Он предложил Комитету безопасности разоружить эльберфельдское ополчение – организацию крупной буржуазии – и раздать оружие рабочим. Для усиления революционной армии Энгельс требовал призвать рабочих из соседних промышленных районов. Он предлагал также ввести принудительный налог на крупных собственников.

– Пусть они раскошелятся, – говорил Энгельс. – Пусть крупная буржуазия оплачивает расходы на содержание наших революционных отрядов.

Эти и другие предложения Энгельса не понравились руководителям эльберфельдского восстания. Они напугали их. Напугали больше, чем приближение к городу прусских войск. Комитет безопасности высказал опасение, что Энгельс, опираясь на поддержку повстанцев, в ближайшие дни возьмет в свои руки руководство восстанием, и тогда восстание приобретет иной, чем того хотели эльберфельдские буржуа, характер. Поэтому Энгельсу было предложено покинуть город. Это решение Комитета безопасности вызвало такое негодование среди повстанцев, что Комитет безопасности не решился выслать Энгельса. 15 мая Энгельс покинул Эльберфельд сам и возвратился в Кёльн: он не хотел вносить раскол в лагерь восставших эльберфельдцев.

– Если бы не золингенцы, – негодуя, рассказывал Энгельс Марксу, – если бы не золингенские рабочие, которые встали на мою защиту, эльберфельдские буржуа обязательно засадили бы меня в тюрьму. А потом выдали бы пруссакам. В качестве искупительной жертвы, разумеется.

16 мая Марксу был сообщен приказ королевского окружного управления о том, что он лишается «права гостеприимства» и должен покинуть территорию Пруссии в течение двадцати четырех часов. Объяснялись и причины высылки. «В своих последних номерах, – говорилось в приказе, – „Новая Рейнская газета“ выступает все более решительно, возбуждая презрение к существующему правительству, призывая к насильственному перевороту и установлению социальной республики».

– Что ты теперь намерен делать? – спросила Карла Женни. Она была спокойна, так как Карл уже давно сказал ей, что его высылка из Пруссии – дело давно решенное и что правительство выжидает лишь подходящего момента.

– Я хочу, чтобы ты с детьми уехала снова в Трир, – ответил жене Карл. – А я выпущу последний номер газеты, расплачусь с наборщиками и сотрудниками газеты, продам типографское оборудование и тоже покину Кёльн. Больше здесь делать нечего.

– Ты тоже приедешь в Трир? – с надеждой спросила Женни.

– Нет, Женни. Я поеду с Энгельсом во Франкфурт. Мы попытаемся убедить депутатов франкфуртского парламента призвать во Франкфурт революционную армию Бадена и Пфальца и стать во главе этой армии.

С конца мая революционные бои развернулись во многих германских государствах. Вспыхнуло восстание в Дрездене, Бадене, Пфальце, в городах Рейнской провинции, в Эльберфельде и Дюссельдорфе.

– Вы надеетесь на успех, Карл?

– Надежды мало, Женни. Но мы не можем упустить эту возможность, хотя она и мала. Если же не удастся уговорить депутатов, попробуем убедить руководителей пфальцского и баденского восстаний двинуть свои отряды на Франкфурт. Тогда, глядя из окон на революционную армию, станут смелее и депутаты парламента… Впрочем, поговорим о тебе, Женни. Если я полностью расплачусь с наборщиками, печатниками, бумагопродавцами, конторщиками, корреспондентами, с персоналом редакции…

– У тебя не останется ни одного талера. Верно?

– Ты угадала, Женни.

– Значит, придется продать фамильное серебро Вестфаленов?

– Да, – вздохнул Карл. – Тебе понадобятся деньги на дорогу.

– Хорошо, Карл, – сказала Женни. – Но что будет с нами потом?

– Не знаю, – ответил Карл. – Думаю, что друзья и родственники не дадут нам умереть с голоду. Но не это главное. Главное – то, что мы в конце концов победим! Да, победим, Женни!

