– Напечатана, Женни.

– Когда же ты покажешь мне ее?

– Сейчас и покажу. – Карл вышел в другую комнату и возвратился с книгой.

– Я рада, – сказала Женни. – Мы отомщены, Карл. Верно?

– Возможно, – уклончиво ответил Карл.

– Как оценили ее наши друзья?

– Они-то ее главным образом и оценили, Женни.

– А враги?

– Боюсь, что враги ее еще не прочли. – Он хотел добавить: и не прочтут, но сдержался, промолчал, потому что такое утверждение могло бы только огорчить Женни. Правда, однако, была в словах, которые он не решился произнести.

Книга «Господин Фогт», напечатанная в Лондоне, не попала в Германию, так как издательская фирма, напечатавшая книгу и обязавшаяся доставить ее в Германию, прекратила свое существование, едва книга о Фогте увидела свет. К тому же Карл понес на издании этой книги заметные убытки, хотя предполагалось, что она принесет и ему, и фирме доход.

– А как отозвался о книге Энгельс? – спросила Женни.

– Он написал, что это лучшее полемическое произведение, какое я когда-либо написал.

– Правильно, – обрадовалась Женни. – Это твое лучшее полемическое произведение. Словам Энгельса следует верить: они искренни.

Следовало бы поверить и другим словам Энгельса, который, зная о непрактичности Маркса, предупреждал его, что издание книги в Лондоне – зряшная затея: у издателя не было опыта и надежных средств, Маркс не оформил с ним свои финансовые отношения документально, и потому, когда издательская фирма лопнула, Марксу был предъявлен солидный денежный иск одним из компаньонов издателя. Книга же, изданная на немецком языке, осталась в Лондоне, что уже не раз случалось с немецкой эмигрантской литературой. Деньги и труд, как и предупреждал Энгельс, оказались выброшенными на ветер.

Так устроен этот проклятый мир: бедные становятся беднее, а богатые богатеют.

Когда Женни почувствовала себя настолько хорошо, что смогла вставать и выходить на балкон, Либкнехт привел к дому детей. Карл был рядом с Женни: ведь и ему, как и Ленхен, Аллен запретил близкое общение с детьми. Девочки радовались, увидев мать, смеялись и, перебивая друг друга, торопились сказать ей все, что могло развеселить ее. Бедняжки, они не видели лица матери, которое до самых глаз было прикрыто платком. Спустя несколько недель, увидев ее вблизи, они разрыдались, потому что лицо ее было обезображено темно-красными шрамами. Девочки гордились красотой своей матери и еще недавно спорили о том, кто из них больше похож на нее. Теперь же красоте их любимой Мэмэ пришел конец.

– Пустое, – сказала девочкам Женни, утирая слезы Тусси. – У моих шрамов очень модный цвет. Тона, конечно, слишком яркие, но зато это модно, очень модно.

Женни поправилась, но заболел Карл: приняла острый характер его хроническая болезнь печени. Кроме лекарств, доктор Аллен прописал ему постельный режим и запретил чем-либо заниматься. Да он и не мог ничем заниматься – так сильны были боли. Но больше, чем боли, его угнетало то, что он бессилен, что впустую проходит время, которое он мог бы отдать работе. Только в работе он находил смысл жизни, в работе для класса обездоленных. И в заботе о ближних своих. Теперь же он был беспомощен и нуждался сам в заботе других. И это было невыносимо.

К весне здоровье Маркса улучшилось. Из нужды его снова выручил Энгельс, получивший отцовское наследство.

Глава третья

Все, что было написано им ранее, он считал теперь мелочью. Потому что перед ним лежала рукопись его главного труда – его «Капитал». Пусть еще не весь, а лишь первый том. Но и он выглядел уже так солидно, что ни одна из его прежних рукописей не выдержала бы сравнения с ним. Но дело, конечно, не в объеме. Дело в сути. Эта его работа – наиважнейшая. Лишь теперь он может сказать, что сделал для пролетариата нечто значительное.

Женни и дети приходили смотреть на его рукопись, которая большой белой скалой возвышалась на столе. Энгельс прислал в письме свое «Ура!».

