Нух понимал, как сладок и желанен в эти поздние часы сон — дороже хлеба, кажется, — и не сердился, не кричал. Он увидел спящих, смекнул, что Муртаза сюда еще не заглядывал, и направился в ремонтную мастерскую, где нашел надсмотрщика, который умудрился спать стоя, привалившись к стене.

— Эй, Мюмин! — улыбаясь, потряс он надсмотрщика за плечо. — Слышь, Мюмин, проснись!..

Надсмотрщик подпрыгнул на месте, будто ему всадили иглу в мягкое место.

— Станки-то у тебя, сынок, впустую крутятся. Гляди, как бы Муртаза не объявился. Знаешь, когда собака кинется, надо держать палку наготове.

— И то правда.

— Отправляйся-ка и буди свой народ.

Зевая, надсмотрщик поплелся в цех. Только он собрался свистком поднять спящих, как увидел дочерей Муртазы — они дремали около работавших вхолостую станков. Надсмотрщик затрусил обратно в ремонтную, чтобы рассказать Нуху про дочерей Муртазы. Контролера там уже не было. Надсмотрщик разыскал его в соседнем цехе, где он будил мастера, похрапывавшего на тюке с хлопком.

— Слава аллаху, я пришел раньше, — говорил Нух мастеру, который, с трудом продрав глаза, покачивался из стороны в сторону. — Пожаловал бы раньше Муртаза, он бы задал тебе трепку…

— Слышь, дочери Муртазы обе спят! — проговорил надсмотрщик, подходя к ним. — Сразу обе. Пойдите гляньте…

— Этому человеку все едино: мои ли дочери, свои ли… Никого ему не жалко. Служба, и все тут!

— Он сюда не часто заглядывает, — позевывая, проговорил мастер. — Интересно, почему раньше через каждые пятнадцать минут бегал?

— Так ведь он командиром стал!

— Это точно, что ему доверили командовать допризывниками?

— Кямуран и мне предлагал, только я отказался. Зачем мне эта морока! Задарма какая охота?

— И впрямь ни к чему! Мыслимое ли это дело: двенадцать часов на службе, а потом, мать родная, еще вкалывать… Была бы это твоя обязанность… Так это же не принудиловка? Добровольно.

— Вообще-то по своей воле только…

— Надо же Муртазу назначить! А чего он знает? Чего умеет? Ему же не сравниться с тобой!

— Оно, конечно, так.

— Сходи, Нух-ага, к нему, — выпалил вдруг надсмотрщик, покраснев от волнения, — и скажи, что дочери его спят…

— Как спят? — переспросил мастер.

— Господом богом прошу, сходи, Нух, скажи этому типу!

— Э-э, бросьте вы эту затею, — ответил Нух. — Девочек жалко…

— Почему жалко? Он у всех уже в печенке сидит. Все сыты им по горло! Иди, позови его!

— Не надо, ребята! Еще прибьет детей…

— А мы не дадим! Зато уж потешимся, вот смеху-то будет. Давай, давай, Нух!

Нух поскреб затылок и согласился:

— Ладно, только смотрите, чтоб детей не тронул!

— Хорошо, хорошо!

Муртаза драил какие-то медяшки в военно-спортивном кабинете.

— Как в чужом глазу соринку заметить, ты тут как тут, герой… — начал Нух.

— О чем ты? — насторожился Муртаза.

— Сходи в хлопкоочистительный, сам увидишь!

— О чем ты, тебя спрашивают!

— Сходишь, сам все и увидишь в цехе. Иль ноги не донесут?

— Что стряслось?

— Ты у нас лев по части службы, Муртаза-бей. Пойди, глянь на дочерей своих.

— Что там?

— А что еще может быть? Дрыхнут обе за станком…

Муртаза кинулся к выходу. Чертыхаясь, погасил свет, запер дверь и заспешил к цеху.

Мастер и надсмотрщик встретили его у лестницы.

— Иди-иди, полюбуйся на своих дочерей. А то горазд за чужими приглядывать.

Муртаза остановился в дверях цеха. Подрагивая худенькими плечиками, девочки сладко спали. Муртаза побледнел. Его окружили мастер, надсмотрщик и подошедший Нух. В ярости Муртаза вдруг метнулся к дочерям. Схватил младшую за волосы, поднял рывком и что есть силы швырнул девочку на пол… Старшая проснулась и, когда отец кинулся к ней, со страшным криком бросилась бежать. К Муртазе подскочили мастер, надсмотрщик, контролер Нух, рабочие и схватили его за руки.

— Отпустите! — кричал Муртаза. — Оставьте меня!

