Целых семь лет никто из нас больше ее не слышал и не видел^[35]: обед ей носил сам господин.

Тут его честь принялся задавать балы и обеды на всю округу и снова стал таким же веселым и галантным, как до женитьбы, и всякий раз за обедом он поднимал тост за здоровье хозяйки замка Рэкрент, и все гости пили, а он посылал к миледи с поклоном передать, что общество пьет за ее здоровье и не пожелает ли она, чтоб ей прислали что-нибудь из блюд со стола, а слуга, выждав за дверью, возвращался с поклоном от леди Рэкрент, она, мол, сердечно благодарит сэра Кита — ей ничего не надобно, и она пьет за здоровье гостей. Соседи, конечно, судили-рядили о заточении миледи, но только никто не решался вмешаться или задать нескромный вопрос; потому как знали, что хозяин за ответом не постоит, да еще и вызовет стреляться. Стрелок он был отменный — помню, он еще совершеннолетия не достиг, а уже уложил человека; в Бате на него и взглянуть-то боялись. Такая была у сэра Кита в округе слава, что все эти годы он жил себе спокойно и без тревог и был любимцем дам, особливо, когда с течением времени, а, вернее сказать, на пятом году своего заточения леди Рэкрент заболела и слегла, и он объявил, что она совсем плоха и зиму не протянет... При этом он ссылался на мнение двух врачей (теперь он уже вызвал к ней сразу двух) и всячески старался выманить у нее на ее смертном одре бриллиантовый крест и завещание на все ее имущество, но она не поддавалась. Перед ней он стоял на коленях, а чуть отойдет, клянет ее упрямой жидовкой прямо при камердинере, — а ведь до свадьбы, камердинер мне сам рассказывал, звал ее «моя красотка Джессика»^[36]. Конечно, откуда ей было знать, каким он ей окажется мужем! Пока она лежала, как все думали, на смертном одре, умирая от разбитого сердца, я поневоле ее жалел, хоть она и была еврейкой, — разве ее это была вина, что она влюбилась в нашего господина, ведь она тогда в Бате была совсем молоденькая, а сэр Кит, когда за ней ухаживал, был такой изящный джентльмен; даже и теперь, хоть все и видели и слышали, что он за муж, в нашей округе было по меньшей мере три дамы, которых прочили ему во вторые жены, и каждая, как клялся камердинер, на балах ну прямо убить другую была готова, только б сэр Кит ее пригласил. Я-то думал, что он их прямо околдовал, но они, верно, между собой полагали, что как раскаявшийся повеса он будет хорошим мужем любой христианке, а еврейка не в счет. К тому же никто не знал, кому миледи откажет свое состояние и что замок Рэкрент весь заложен-перезаложен до последнего кустика и сроки давно прошли, потому как он от своих игорных привычек так и не отстал, — единственный это был у него недостаток, благослови его, господи!

