Мы неспешно прошли сквозь притихший жёлтый коридор второго этажа, вышли к лестнице и спустились вниз. Портье, ковырявший в зубах после трапезы, посмотрел на нас осоловелыми глазками первого президента России; видно, он никак не ожидал того, что нам удастся остаться в живых.

Я приветственно помахал ему рукой и подойдя к стойке, вздёрнул старика за ухо на высоту своего роста. Конечно, от такого обращения ухо могло и оторваться, но меня это никак остановить не могло: я ведь прекрасно был осведомлён о том, что у портье существует второе ухо.

— Сэмюэль Пиролиз очень расстроился из-за твоего безответственного отношения к порученному делу, — сказал я портье и пояснил свою мысль. — Дело в том, что теперь ваш «капо» лежит сильно мёртвый, и случилась с ним эта неприятность сугубо по твоей вине.

— Да что ты говоришь? — губы портье задрожали от страха.

— Ага… Хочешь узнать, что он пожелал тебе перед смертью?

— Что?

— Он попросил передать тебе своё пожелание: чтоб жил ты, сволочь, на одном хемосинтезе…

Портье испуганно захлопал глазами, явно не поняв моей шутки.

— Сверни ему шею, — проговорил негромко Серёжа Лазо за моей спиной.

— Спасибо за добрый и очень интимный совет. — поблагодарил я потомка китайского племени. — Да только зачем сворачивать этому негодяю голову? Ведь он же вовсе не бил тебя, правда? А то, что донёс, так это просто из желания остаться в живых. На это даже нельзя обижаться.

— Тоже мне, Конфуций из кибуца! — хмыкнул Ху-Яобан, выслушав мои рассуждения. — Тогда просто врежь ему по печени…

Я так и поступил. Несильно навернув гнусному стукачу по желчному пузырю — сугубо в целях преодоления старческого застоя желчи и профилактики желчнокаменной болезни — я оставил портье осмысливать услышанное. Вместе с постанывавшим Сергеем Лазо мы вышли из хотеля.

Через дорогу — если так, конечно, можно назвать широкую вытоптанную тропу — стояло приземистое строение из жёлтого пластика с наклонёнными внутрь стенами и скруглённой крышей. Там находилась пивнуха под задорным названием «Последний притон». Мы лишь переглянулись и, не сказав ни единого слова, направили стопы в это милое заведение.

Кстати, не только для того, чтобы выпить. В конце-концов, подходил час рандеву.

Назвав «Последний притон» пивнухой, я здОрово польстил этой рыгаловке. Пивом здесь не торговали ни в каком виде, поэтому с полным правом сию клоаку следовало отнести к разряду сивушечных и бражных, где принято торговать только продуктом самого низкого качества для публики самого низкого пошиба. Впрочем, не будет большим преувеличением сказать, что к последней категории относилось процентов девяносто жителей Чек-Пойнт.

Как и большинство классических заведений такого рода, сей притон порока представлял собою почти квадратное помещение вдоль одной из стен которого тянулся грубо сколоченный прилавок, имитировавший стойку бара, а вдоль трёх других стен находились разнокалиберные столы, рассчитанные на разное количество посадочных мест. За самый маленький можно было сесть вдвоём, а за самым большим, полагаю, без затруднений могла бы разместиться компания из восьми человек. Центр питейного заведения был отведён под площадку для рукопашного боя, поскольку в такого рода местах традиционно действовал тотализатор на бои без правил. Перед прилавком высился здоровый, грубо обтёсанный четырёхгранный столб эбенового дерева (в хорошем значении слова «эбеновый»); на нём бармен выписывал мелом меню дня, а также отмечались ставки, принятые на исход боя.

Когда мы появились здесь с Сергеем Лазо, заведение оказалось заполнено на три четверти. Впрочем, допускаю, что оно было заполнено публикой в любой час дня и ночи. Что делать здоровым мужикам, предоставленным самим себе, как не пить спиртное и не обсуждать спортивные новости? Конечно, кто-то пишет книги, а кто-то даже умеет их читать, но таковые мужчины во все времена являлись меньшинством (не сексуальным, но количественным).