Итак, «Капитал. Критика политической экономии. I том». Он посвятил его дорогому Лупусу – Вильгельму Вольфу. Об этом на первой странице: «Посвящается моему незабвенному другу, смелому, верному, благородному, передовому борцу пролетариата Вильгельму Вольфу. Родился в Тарнау 21 июня 1809 года. Умер в изгнании в Манчестере 9 мая 1864 года».

Маркс был на похоронах Лупуса и произнес у его могилы речь. Слезы душили его. Несколько раз срывался голос. «От нас ушел один из немногих наших друзей и соратников. Он был человеком в лучшем смысле этого слова» – так он, кажется, сказал тогда о Лупусе, чувствуя, что слова не могут вместить в себя все его горе. И потому срывался голос – хотелось просто зарыдать.

Похороны состоялись 13 мая, а десятью днями раньше он еще смотрел в живые глаза Лупуса. Он пришел к нему вместе с Энгельсом. Лупус уже несколько дней был без сознания, но тут вдруг открыл глаза, узнал их и поприветствовал слабой улыбкой…

Он оставил Марксу некоторую сумму денег, которую ему удалось скопить, давая частные уроки. Бедный Лупус копил эти деньги на старость, надеясь дожить до нее, но прожил только пятьдесят пять лет в постоянных трудах.

Деньги, оставленные Лупусом, на целый год избавили Маркса от нужды.

Смерть широко косит, собирает скорбную жатву среди его друзей. Умер от чахотки благородный Роланд Даниельс – два года его продержали в тюрьме, в сырой камере, пока шел кёльнский процесс над коммунистами. В год смерти ему исполнилось только тридцать шесть.

Молодым умер Георг Веерт, славный пролетарский поэт, – ему было только тридцать четыре. Веерт скончался на чужбине, в Гаити. И пока никто не собрал и не издал его стихи, разбросанные по различным газетам и журналам. Стихи о пробудившемся к борьбе пролетариате.

В тридцать шесть умер храбрый Конрад Шрамм. И тоже на чужбине, на острове Джерси…

Сейчас март. Март 1867 года. Маркс родился в мае 1818-го. Стало быть, менее чем через два месяца ему будет сорок девять. Сорок девять – это почти пятьдесят. Земная жизнь пройдена до половины. До половины ли? А может быть, до двух третей или трех четвертей? Или до конца? Ведь столько пережито невзгод и нажито болезней.

Лет пятнадцать назад ему казалось, что он сможет закончить свой главный труд в пять недель. А когда после этих пяти недель прошло еще десять лет, он дал себе слово, что закончит книгу в шесть недель. Только и эти шесть недель растянулись на шесть лет.

Фред, горячо любя и жалея его, почти ненавидел его книгу. Порою он называл ее проклятой книгой и считал, что она – главная причина всех его несчастий, несчастий Маркса и его семьи. Иногда ему начинало казаться, что Маркс никогда не закончит ее, и он давал ему советы, как поскорее отделаться от нее. Маркс этими советами воспользоваться не мог, потому что они, хотя и высказывались из желания помочь ему поскорее выкарабкаться из омута нужды и несчастий, могли повредить самой книге. Торопливость ведет к небрежности, а небрежность – к научной уязвимости. Последнего Маркс допустить не мог: он создавал абсолютное и безотказное оружие против старого мира, оружие для пролетариата.

Впрочем, Фред и сам все прекрасно понимал. Просто ему очень хотелось, чтобы Маркс поскорее сбросил с плеч тяжелейшую ношу, которая пригибала его к земле физически и духовно, поскорее стряхнул с себя кошмар чрезмерных тягот и почувствовал себя другим человеком. Марксу и самому этого хотелось. Но это была его ноша, его главный труд. Он хотел видеть его совершенным. И трудился, не жалея себя, используя для этого каждый момент, когда был работоспособным.

От людей практичных, постоянно пекущихся о своем здоровье, долголетии и благополучии, приходилось ему слышать и советы другого рода: дескать, человечество не стоит наших мук ради него, а уж тем более не все человечество, а какой-то там класс. Только он, Маркс, смеется над столь практичными людьми и их грошовой премудростью.

Но он считал бы себя крайне непрактичным человеком, если бы умер, не закончив своей книги. Закончить же и умереть – почти удача. Хотя, разумеется, бóльшая удача в том, чтобы закончить главный труд жизни, остаться живым, завоевать себе положение, в том числе и экономическое, и стать наконец на собственные ноги… Удастся ли?