Тут с миледи случился удар или что-то вроде того, и слух прошел, что она умерла, — только это была ошибка, и дорого же она обошлась бедному моему господину! Одна из тех трех девиц показала своему брату его письма и объявила, что он дал ей обещание жениться, а другая сделала то же самое. Имен я не называю. Сэр Кит в ответ заявил, что готов встретиться с любым, кто посмеет усомниться в безупречности его поведения, а что до девиц, то пусть они между собой решают, кому быть его второй женой, а кому — третьей и четвертой, только его первая еще жива, ему и им на посрамление. В этом споре, как и раньше, вся округа была на его стороне, потому как он держался храбро и с большим достоинством. Он встретился с братом первой из девиц и застрелил его; на следующий день он вызвал второго — у того одна нога была деревянная, а так как местом дуэли было свежевспаханное поле, тот на нем и увяз — и ни с места. Сэр Кит, видя его положение, со всей душой выстрелил в воздух; тут вмешались секунданты и убедили обе стороны, что между ними вышло небольшое недоразумение, так что они пожали друг другу руки и отправились вместе обедать. Этот джентльмен, чтобы показать всему свету, в каких он с сэром Китом отношениях и восстановить пострадавшую репутацию сестры, по совету друзей с обеих сторон, взял на себя роль его секунданта и отправился на следующий день с вызовом к последнему из его врагов. Никогда в жизни не видел я сэра Кита в таком прекрасном настроении, как в тот день, когда он отправился стреляться, — что говорить, он думал, что уже разделался со всеми своими врагами. Только к несчастью, выбив зубочистку из пальцев своего противника, он получил пулю в весьма важное место, и не прошло и часа, как его безмолвным доставили на тачке домой к миледи. Первым делом мы вынули ключ у него из кармана, и сын мой Джейсон побежал отпереть казарму, в коей миледи провела семь лет, чтобы сообщить ей о роковом происшествии. От неожиданности она сначала совсем потеряла рассудок и все никак не хотела поверить, что мы ее не обманываем, желая выманить у нее бриллианты, пока наконец Джейсон не догадался подвести ее к окну и показать, как сэра Кита везут по аллее на тачке, что тут же и возымело желанное действие. Она разрыдалась, сорвала с груди крест, поцеловала его с жаром и, подняв глаза к небу, произнесла какие-то слова, которых никто из присутствовавших не разобрал, но я так понимаю, что она благодарила небо за столь неожиданное заступничество, когда она совсем уже отчаялась. Господина моего все горько оплакивали — когда его сняли с тачки, он уже был бездыханным, так что его тут же положили на стол и в ту же ночь устроили поминки. Вся округа пришла в волнение; на его убийцу негодовали все, и если б предстал он перед судом своих благородных соседей, его бы обязательно повесили; только он весьма благоразумно удалился на континент, пока еще эта история не стала всеобщим достоянием. Что до девицы, которая, пусть того не желая, была причиной рокового происшествия, то она потом не смела показаться ни на одном балу в нашем графстве и по соседству, и по совету своих врачей и доброжелателей вскоре уехала в Бат — самое подходящее место для восстановления здоровья и утраченного спокойствия духа. В доказательство всеобщей любви к моему господину прибавлю только, что в газетах появилась песня о его безвременной кончине и не прошло и трех дней, как ее уж распевали по всей стране, до самых гор. В Куррахе^[37] тоже о нем очень скорбели — его скот был там хорошо известен; и все, кому случалось биться с ним об заклад, были особенно безутешны из-за такой утраты для общества! Конный его завод был распродан с аукциона по неслыханным ценам; любимых лошадей разобрали по большей части ближайшие друзья, которые в память о нем за ценой не стояли. Правда, новый наследник не требовал немедленной уплаты, не желая с первых же дней огорчать соседей; так что желающим был предоставлен долгосрочный кредит, и деньги эти так по сей день и не уплачены.

Но вернемся к миледи. После кончины хозяина она, как ни странно, сразу же выздоровела. Когда же стало достоверно известно, что он мертв, все джентльмены миль за двадцать в округе разом явились к нам, дабы освободить миледи, возмущаясь ее заточением, которое, как они только теперь поняли, противоречило ее желанию. Дамы также были внимательны донельзя, состязаясь между собой, кто раньше прибудет к нам с утренним визитом, а те, кому удалось увидеть бриллианты, отзывались о них весьма похвально, только сожалели, что господь бог не послал их даме, которая больше бы к ним подходила. Все эти любезности не трогали миледи, потому как она возымела необъяснимую неприязнь к нашим краям и всему здешнему и такое пристрастие к своим родным местам, что, рассчитав повариху, — первое, что она сделала после кончины моего господина, — она уже ни днем, ни ночью не знала покоя, занятая сборами к отъезду. Надумай она хоть ненадолго остаться в Ирландии, я, наверно, стал бы ее любимцем — как только она увидела, что я понимаю во флюгере, она то и дело находила предлог поговорить со мной, и все спрашивала, в какую сторону дует ветер, и как, по-моему, продержится ли он, чтобы можно было благоприятно отплыть в Англию. Но когда я узнал, что она решила прожить остаток своих дней — на собственные доходы и на свои бриллианты — в Англии, я стал относиться к ней не как к члену семейства, а как к чужой. При отъезде она ничего не подарила слугам, хоть они, помня пословицу «богата, как еврейка», каковой она как раз и была, возлагали на то большие надежды. С начала и до конца она принесла нам только несчастье, и если бы не она, его честь, сэр Кит, надо полагать, был бы и по сей день жив. Всему причиной, как говорят, ее бриллиантовый крест; стыдно ей, коль скоро она ему жена, было так упираться и отказывать мужу в такой малости, раз уж он, доведенный до крайности, снисходил просить ее о том, тем более, что он никогда не скрывал, что женился на ней ради денег. Но не будем больше о ней думать. Я полагал долгом совести изложить все это в память о бедном моем господине.