники вырядись, мне все едино, денег от этого не прибавится. Тут от твоего брата приходили: он с тобою хочет свидеться, потолковать о деле. Просил тебя в обед дома быть.

— Значит, у него есть о чем со мною потолковать? — переспросил Муртаза, внимательно глядя на жену и о чем-то соображая. — Видать, что-то весьма важное.

Жена снова занялась пеленками.

— Да, непременно большой важности дело. Ты сказала, чтобы он приходил?

— Конечно… Пойди пока к бакалейщику, купи пастырмы и яиц — у нас нечем угощать.

Она оторвалась от корыта, высморкалась, вытерла мыльные руки о фартук и отправилась в комнату, откуда вынесла старую, помятую медную чашку.

— И еще бекмеза.

Муртаза взял посуду и отправился в лавку, бормоча себе под нос: «Не иначе как по важному делу, видать, что по очень важному». Он шагал, гордо выпятив грудь в своей командирской форме. Лавка бакалейщика, узкое, сырое и темное помещение, стояла на перекрестке четырех грязных улиц рабочего пригорода. Шестидесятилетний лавочник, в жилах которого текла арабская кровь, был крупный, грузный старик, болевший трахомой. Провизию в лавке обычно брали в долг, поэтому больше половины жителей квартала ходили в должниках у бакалейщика. Он был в курсе всех дел, какие творились на фабрике или в квартале. Все сплетни, все новости поступали к нему в первую очередь, ведь люди распивали вино или водку тут же, на задворках, а потом судачили, сидя на крыльце, изливая хозяину лавки свои горести.

Здесь обсуждались фабричные новости, писались письма возлюбленным, строились планы похищения невесты перед свадьбой, составлялись заговоры, плелись интриги против мастеров и других начальников, чтобы отомстить за обиду или несправедливость. Словом, лавка была квартальным кабаком, клубом, местом сходки.

Уже с утра бакалейщик был под мухой, а к вечеру напивался. У него были женатые сыновья, и замужние дочери, и внуки, учившиеся в школе, однако старик был весьма охоч до женского пола и не упускал удобного случая… Был он, правда, скуповат и не любил расплачиваться, то есть вносить исправления в своей приходно-расходной книге, где велся счет всем долгам квартальных обитателей…

— О-о-о! Что за бравый вид? — воскликнул бакалейщик, глядя на Муртазу в форме. — Ну точно офицер! Какой же тебе чин пожаловали?

Муртаза сердито посмотрел на лавочника, недовольный фамильярным обращением.

— Отпусти мне двести пятьдесят граммов пастырмы, пяток яиц, бекмеза, — сказал он и поставил на прилавок посуду.

— А чего ты спешишь? — спросил бакалейщик. — Постой со мной, поговори. Ну, ты у нас сегодня Энвер-паша[90].

— Занимайся делом, что без толку болтать.

— А должок твой все растет…

— Уплачу.

— Чем? Иль тебе жалованье положили за командирство?

— При чем тут жалованье?

— Ах, вот оно что… И впрямь, зачем жалованье, когда на тебя командирскую форму надели!.. — сказал лавочник и взял с прилавка погнутую чашу. — Опять тебя на фабрике ругают. Хоть бы ты с мастерами и начальниками не вздорил, глупец. Знаешь, им ничего не стоит человека с потрохами съесть.

Муртаза скривил презрительную улыбку и пожал плечами.

— Может, тебя особой похвалы удостоил директор?

— Тебе-то что? Свешай мне пастырмы!

— Куда торопишься? Еще одиннадцати нет. Ну так что, похвалили тебя?

— Отстань со своими глупыми вопросами!

— Тут твой Азгын на днях был. Ох, и сердит он на тебя. Разозлил старика, а потом подстроил, чтоб его выгнали… Зачем ты это, глупец?

— Я исполнил служебный долг, а он нарушил дисциплину, показал свою невоспитанность, оскорбил господина технического директора.

— Азгын рвет и мечет, ей-богу! Говорит: «Ну, попадись он мне!»

— Слышь, дай пастырмы!..

— А Ферхад, сторож Ферхад! Кто из вас прав?

— Хватит болтать! Свешай, говорю тебе.