Его трясло от бешенства. Люди с трудом оттащили его от станка.

— Говорил я вам! Доигрались… Кончайте ваши шутки. Ишь, чего натворили, — сердито ворчал Нух, поднимая девочку с пола, по лбу ее ползла тонкая струйка крови.

Контролер поднял девочку на руки и понес в ремонтную мастерскую. Он положил ее на верстак, достал из аптечки йод.

— Ох, голова моя, — жалобно причитая, стонала девочка. — Ой, болит, не держится на плечах голова…

— Где болит, детка?

— Затылок болит, дядя Нух, вот тут…

— Пройдет все, успокойся, милая. До свадьбы заживет! Не плачь, детка!

Он усадил девочку на верстаке. Муртазу увели из цеха. Люди обступили Нуха и девочку.

— Был у нас случай, — начал рассказывать мастер, — одна работница заснула вот так у станка и повалилась вперед…

— Это ты про Феридже? — перебил его надсмотрщик.

— Ага… Свалилась и руками прямо меж пушек…

— Разве можно, доченька, спать за станком? — проговорил Нух.

Девочке принесли воды, дали попить. Она с трудом встала на ноги. Сестры потихоньку вышли из цеха и поспешили домой, боясь попасться отцу на глаза.

Мокрую от недавнего дождя мостовую за фабричными воротами освещали карбидные фонарики, прикрепленные к лоткам мелочных торговцев. Девочки, дрожа от страха и холода, прошли мимо них, тесно прижавшись друг к другу.

— Ой, болит бедная головушка моя, — все повторяла младшая. — Неужто еще раз побьет? А?..

— Бог его знает. Меня-то наверняка отлупит.

— Ох, голова моя, совсем не держится…

— Успокойся, дорогая, скоро пройдет.

— И глаза все время слезятся.

Старшая крепко прижимала сестру к себе. Сквозь бегущие облака проглядывала луна, освещая мокрые крыши домов. Когда девочки свернули за угол пекарни, их остановил порыв ветра. Луна спряталась в тучах, и все вокруг погрузилось в непроглядную темноту. Узенькая дорога, по которой надо было идти через грязный пустырь, пропала. Младшая в изнеможении повисла на руке сестры.

— Ох, голова… Ох, сил нет терпеть!..

— Пройдет, все до завтра пройдет, — подбадривала старшая.

Из-за туч снова выглянула луна, осветив дорогу, и девочки побежали. Но через несколько шагов младшая совсем обессилела. Сестре пришлось тащить ее чуть ли не волоком. Холодный ветер кидался на квартал, под его порывами трещали заборы. Где-то далеко отчаянно лаяли собаки.

Когда наконец они, миновав настежь открытую калитку, очутились во дворе, старшую сестру невозможно было узнать; она еле держалась на ногах от усталости.

— Умаяла ты меня, Фирдес, взмокла я, будто воду на себе возила.

А сестра беспомощно повисла у нее на руке и только повторяла без конца:

— Ох, моя головушка, нету мочи терпеть…

— Постой, сестрица, немного, я дверь только открою. А то разбудим нашу барыню-сумасбродку, потом хлопот не оберешься. Говорю тебе, неужели трудно постоять?

Как только сестра отпустила младшую, та рухнула вниз лицом на землю. Старшая растерялась.

— Фирдес, сестренка, Фирдес… Что с тобою, голубушка?

Она нагнулась и попыталась приподнять сестру за плечи, но та, точно неживая, тут же снова валилась на землю.

— Что с тобою, Фирдес? Что ты молчишь?

Наконец, оставив сестру, она бросилась к двери, открыла ее осторожно, чтобы не разбудить Мюзейен, пробралась по темной кухне и кинулась по лестнице к матери.

— Мама, мама, вставай! С Фирдес что-то неладное…

Мать, уставшая за день, никак не могла проснуться.

— Проснись, мама. Слышь, с Фирдес беда случилась.

Проснулась старшая сестра и сразу же принялась кричать:

— Опять вы! Наказанье божье! Да покарай вас аллах, проклятые девки! Чтоб вам сдохнуть!

— Мама, вставай скорее! Фирдес без памяти лежит.

Мать наконец очнулась от сна, присела на постели. Она прикрикнула на старшую и спросила в тревоге:

— Что случилось? Где Фирдес?

— У двери я ее оставила, лежит на земле, стоять не может.

— На земле?

Мать, даже не обувшись, босиком побежала вниз по лестнице. Взяла на руки лежавшую на земле дочку и внесла в дом. Тело девочки было мокрым от пота. Мать осторожно опустила дочь на постель, разостланную, как обычно, на полу.