Маркс перестал ходить и взглянул на Анненкова.
Анненков распрощался.
Вскоре в кабинете остались только Маркс и Энгельс.
– Ну что? – спросил Карл. – Что будем делать дальше с пророком Вейтлингом?
– А с пророком Германом Криге? – вопросом на вопрос ответил Энгельс.
– Ты прав, – сказал Карл. – Давай проверим его еще раз на Германе Криге, который выдает себя за истинного социалиста. Герман Криге в своем «Народном трибуне» наболтал столько чепухи, что Вейтлингу, если он поддержит наше выступление против Криге, придется отречься и от своих фантазий. Впрочем, выступить против Криге надо не только ради Вейтлинга.
Они снова уселись за стол, разложили перед собой около двух десятков экземпляров газеты «Народный трибун», которую с января начал издавать в Нью-Йорке Герман Криге.
– Послушай, – сказал Карл, беря в руки газету. – Цитирую Криге: «Мы не хотим посягать на чью бы то ни было частную собственность. Пусть ростовщик сохранит то, что ему принадлежит. Мы только хотим предупредить дальнейшее расхищение народного достояния и помешать капиталу и в дальнейшем отнимать у труда его законную собственность». Стало быть, сохраним капитализм, оставим ему награбленное, а то, что еще не удалось разграбить, отдадим бедным. Какая глубокая мысль, а?
– Чудо мысль! – развел руками Энгельс.
– В Америке осталась неразграбленной земля. Криге даже подсчитал, сколько осталось такой земли, – продолжал Карл. – Тысяча четыреста миллионов акров. Эту землю он предлагает объявить «достоянием всего человечества», распределить ее между бедными, отрезав каждому по сто шестьдесят акров. Сколько же бедных удастся обеспечить этой землей?
– Девять миллионов, – быстро подсчитал Энгельс.
– И это все человечество?! Ах, Криге, Криге! Надо быть совсем лишенным мозгов, чтобы нести такую чушь. И это выдается за последнее слово коммунистической доктрины, преподносится читателям всерьез, с умной миной.
– По существу же – опошление и извращение коммунизма. По-моему, нам надо решительно отмежеваться от такого коммунизма, – сказал Энгельс. – И чем скорее мы это сделаем, тем лучше.
– Да, – сказал Карл, отбросив газету, которую держал в руках. – Кажется, довольно. Думаю, что нам следует составить циркулярное письмо с изложением нашего отношения к «истинному жрецу коммунизма» и разослать его во все корреспондентские пункты в Германии, Англии и Франции. А также послать один экземпляр письма самому Криге с требованием, чтобы он напечатал его в своей газете. Под письмом подпишемся все. Предложим и Вейтлингу подписать его. Посмотрим, как отнесется к этому Вейтлииг. Кстати, – сказал Карл, помолчав, – я написал письмо Прудону. Предлагаю ему принять участие в работе нашего комитета.
Погода наладилась только к концу апреля, хотя и в марте было несколько солнечных и теплых дней.
– Весна, черт возьми! – сказал Энгельс, распахивая окно. – А мы тут сидим с тобой в прокуренной комнате, работаем, света белого не видим.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Карл.
– Этим я хочу сказать, что не пора ли нам оставить хотя бы на час в покос Гегеля и иже с ним и прогуляться по аллее Луизы под лучами животворящего солнца!
– Пожалуй, – согласился Карл.
– К тому же мне удалось раздобыть немного денег, и мы сможем заглянуть в какой-нибудь погребок.
– Я – «за»!
– Слышу голос не мальчика, но мужа, как любил говорить твой русский знакомый Бакунин. Кстати, я слышал, что он скоро объявится здесь, в Брюсселе.
– А слышал ли ты что-нибудь о Борнштедте?
– Слышал. Говорят, что он хлопочет об издании немецкой газеты.
Они вышли на улицу, остановили пролетку. Доехали до погребка Брукса на площади Сент-Гюдюль и направились дальше, на аллею Луизы, чтобы полюбоваться весенней зеленью, солнцем, подышать свежим воздухом.
На аллее было многолюдно. Особенно много было дам, которые обновляли свои весенние наряды. Впрочем, и мужчин было достаточно. Видно, не только Карлу и Фридриху пришла в голову мысль прогуляться под ярким солнцем.
– Греет! – сказал Карл, глядя, сощурившись, на солнце.
