– И идущая по аллее Лаура, – добавил Маркс, надеясь таким образом перейти к разговору об отношениях Поля и Лауры.

– Да? – обрадовался Поль и подбежал к окну. – Лаура! – крикнул он. – Ты не уходи далеко! Я скоро приду!

Лаура помахала в ответ рукой.

– Боюсь, что не так скоро, как вам хотелось бы, Поль, – сказал Маркс. – Я вас задержу по меньшей мере на полчаса.

– Я всегда рад разговору с вами, – не отрывая взгляда от Лауры, ответил Поль. – Даже не знаю, что мне нравится больше: разговаривать с вами или с Лаурой… Как прекрасно мелькает ее белое платье среди зелени!

– Поль, отойдите от окна, – попросил Маркс. – И давайте присядем на диван, если хотите. Но может быть, вам больше нравится мое кресло? Тогда садитесь в кресло.

– А можно? Мне очень нравится ваше кресло. Особенно его блестящие подлокотники. Когда у меня будет свой кабинет, я обязательно куплю точно такое же кресло.

Маркс устроился на своем кожаном диване, раскурил трубку.

– И велю сложить точно такой же камин, – продолжал Поль, усевшись в деревянное кресло. – Его также будут украшать фотографии: ваша фотография, фотография Энгельса и фотография моей жены – Лауры. И так же, как в вашем кабинете, будет много книг. А еще лучше иметь несколько кабинетов, как было у великого Кювье в Парижском музее. В каждом кабинете он занимался одной какой-нибудь работой. Для этого там были необходимые книги, инструменты, анатомические препараты, кости ископаемых животных. Устав от одних занятий, Кювье переходил в другой кабинет и принимался за другое дело. Эта смена умственной деятельности была для него, как известно, отдыхом. А ваш отдых – ходьба взад и вперед по комнате, о чем говорит вытоптанная на ковре дорожка…

– Поль, – прервал его Маркс, – помолчите немного и дайте мне сосредоточиться. Мне не легко начать с вами разговор, которого могло бы и не быть, если бы вы с должным вниманием отнеслись к письму, которое я написал вам некоторое время назад. Я очень рассчитывал на то, что ваши отношения с Лаурой после моего письма к вам приобретут умеренный характер, будут сведены, так сказать, до уровня английских нравов. Увы, это не так. Вы прочли мое письмо, Поль?

– Да, – вздохнул Поль. Прочел.

– И что же?

Поль пожал плечами.

– В таком случае я вынужден повторить вам устно то, что было написано в письме. Таков мой отцовский долг, Поль. Постарайтесь выслушать меня спокойно и с вниманием. Итак, первое: если вы хотите продолжать ваши отношения с Лаурой, то вам, Поль, следует изменить метод ухаживания. Ведь вы прекрасно знаете, что твердого обещания нет, что все еще неопределенно.

– Нет обещания?

– Нет твердого обещания, Поль. Впрочем, и твердое обещание не изменило бы сути дела. Даже помолвка по всем правилам не давала бы вам права проявлять свою страсть так открыто, как вы это делаете. Да, да! – повысил голос Маркс, видя, что Поль хочет ему возразить.

Поль встал и отошел к окну.

– Не хотите ли вы позвать на помощь Лауру? – спросил Маркс. – Это было бы не по-мужски.

– Нет, – ответил Поль.

– В таком случае вернитесь и выслушайте меня внимательно до конца.

– Хорошо. – Поль вернулся и снова сел в кресло.

– Если вы не умерите ваш пыл, – продолжал Маркс, – то Лаура без всяких церемоний выставит вас за дверь. Вы отличный парень, Поль, но вы слишком избалованы. На мой взгляд, истинная любовь выражается в сдержанности, скромности и даже в робости влюбленного в отношении к своему кумиру, а не в открытом проявлении страсти. Я вам писал об этом, но вы, кажется, не усвоили написанное мною. Возможно, конечно, что вам мешает тут ваш темперамент креола, ваша южная кровь. Допускаю, что это так.

– И все же требуете, чтобы мое поведение соответствовало здравому смыслу?

– Да, Поль. Иначе я с моим здравым смыслом стану между вашим южным темпераментом и моей дочерью. Если вы не в силах проявлять любовь в форме, соответствующей лондонскому меридиану, вам придется любить Лауру на расстоянии. Вы поняли меня, Поль?

