— Честный Тэди, — сказал он мне в утешение, — я лучше тебя знаюг что делаю. А продаю я только ради того, чтобы получить недостающие мне свободные деньги и с блеском кончить дело против этих Ньюджентов из Каррикашоглина.

В успешном исходе дела против этих Ньюджентов из Каррикашоглина он не сомневался ни минуты, и если бы небесам угодно было нам его сохранить, он, бы, конечно, его выиграл, — все так говорят. А это для него значило бы еще, верных две тысячи в год. Но господь рассудил иначе — что ж, верно, оно к лучшему. Ведь вот он взял, да и срыл у нас волшебную горку^[21], хоть я его и отговаривал, — вот ему и не везло потом. По части законов-то он был человек ученый, а в других делах был немножко недоверчив. Я его предупреждал, что слышал крик феи Банши^[22], той самой Банши, которую мой дед услыхал под окном у сэра Патрика за несколько дней до его смерти. Но сэр Мэртаг об этом и не задумался, равно как и о том, что кашляет кровью, — следствие простуды, полученной, как я понимаю, во время хождений по судам, да еще он и надорвал себе грудь, стараясь всех перекричать на одном из любимых своих процессов. Говорить он умел, и голос у него был зычный, да только последнюю свою речь он произнес не в суде. Он и миледи — хоть кое в чем и соглашались друг с другом, и она была ему хорошей женой и такой экономной хозяйкой, что лучше и не сыщешь, а он тоже был муж, каких поискать, особенно чтоб следить за делами, да деньги в дом приносить, все ж не знаю почему, но только между ним и миледи частенько бывали ссоры да всякие раздоры. У миледи был свой кошелек, да еще ей шло немало от золы^[23] и от сургуча^[24] при подписании аренд, да и на булавки ей полагалось; к тому же и от арендаторов она принимала, если умели к ней подойти, чтобы замолвила за них словечко перед сэром Мэртагом об отсрочке платежей или о продлении аренды. Против золы и булавок он не возражал — правда, однажды, увидев ее в новом платье, сшитом из денег за золу, он ей прямо при мне отрезал (что-что, а это он умел), что не следовало б ей посыпать себе голову пеплом, пока муж ее еще не помер. А тут как раз у них вышел спор об одной отсрочке, и миледи уперлась и стояла на своем. Сэр Мэртаг взбесился^[25]. Я был недалеко, мне из-за двери все было слышно; мне бы набраться храбрости да войти. Он так кричал, что вся кухня высыпала на лестницу!^[26] Вдруг он замолчал, и миледи тоже. Значит, что-то случилось, подумалось мне; так оно и было: у сэра Мэртага от крика лопнула жила. Тут уж все законники в мире не могли бы ему помочь. Миледи послали за пятью врачами, но сэр Мэртаг все-таки умер и был похоронен. Она получила изрядную долю по завещанию и тут же убралась восвояси, к великой радости всех арендаторов. Пока она была членом семейства, я ни слова не сказал ни за нее, ни против, но в день ее отъезда поднялся в три утра, чтоб ее проводить.

— Прекрасное утро, честный Тэди, — сказала она. — Что ж, прощай! И села в карету, слова не прибавив, ни худого, ни доброго, и даже тебе ни полкроны; но я поклонился и глядел ей вслед, пока она благополучно не скрылась из виду — все ради семейства.

Тут в доме поднялась суматоха. Я-то держался в стороне — хожу я медленно и не выношу суматохи. Но в доме все подняли вверх дном — готовились к приезду нового господина. Да, я забыл сказать, что у сэра Мэртага детей не было, так что Рэкрент перешел к его младшему брату, молодому щеголю-офицеру. Не успел я и глазом моргнуть, а он уж тут как тут, приехал в кабриолете, или как там они называются, а с ним еще один франт, и лошади, и слуги, и собаки, а помещать-то их и некуда, потому как все перины, одеяла и белье, все-все, вплоть до последней тряпки миледи отправила вперед себя в Дублин на телегах, — и на законном основании, ибо за все было заплачено из собственных ее денег.

Так что в доме только и было, что голые стены, а мой новый господин с той самой минуты, как выпрыгнул из кабриолета, думал, верно, что все должно появиться само собой, ибо он ни во что не вдавался, а просто приказывал, недолго думая, подать ему то и другое, словно в трактире, — только мы-то были не фокусники. Я, правда, все равно ни в чем участия не принимал. Я так привык к моему покойному господину и госпоже, во мне все прямо перевернулось; и новые слуги в лакейской были не по мне, мне и поговорить-то было не с кем, и если б не моя трубочка, я бы просто помер с тоски по сэру Мэртагу, истинно вам говорю. Но как-то утром мой новый господин заметил меня, когда я осматривал подковы у его коня в надежде услышать от него словечко. — А это и есть старый Тэди? — спросил он, садясь в кабриолет.