– Карл, – тихо сказала Женни, – я тебе верю.

Триста первый номер «Новой Рейнской газеты» стал последним номером. Весь тираж был напечатан красной краской.

Газета открывалась стихами Фрейлиграта. Они назывались «Прощальное слово „Новой Рейнской газеты“». В них были такие слова:

Под стихами Фрейлиграта было помещено обращение редакторов к кёльнским рабочим. «Редакторы „Новой Рейнской газеты“, – говорилось в нем, – прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное вами участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!»

Через три дня, 19 мая 1849 года, Маркс и Энгельс покинули Кёльн. На другой день после их отъезда «Дюссельдорфская газета» сообщила: «Судьба редакторов „Новой Рейнской газеты“ такова: Фридрих Энгельс преследуется в уголовном порядке за свое выступление в Эльберфельде. Маркс, Дронке и Веерт, как лица, не являющиеся прусскими подданными, должны покинуть Пруссию. Вильгельму Вольфу угрожает судебное преследование из-за политических преступлений, которые он якобы совершил в свое время в старых провинциях».

Маркс прочел это сообщение уже во Франкфурте.

– Все мы в глазах прусского правительства преступники, – сказал он Энгельсу. – Хотя пока и в разной мере. Тебя за участие в восстании в Эльберфельде уже можно расстрелять, а меня еще нельзя, но правительству тоже очень хочется.

Их разговор был прерван приходом депутата. Долгая беседа с ним, как и все предыдущие беседы Маркса и Энгельса с депутатами Национального собрания, была безрезультатной. Депутаты боялись сделать решительный шаг и призвать во Франкфурт революционные войска Пфальца и Бадена.

– Все, довольно, – сказал Маркс, когда депутат ушел. – Мы теряем время. Нужно немедленно ехать в Мангейм, чтобы убедить вождей баденских повстанцев двинуть свои отряды на Франкфурт.

– Да, – согласился Энгельс. – Едем.

Они оба надеялись, что ход германской революции еще можно изменить. Но поездка в Баден и Пфальц тоже оказалась безрезультатной. Вожди повстанцев не хотели понять, почему им необходимо объединиться и направить свои армии во Франкфурт. Каждый из них мнил себя едва ли не Наполеоном и не мог представить себя под командованием другого. А между тем их армии бездействовали. Во всех городах, где побывали в эти дни Маркс и Энгельс, солдаты либо бесцельно шатались по улицам, либо веселились в трактирах. Народные ополченцы были плохо вооружены, никто не старался обучить их военному делу. В ратушах без конца заседали многочисленные комитеты, которые не могли прийти ни к каким важным решениям. Шла драка из-за постов в правительствах.

– Положение безнадежно, Карл, – наконец сказал Энгельс то, что уже собирался сказать ему Маркс. – Всюду трусость и предательство буржуазии, нерешительность мелкобуржуазных вожаков, большинство рабочих не понимает своих целей, крестьяне несамостоятельны. Все это кончится большой кровью, когда сюда нагрянут пруссаки. Что же делать, Карл?

– Определенно я могу сказать только одно, Фред: мы не можем принять официальное участие в движении, которое чуждо нам, которое противоречит истинным целям пролетариата. Ты прав: здесь все безнадежно, все обречено. Значит, не здесь и не сегодня произойдут главные события. И кажется, даже не в Германии.

– Где же?

– Решающие события, как мне думается, произойдут в Париже. Там пролетариат прошел свой путь с буржуазией до конца. Дальше он пойдет один и победит. Уверен, Фред, что галльский петух прокричит о начале новой революции. Стало быть, надо ехать в Париж. Только в Париж! Оттуда все начнется! – горячо произнес Маркс.

– Да, – задумался Энгельс. – Ты, конечно, прав. Надо ехать в Париж. Но что ты скажешь, Карл, если я все-таки останусь здесь? – спросил он.