Посвящение Сальваторе Квазимодо

Дорогая моя, дорогая. В трепетном сердце нет восклицаний, лишь многоточия. Поэтому говорю тихо, так тихо, что слышно, как скребется тоска от разлуки с тобой: дорогая моя... la mia cara... сher la mienne... droga moja... Возможно ль не видеть тебя? Не переносить взор в сторону, куда ты, любимая, смотришь. Видела ли ты себя? Видела ли ты в зеркальце себя, ненаглядная... Бог, Он не искуситель, отчего же рождает красоту невиданную, чтобы умирать в паузах угасающего сердца, в свете меркнущего заката в водах бегущей наперекор жизни реки? Аppassimento... muoio... Не оставляй! покуда...

8 апреля 2014

Теряя слова...

Только белый почерк

метели,

выводящий

последние строчки

последней главы,

где мы теряем

приметы

друг друга...

Илья Гутковский

Разве я могу писать, не зная слов?.. В последнее время с каждым днем, мгновением я теряю слова... Возможно, они растворяются в небытии, куда уходит моя душа-беглянка. Она... ты знаешь... она никогда не признаётся, что уходит, а возвращается, как только зазвучит музыка в мобильном телефоне, и я открываю глаза уже с беглянкой-душой, чтобы встать, позавтракать, сделать кое-какие домашние дела и пойти на работу.

И вот я снова читаю твои стихи, и каждое слово в них - жертва Богу сокрушенная. Я же молчу... И молчание убивает меня, потому что постоянно рассыпаю слова, когда-то нанизанные подобно жемчужинам на нить, белизной и изяществом украшая вечернее платье с глубоким вырезом. Но это было давно, - когда жемчужина-слово прислонило ухо к сердцу и пело в унисон. Сейчас все по-другому. Я перестала слышать себя. И подумала, а не путь ли это, где белое по белому, где молчание святое, и вовсе не разрушительное? Друг мой, в осени цвета пламени я абсолютно белая, немая, сокрушенная. Господь простит ли меня? Я не зарыла ни одного таланта, и в свое время каждая монетка оказалась в деле. Сейчас другое. Надо стать абсолютно белой, чтобы приклонить главу и внутренним зрением созерцать только Бога... чувствовать Его дыхание, лишившись своего, слышать Слово и только Одному Ему ведомые строки наших выбеленных книг метелью сердечной боли... Думаю, так оно и есть. А когда намолчусь, напишу тебе вновь... Боль моя проходящая. Непреходящи лишь слова гения, угодные Всевышнему... твои слова, друг мой...

20 сентября 2014  

Помнишь ли?

Помнишь ли, как ночь приглашала в дом,

открывая все двери, срывая замки, засовы, заплатки,

как кричала чайка над малахитом волн,

как солнце брало низкие на нотной линейке заката?

Илья Гутковский

Помню, милый, то ведь был сон... Однако я помню, как ночь танцевала с днем и чайка кричала над малахитом волн. Багровое солнце опускалось под воду, чтобы уснуть навсегда, и реквием доносился со дна, когда мы вдоль берега плыли... Дрожа, держась за руки, мы шли по кромке льда, мгла застонала над нами. Мы сели, обнявшись, не видя пути, и мокрый песок пронизывал влагой холодной. И вдруг один за другим появлялись цветы, заполняя холст тьмы лунной отрадой. Звездный купол гудел, у него был звонарь. Мы готовились с трепетом сердца к службе небесной, к храму, который, как оказалось, был вкруг нас. И звезды большие и малые, открыв глаза, пели хвалебную песнь. " Кто мы? И как оказались здесь?" - вопрошали лишь взглядом. Небесная твердь приглашала нас в дом... по лунной... дорожке.

26 октября 2014

Тоника прохлады

Вдоль стен сырых, вдоль серой мостовой,

где осень тает эолийским ладом,

созвездий звон и низкий голос твой -

всё обретает тонику прохлады.