– Да, понял, – опустил голову Поль. – Но я так люблю Лауру…

– Я все сказал. Требование мое не так сурово, как вам, наверное, кажется. Или вы считаете его непомерным испытанием для вашей любви? В таком случае любовь ваша не так велика.

– Революция разобьет оковы так называемого здравого смысла и сделает любовь свободной.

– Может быть, – усмехнулся Маркс. – Но это решать самой революции, а не нам. Тем более не вам, Поль, потому что вы для революции еще ничего не сделали. Вообще ничего еще не сделали. И для того, чтобы создать семью, – тоже ничего. Вы еще студент, ваша карьера во Франции наполовину разбита, в Англии вы не прижились, так как не удосужились даже изучить английский язык. К тому же, Поль, я не имею полного представления о вашем материальном положении.

– Разве это так важно – материальное положение?

– Разумеется, важно. Вы, насколько мне известно, убежденный реалист и, стало быть, не можете ожидать, чтобы я отнесся к будущему моей дочери как идеалист. – Трубка у Маркса погасла, и пришлось раскурить ее снова. – Вы знаете, Поль, что я принес все свое состояние в жертву революционной борьбе, – продолжил Маркс, разгоняя рукой табачный дым. – Я не жалею об этом. Наоборот, если бы мне нужно было снова начать свой жизненный путь, я сделал бы то же самое. Только я не женился бы. Да, я не женился бы, пожалев любимую женщину, избавив ее таким образом от неминуемых страданий… И вот, Поль, насколько это теперь в моих силах, я хочу уберечь мою дочь от рифов, о которые разбилась жизнь ее матери… Словом, так, Поль, – закончил разговор Маркс, – надо быть сложившимся человеком, прежде чем помышлять о браке. К тому же необходим долгий срок проверки чувств для вас и для Лауры. Это все.

Разговор был не очень приятный, но нужный. И Поль, судя по всему, не обиделся. А главное – прислушался к его словам, с удвоенной энергией взялся за учебу, его ухаживания за Лаурой стали вполне умеренными.

Беседуя с Полем Лафаргом, Маркс едва не поставил ему в пример другого молодого француза, Шарля Лонге, который почти одновременно с Полем стал завсегдатаем его дома. Шарль немного старше Поля: Полю сейчас двадцать пять, а Шарлю – двадцать восемь. Соответственно и внимание Шарля обращено на старшую дочь Маркса, на Дженнихен. Оба, таким образом, французы и оба влюблены в его дочерей. Но этим, пожалуй, и исчерпывается все сходство между ними. Дальше идут только различия: Шарль высок, длинноног, худ, немного неуклюж в движениях, что свойственно почти всем высоким и худым молодым людям, не столь красив, как Поль, но в лице его много благородства, а главное – это чрезвычайно бескорыстная и скромная натура. Он хорошо образован, его речь сдержанна и убедительна. В его биографии есть нечто такое, что сразу же нашло отклик в душе Маркса: Шарль, как и Маркс, изучал в свое время греческих философов и стал в результате атеистом, материалистом и республиканцем, а чуть позже тоже, как и Маркс в молодости, увлекся социальными идеями. Будучи еще студентом – и тут тоже много сходства, – объединил вокруг себя группу революционно настроенной интеллигенции, которая собиралась в парижском кафе Глазера. Когда Шарль рассказывал Марксу о собраниях молодежи у Глазера, Маркс вспоминал другое кафе – кафе Штехели и Докторский Клуб в Берлине, где он и его друзья в студенческие годы вели бурные споры о философии, политике и литературе.

А вот еще одно поразительное сходство: подобно тому как Маркс возглавил в свое время «Рейнскую газету» и навлек на себя гнев властей, Шарль возглавил другую газету, «Рив гош», и тоже не угодил властям, был приговорен к тюремному заключению за памфлет, направленный против императора. Из Парижа Шарль бежит в Бельгию – очень знакомый Марксу путь. Но бельгийский король Леопольд – тот самый Леопольд, что изгнал в сорок восьмом году Маркса из Брюсселя, – издает специальный указ о высылке Шарля из своей страны «за оскорбление царской особы иностранной державы». Шарль попытался возобновить выпуск своей газеты во Франкфурте-на-Майне. Из Франкфурта-на-Майне он был изгнан по приказу Бисмарка уже после второго номера газеты и отправился в Лондон.