С этого дня я его полюбил, ибо голос у него был точь-в-точь, как у всего семейства. Вынул он одной рукой из жилетного кармана гинею и бросил мне, а другой натянул поводья и поднял коня на дыбы. Ну и молодец же он был, другого такого я в жизни не видывал, на сэра Мэртага совсем не похож, хоть я-то при всем том видел семейное сходство. . . Ах, как бы мы зажили, останься он с нами, благослови его господь! Гинеями он так и сорил, деньги ни во что не ставил, да и не он один — его камердинер, и грум, да и все его слуги и присные. Но кончился охотничий сезон, и все ему у нас опостылело, он выписал одного знаменитого архитектора, чтобы перестраивал дом, и другого, чтоб перепланировал парк, посмотрел их проекты и сметы, назначил арендаторам день явиться для расчетов, а потом вдруг взял и умчался в город — в то самое утро, когда они начали собираться у нас во дворе. Со следующей почтой пришло письмо — распоряжение от нового управляющего, что хозяин, мол, отплыл в Англию и велит, прежде чем истечет вторая неделя, отправить ему в Бат^[27] пятьсот фунтов на расходы. Дурная новость для бедных арендаторов — какая уж тут перемена к лучшему! Сэр Кит Рэкрент, мой молодой господин, все возложил на управляющего, и хоть духом он был что твой принц и жил во славу своей страны заграницей, и я всегда этим очень гордился, только нам-то какой был с этого прок? Управляющий был одним из тех посредников^[28], что дерут с бедняков по три шкуры и видеть не могут, если кто стоит перед ними в шапке. Арендаторам от него житья не было; недели не проходило, чтоб он не требовал с них денег — от сэра Кита письмо шло за письмом. Но я-то во всем винил управляющего — скажите на милость, зачем сэру Киту столько денег? Он ведь даже и женат не был. Так оно и шло. За аренду платите день в день, а то и до срока; сколько в хозяйство ни вкладывай, никому никаких скидок; никакого послабления даже тем, кто выстроил на ферме новые службы. Срок еще и кончиться не успел, а ферму уже отдавали тому, кто больше предложит, а старых арендаторов, которые в нее все силы вложили, надеясь и веря, что помещик возобновит с ними договор,— гнали вон. Теперь все сдавалось каким-то проходимцам — лишь бы назначили цену повыше, а те только и мечтали, как бы убраться подальше, выжав из земли урожай-другой. Надолго никто не задерживался. А потом в моду вошло коротить годовую плату^[29] — все что угодно, лишь бы получить наличные деньги! Прибавьте к этому подношения управляющему и «уводчику»^[30], — словом, житья никакого не стало. Я-то помалкивал — из уважения к семейству, но только думал все время, что если бы его честь сэр Кит узнал про это, он бы все сделал, чтоб за нас заступиться. Мне-то жаловаться не приходилось; управляющий к нам езживал и со мной был всегда любезен, а сына моего Джейсона весьма отличал. Джейсон Квэрк, хоть мне и сын, скажу прямо, был от рождения и к наукам склонен и умом остер! Хотел я из него сделать священника^[31], но только он пошел дальше. Управляющий, видя, какой у него превосходный почерк, стал давать ему арендные счета для переписки, что он и делал исключительно из желания угодить господину управляющему, и за свои труды не брал ничего, ибо горд был уж тем, что служит семейству. Прошло немного времени, и тут к его чести перешла хорошая ферма, прилегающая к имению с востока, а мой сын выразил желание получить ее в аренду. И в самом деле — чем он хуже других? Все предложения об аренде переслали нашему господину в Бат, но он-то в поместье понимал не больше младенца, ведь он и видел-то его один-единственный раз, когда приезжал к нам поохотиться перед своим отъездом в Англию. Управляющий ему отписал, что земля в Ирландии с каждым годом падает в цене, так что его честь второпях прислали записочку, что пусть, мол, управляющий поступит по своему усмотрению и сдаст, как получше — уж, конечно, тому, кто предложит побольше, — и вышлет ему с обратной почтой двести фунтов. Управляющий намекнул мне об этом, я и замолвил словечко за своего сына, ну, и пустил в округе слух, что это дело решенное и с нами тягаться напрасный труд. Так и вышло, что предложение Джейсона пришлось в самый раз, а арендатор он был хороший, и в первый же год ему обещали скидку — за то, что при заключении договора он заплатил вперед за полгода, а управляющему этих денег как раз не хватало, чтобы послать двести фунтов с обратной почтой, на что господин наш написали, что они всем весьма довольны. Примерно в это же время узнали мы от управляющего под большим секретом, куда так быстро расходились все деньги, а наш господин все требовал и требовал еще. Дело в том, что он немножко увлекся игрой, а Бат, говорят, не очень-то подходящее место для молодого человека с его состоянием — ведь там полным-полно его соотечественников, которые осаждают его днем и ночью и втягивают в игру — им-то терять нечего. Наконец под рождество управляющий написал сэру Киту: больше денет он достать никак не может, — ни в долг, ни под заклад, ни у арендаторов, ни в каком другом месте, да и у самого у него больше ничего не осталось, а потому он пользуется случаем, чтобы сообщить, что слагает с себя обязанности управляющего, а засим кланяется и желает сэру Киту здоровья и счастья. Я это письмо собственными глазами читал, потому как сын мой его перебеливал. Потом пришел ответ, и дело приняло иной оборот; управляющему было отказано, а его честь пожелали, чтобы сын мой Джейсон — он, бывало, писал иногда частным порядком его чести кое о чем — взял в свои руки счета и бумаги и изучил их впредь до новых распоряжений. Письмо было написано весьма решительно: сэр Кит шлет управляющему наилучшие пожелания и остается его покорным слугой и будет рад с ним драться завтра же, или в любой другой день, — конечно, если только он джентльмен, а что это не так, он, к сожалению для обеих сторон, только теперь (слишком поздно) убедился.