– И еще как! Радоваться бы да радоваться!
– А что мешает, Фред?
– Мысли мешают, – ответил Энгельс. – Всякие мысли.
– Плюнь на всякие мысли, – посоветовал Карл, – забудь обо всем и радуйся. Но не забывай о том, что радость будет недолгой. Немного радости – как глоток свежей воды… Я соскучился по детям, Фред, – вдруг сказал Карл, – по своим девочкам. Да и они без меня скучают. Особенно по моей бороде. Очень любят хватать меня за бороду. Лаура просто визжит от радости, когда ей удается поймать меня за бороду. Давай вернемся…
– По крайней мере, давай вернемся пешком, – предложил Фридрих. – Все-таки прогуляемся.
– Пропадет много времени, – ответил Карл. – Лучше поедем.
Дверь Карлу открыла Женни.
– Где мои девочки? – зашумел Карл, едва переступив порог. – Где мои красавицы?
– Тсс! – сказала Женни, приставив палец к губам. – Девочки спят. Ты почему такой веселый, Карл? – спросила она, когда Карл обнял ее. – Случилось что-нибудь хорошее?
– Да! Да, да и да!
– Что же?
– У меня есть ты! У меня есть Женнихен и Лаура! – ответил Карл, смеясь. – И это самое хорошее, что случилось в моей жизни!
– Правда, Карл? – У Женни на глазах появились счастливые слезы. – А мне показалось, что ты стал забывать нас.
– Женни! – сказал Карл нарочито сурово. – Ты знаешь, что это не так. – И еще крепче обнял жену.
В дверь постучали. Пришел Франсуа, бывший посыльный отеля «Буа-Соваж», теперь ученик наборщика в типографии Адольфа Бартельса.
– Что случилось, Франсуа? – спросил Карл. – Ты пришел убедиться, что я все еще на свободе?
– Нет, – ответил Франсуа, потупившись. – Вчера умер мой отец. Мне не на что его похоронить. И вот я обхожу знакомых, прошу о помощи.
– Бедный Франсуа! – вздохнула Женни. – Войди же в дом, я покормлю тебя.
– Спасибо, мадам, – сказал Франсуа, продолжая стоять в дверях, – Но я тороплюсь. Мне надо побывать еще в пяти или шести местах, если удастся.
Карл положил руку на плечо Франсуа.
– Я тоже похоронил отца, – сказал он. – И моя жена похоронила своего отца, Франсуа. Старые люди умирают. Так было всегда. Это, разумеется, не утешение. Но такова наша природа – стареть и умирать. Мы должны помнить об этом и быть мужественными, Франсуа.
– Да, – ответил Франсуа и уткнулся лицом Карлу в грудь.
Женни принесла деньги, отдала их Франсуа.
– Можно я сделаю для ваших девочек маленькие табуреточки? – спросил Франсуа, беря деньги.
– Да, – сказал Карл. – Сделай, пожалуйста. На каком кладбище будут хоронить твоего отца?
Франсуа назвал кладбище и рассказал, как до него добраться.
– Я буду на похоронах, – пообещал Карл.
– Это так далеко…
– Я буду! – твердо повторил Карл. – Мужайся, Франсуа!
День рождения Женнихен отпраздновали без гостей, если не считать гостем Павла Анненкова, который заходил проститься: он уезжал в Париж. Увидев, что Карл играет с детьми, сидя на полу, Анненков сказал:
– Вот таким вы мне очень нравитесь, доктор Маркс.
Женнихен забралась Карлу на спину и принялась понукать его, крича:
– Нó, коняшка! Скачи!
Карл прошелся на четвереньках, сказал Анненкову:
– Женнихен – именинница. Приходится повиноваться ей. – Потом снял со спины дочурку, поднялся, протянул Анненкову руку: – Рад буду, если встретимся снова.
– Я буду вам писать, доктор Маркс. Вы позволите?
– Пишите. Пишите о Париже, о России. Со временем я намерен изучить русский. Что вы мне посоветовали бы прочесть?
– Читайте Пушкина, – ответил Анненков. – Это величайший из русских поэтов. Он был убит на дуэли десять лет тому назад.
– Да, Бакунин мне рассказывал. А пять лет тому назад был убит другой русский поэт, Лермонтов. Вы, русские, не бережете ваших поэтов.
– Поэты не берегут себя, – ответил Анненков.