— Ферхад тут рассказывал про твою похвальбу. Будто директор тебе сказал: «Не признаю никаких земляков, ты у меня на фабрике главнее отца родного!..» И еще вроде бы ты про Нуха говорил, что его скоро уволят, потому что он бездельник. Тогда Нух пошел, осердил Азгына, а тот тебя здорово отдубасил…

— Меня Азгын отдубасил?! — рассвирепел Муртаза. — Ты же меня давно знаешь. Я первенство держал в городе по борьбе. Где только ни раздавался гром барабанов, я сразу мчался на состязания. Никто не мог меня положить на лопатки! А загривок был у меня — шея с трудом поворачивалась! Бывало, сядешь на скамью, ногу за ногу закинешь, так порты трещат!

— Известное дело. — Бакалейщик критически оглядел Муртазу. — Ты у нас богатырь, сложен, как атлет… Выходит, технический директор сделал тебя командиром?

— Отпусти наконец продукты!

— Вообще-то тебе подходит звание командира…

— Ты что, оглох? Свешай, прошу, продукты. К обеду брат придет!

— Реджеб, что ли?

Муртаза сердито глянул на бакалейщика и не ответил.

— Между нами говоря, он теперь богач, у него большие деньги водятся… У парня голова соображает, молодец! Тут поговаривают, он солидные комиссионные оторвал, вроде бы нечистое дело, но денежки в карман положил. Евреев, что ли, вокруг пальца обвел?

Муртаза не понимал, о чем идет речь.

— Сколько он получил?

Муртаза все молчал.

— За сколько он новый дом купил?

— Тебе-то какое дело? — нехотя пробурчал Муртаза.

— Теперь у него, почитай, уже два дома?

— А, все это пустая брехня. Бог даст, бог и заберет… А нам до этого нет забот… Свесь мне продукты!

Из-за угла показался контролер Нух. Завидев его, бакалейщик сделался еще более медлительным.

— О-о-о! Наш приятель в командиры выбился!.. — сказал Нух, рассматривая Муртазу с головы до ног. — А знаешь, тебе форма идет.

— Ты погляди на него! — воскликнул бакалейщик. — Какая фигура! Как у борца — что ни наденет, все в пору…

— Борца? Когда это он успел?

— Как же, он брал призы на первенстве города.

— Это он сам тебе сказал?

— Да.

— A-а… Ну, коли сказал, то точно… Форма на нем, правда, малость скукожилась, будто сосновая кора. Он, поди, не знает?

— Прямо Энвер-паша!

— Копия!.. Свисту только много. Но на его месте я бы не попадал в лапы Азгына, он ему такую борьбу покажет…

— Ладно, кончай! — сердито сказал Муртаза, забирая продукты. — Терпеть не могу фамильярностей. — И вышел из лавки.

— Эх, дурак дураком! — проговорил Нух ему вслед. — И злой дурак, хуже собаки! Вот разве что выносливый, как мул. Нет ему покоя ни днем, ни ночью. И что ему неймется? Ведь совсем измотался, еле на ногах держится, как командиром стал. Но чистоту навел, порядок в этой комнате военно-спортивной команды. Все блестит!

— Я тут слышал, что начальник ткацкого цеха хочет под него мину подложить, — сказал бакалейщик.

У контролера Нуха даже глаза заблестели.

— От кого слышал?

— Бекир Камбала с Тощим Неджипом тут беседу вели. Сказывали, что начальник цеха пожаловался на Муртазу техническому директору, а тот вроде бы даже ухом не повел… Это верно?

— Точно! Все очень удивлялись. Мне говорят: «А ты чего молчишь?» А что я? Я ведь знаю вероломство Кямурана!.. Они здорово все подстроили, как его проучить, только не вышло.

— А мне известно, что начальник цеха все равно с ним сведет счеты.

— Пускай ослепнет, кто этого не хочет, Рыфат! Беднягу Азгына, вот кого жалко… Сыновья у него непутевые, и зятя в армию забрали. Старику приходится за внуками приглядывать. Дай-ка мне сахарного тростнику и нож, хоть погрызу, успокоюсь.

— Тут говорили, что он рабочих лупцевал? — сказал бакалейщик, протягивая нож контролеру.