Илья Гутковский

И вновь с тревогой я смотрю во мглу ночи, откуда ты в который раз приходишь. Офелией, плывущей по реке, всем телом ощущая плеск прохлады. Какие звуки соседствуют с беззвучным телом? То говор рыб и стрекот в камышах, в ветвях деревьев посвистывает птица. Мой милый, во гробе тебя увидеть или сойти по лестничке во ад? На время. Принести водицы. Полить засохшую траву. Поцеловать тебя... Поцеловать тебя... А дальше? Дальше? Остаться? Не рассуждая, как камень в воду падает, скажи... Ты брови хмуришь, говоришь де, я сошла с ума. Толкаешь с мосточка в реку: "Плыви!", и я плыву столетия, как видишь... А-а-а-а-а-а, - гуляет ветер. А-а-а-а-а-а, - гуляет ветер. А-а-а-а-а-а, - гуляет ве-те-р.

28 октября 2014

Разговор персонажа с писателем

"Когда, по воспоминаниям А. Ахматовой, О. Мандельштам кричал вослед одному из молодых поэтов, спуская его с лестницы: "А Христа - печатали?!", он защищал долг, призвание поэта служить бескорыстно и жертвенно Музе, как Христос послужил Своему Отцу".

(из книги Галины Маневич "Оправдание творчества")

Жизнь быстротечна... ее не уговоришь присесть, потолковать о жизни, она бежит и даже в мыслях не разлучается с подругой, что под колыбельну песнь раскачивает люльку, в которую ложимся навсегда... Пора, мой друг, пора бежать отсюда, покуда не остыла в жилах кровь... покуда... Что за вопрос - куда? В страну любви и грез. Плечами пожимаешь? Ты нынче мизантроп? Послушай, принц мой Гамлет, ответ твой в твоем духе о духе вспоминать туманном... и занавеска... впрочем, тсс, еще все впереди... А я пойду да навещу Офелию сестрицу. Не по душе твое к ней безразличье. Впрочем... не собираюсь излагать трагедию Шекспира, и выйду из нее простым влюбленным. Так где страна, которую так ищет сердце? Ромео... спешит венчаться. Помню-помню. Нет, Уильям, мне б в другую книгу. Мда, трагедии одна другой ужасней. Что делать? Я выбираю - быть. Отброшу скромность, напишу для верности пера сонеты, а потом роман. И пусть мои страницы растворятся в море всем известных книг, к чему признанье, даже если я пишу не хуже, скажем, Пастернака? В чем обошла меня фортуна? - что, выйдя персонажем на свободу, я оказался простым смертным, без протеже, и мне не рукоплещут, не платят гонорары, не номинируют на премии - и пусть. Но я не обыватель, вот в чем дело! И жизнь моя - не серая тоска, в которой зрелище и хлеб - единственная радость. Нет. С Богом я. Живу духовной жизнью и "в стол пишу", но кто решил, что стол - тюрьма, когда я пребываю в творческом горенье? Душа моя жива. Это ли не высшая награда? Не бессмертье смертных? Друг мой, пусть чуточку, но все ж мне жаль тебя. Ты, безусловно, гений, но каково твое страданье - знать, что ты (да ты, мой друг) непризнан, что мир не проживает твою жизнь, которую ты отдал миру? И будучи писателем из рода классиков, взялся отрицать их избранность: "что Чехов? Достоевский - что? чем хуже миллионы неизвестных?" Да ничем. Но кто в обиде? Тщеславье? Подумай... В том ли предназначенье гения, чтоб знаменитым стать при жизни? Тебя я не пытался успокоить. Я лишь сказал, что не оскорбит меня забвенье, неизвестность. Не буду повторяться. Доброй ночи. Говорим уж битый час. И если твое сердце разорвано на клочья, желаю со всею искренностью достичь всего, что на земле достигнуть можно... Да-да... Спокойной ночи...

Не знаю, как мой друг, а я уснул спокойно. И встретил утро дня, поблагодарив за пробужденье Небо. Так в путь же, в путь! Нас ждут великие дела!