Хотя на Даннеморе только-только разгулялся день, в «Последнем притоне» ощущался явный дефицит освещённости. Пара неярких ламп горела только за стойкой бара да перед столбом с расценками; окна оказались завешены маскировочной сетью, а потому посетителей заведения мы толком рассмотрели лишь тогда, когда наши глаза привыкли к сумраку. Вместе с Лазо мы сели на стулья у стойки — это позволило нам поговорить с барменом и узнать, что же представляют из себя напитки, предлагаемые к продаже.

Сложные коктейли, замаскированные витиеватыми названиями, типа, «Свинья в апельсинах» и «Амбразура тёщи», мы сразу же отвергли. Но выбор простейших сивух, то есть продуктов прямой перегонки разного рода исходного растительного белка, оказался довольно ограничен. Выбирая между «желудёвым джином» и «водкой из кепубанской икры» мы после некоторых сомнений остановились на первом. Что такое «кепубанская икра» я не знал, а название, признаюсь, меня пугало. Я не трус, но даннеморские угощения стоили того, чтобы их бояться.

Поставив перед нами пару чекушек с «желудёвым джином», бармен интригующе произнёс:

— Могу дать добрый совет. Совершенно бесплатно.

— Что ж, мы готовы его бесплатно выслушать, — согласился Сергей Лазо.

— Если затошнит и вы сблеванёте на себя, то одежду не стирайте!

— Почему это? — искренне подивился я, ведь ни на одной из обитаемых планет разумные люди не стали бы добровольно ходить в одежде, изгаженной подобным образом.

— Этот запах отгоняет всех животных! — заверил нас бармен. — Самцы-гамарджопы в ужасе убегают, ломая на ходу деревья и вырывая клоками шерсть на груди. А самки потом отказываются от спаривания с ними целую неделю.

— Узнать не могут, что ли?

— Нет, почему же, своих самцов они могут узнать даже без шерсти на груди. Просто стресс у них так выражается, овуляция не происходит, цикл сбивается и всё такое.

Признаюсь, меня заинтриговало пойло, способное вызвать стресс у самки гамарджопа и я очень осторожно принюхался к аромату, который травили чекушки. Не стану кривить душой — впечатление оказалось сильным. На фоне выраженной сероводородной доминанты ощущалась заметная гнилостная компонента, похожая на ту, которую можно обнаружить в запахе давно протухшего сыра или куриного бульона. Не мог я не отметить также и самобытные нотки разложения растительной биомассы — кому приходилось ковырять вилами компостную кучу, тот поймёт о чём это я толкую. Учуяв сей богатый и оригинальный аромат, я от волнения даже пальцами забарабанил, чего обычно никогда не делаю.

Пришлось мне попросить у бармена соли и перца, повергнув того в шок.

— Вы хотите посолить и поперчить «желудёвый джин»? — искренне изумился он.

— Да, знаете ли, есть такой старый приём питья неочищенного алкоголя…

Бармен посмотрел на меня с нескрываемым восхищением.

— Вы знаете, геномодифицированного перца у нас нет. На Даннеморе вообще напряг со специями. Зато имеется протёртый хрен…

— Ну что ж, хрен, так хрен. Как говорится, хрен перца не слаще, хотя, допускаю, что некоторые педерасты со мною не согласятся.

Не сводя с меня глаз, бармен проследил за тем, как я посолил чекушку со спиртным и бросил туда жменю сухого хрена.

— А ногти на ногах стричь будете? — участливо осведомился он.

— Зачем это?

— У нас тут сиживал один «эстет безобразного», фееричный такой пацан… потом его разделали нафиг, поскольку провинился… так вот, он ногти на ногах остригал, бросал в «желудёвый джин» и поджигал. А потом выпивал.

— Есть такая фишка, — согласился я. — Но видишь ли в чём дело, красавчик, у меня пальцев на ногах нет. В бою потерял; попал под высокое напряжение — пальцы и осыпались. Но за совет спасибо!

Опрокинул я в рот чекушечку и моментально почувствовал, как оттопырились все мои чакры. В зале сразу сделалось заметно светлее, а рыла окружавших бандитов показались милее. Я весело захрустел рыгаликом — это была сухая веточка какого-то местного растения; бармен нам подал целое блюдо таких веток. По вкусу ветка оказалась ничего так, чем-то напомнив солёный ржаной сухарь.