Маркс принялся с жадностью расспрашивать гостя о жизни в России.
– Мерзкая жизнь, – рассказывал Анненков. – В России все еще рабство, которое называется у нас крепостным правом. После событий на Сенатской площади в двадцать пятом году свободомыслие жестоко преследуется. Ваш Гегель почитается за опасного вольнодумца. Мыслящие люди говорят эзоповским языком. Правда, есть смелые сердца, отчаянные головы.
– У вас есть литературный критик Белинский. Этот Белинский – вождь русского свободомыслия.
– Да! – обрадовался словам Маркса Анненков. – Белинский – мой друг! Много вечеров я провел вместе с ним. Это светлая голова. От него я впервые услышал о вас, доктор Маркс. Белинский читал вашу статью о гегелевской философии права в «Немецко-французском ежегоднике». Очень хвалил. Тогда я тоже прочел вашу статью.
Анненков пробыл у Маркса не более часа. Прощаясь, сказал:
– Не смею больше отнимать у вас время, хотя мне чрезвычайно приятно было беседовать с вами, доктор Маркс. Хочу надеяться, что это была не последняя встреча. Я даже буду просить вас…
– Приходите завтра, – сказал Маркс. – Тридцатого. Будут мои друзья. Будет Вейтлинг.
– Вейтлинг? Неужели? Это большая удача для меня. Я читал его «Гарантии гармонии и свободы». Удивительная книга.
Маркс ужинал, когда пришел Энгельс. Маркс пригласил его к столу. После ужина они засели за работу. Свет в кабинете Маркса горел до утра. После завтрака они вздремнули и снова принялись за дело. Встали из-за стола только под вечер. Выпили по чашке крепкого кофе и отправились на заседание Коммунистического корреспондентского комитета, созданного еще в январе. В его работе приняли самое деятельное участие Вильгельм Вольф, Георг Веерт, Эдгар фон Вестфалец, журналисты Фердинанд Вольф и Себастьян Зейлер, Иосиф Вейдемейер, бельгийцы Филипп Жиго, Виктор Тодеско.
Коммунистический корреспондентский комитет поставил перед собой цель: установить связь, объединить пролетарские организации и социалистические кружки, создать пролетарскую партию на единой теоретической основе. Многое уже удалось сделать – связаться с «Союзом справедливых» и Просветительным обществом немецких рабочих в Лондоне, с английскими чартистами, с немецкими общинами «Союза справедливых» в Париже, с коммунистами в Кёльне, Северной Германии, Силезии.
В то же время Марксу и Энгельсу стало ясно, что серьезным препятствием на пути объединения разрозненных коммунистических групп немецких рабочих является Вейтлинг и его утопический, грубоуравнительный коммунизм. Маркс и Энгельс не раз вели с Вейтлингом дружеские беседы о его теоретических ошибках, старались переубедить его, привлечь на свою сторону, ценя его талант и зная о его популярности среди немецких рабочих. Но Вейтлинг упорствовал в своих ошибках, считал, что многие коммунисты завидуют его популярности, воображал себя великим человеком, мессией, призванным спасти человечество, отвергал всякие разумные доводы. Маркс и Энгельс, исчерпав свое терпение, решили выступить против Вейтлинга, против его учения открыто на заседании корреспондентского комитета.
Эдгар фон Вестфалец, Себастьян Зейлер, Иосиф Вейдемейер, Филипп Жиго, Вильгельм Вольф были уже в сборе. Вслед за Марксом и Энгельсом пришел Павел Анненков. Последним появился Вейтлинг.
– Садитесь, – сказал Вейтлингу Маркс, указав ему на стул у другого конца стола. – Мы ждали вас.
Первым выступил Себастьян Зейлер. Он сообщил, что Мозес Гесс, находящийся в Вестфалии, связался с некоторыми демократическими деятелями, которые выразили готовность предоставить средства для издания коммунистической литературы.
– Открывается, если верить Гессу, возможность для пропаганды наших идей, – сказал Зейлер. – Вопрос, однако, в том, какие книги следовало бы издать в первую очередь в Германии, какую доктрину мы хотим предложить для распространения у нас на родине.
Встал Энгельс, обвел всех уставшими глазами, сказал:
– Надеюсь, всем понятно, – при этом Энгельс взглянул на Вейтлинга, – что единый взгляд на общество и революцию должен быть научным, свободным от всяких фантазий. У пролетариата, который един по своему экономическому положению, должна быть единая научная доктрина. В соответствии с ней мы должны развернуть печатную пропаганду коммунизма в Германии.
– О какой доктрине идет речь? – с вызовом спросил Вейтлинг. – Насколько мне известно, создано уже несколько доктрин. Теперь появилась еще одна?
– Речь идет о единой научной доктрине, – сделав ударение на слове «научная», ответил Энгельс.
– А без научной доктрины революции не будет? – усмехнулся Вейтлинг. – Ученые не позволят? Я готов предоставить в распоряжение издателей все свои работы, которые, верю, стоят того, чтобы их читали немецкие рабочие, готовые идти за мной к новой жизни.
Энгельс собирался уже было ответить, но в разговор вмешался Маркс. Он поднял лицо от листка бумаги, на котором все это время что-то записывал карандашом, в упор посмотрел на Вейтлинга и сказал, едва сдерживая раздражение:
– Скажите же нам, Вейтлинг, каковы основания вашей деятельности, ваших проповедей, с которыми вы так шумно выступали в Германии? К чему вы призываете людей?
– Я? – Вейтлинг встал. – Мои призывы общеизвестны, и у них есть прочные основания. Это нищета, это бесправие, это жажда лучшей, светлой жизни, всеобщая и неодолимая жажда. Я говорю людям: «Поднимайтесь на борьбу!» – и они поднимаются. Они знают, почему надо подниматься, во имя каких целей. Эти великие цели – благополучие и свобода! Здесь мое основание, здесь моя крепость, сила моих призывов, источники моей веры и смелости. Ведь нужна смелость, чтобы поднять людей, не правда ли? Не всякий решится. Решится лишь тот, кто верит, что его призыв упадет на благодатную почву. Сердца обездоленных – вот благодатная почва. Нужно сеять в сердцах людей, а не изобретать доктрины, напичканные всякого рода формулами. В сердцах обездоленных моя вера, моя основа. Они узнают в моих словах правду, находят в них свою боль и способ избавления от нее…
Вейтлинг говорил еще долго. И все в том же духе, выспренне, тоном библейского пророка. Маркс не перебивал его. Слушал с гневно насупленными бровями. Постукивал карандашом по столу. Сказал, когда Вейтлинг наконец замолчал, истощив свое красноречие:
– Возбуждать массы, Вейтлинг, и не давать им никакой научной доктрины, никаких научно обоснованных принципов борьбы – значит просто обманывать их. Кто возбуждает в народе фантастические надежды, тот ведет его к гибели, а не к спасению. Нужно идти к народу со строго научной идеей. Кто этого не делает, тот занимается пустой и бесчестной игрой в проповедников. Люди без положительной доктрины ничего не могут сделать, Вейтлинг. Да и ничего не делали до сих пор! Кроме шума, разумеется, вредных вспышек и гибели самого дела, за которое брались пророки!
Вейтлинг покраснел, у него задрожали руки. Чтобы как-то унять дрожь, он оперся обеими руками о стол, тряхнул головой, заговорил вдруг охрипшим, срывающимся голосом:
– Кого и в чем вы обвиняете, Маркс? Меня?! Человека, который во имя идеи справедливости, солидарности и братской помощи друг другу собрал под одно знамя сотни людей? Я думаю, что такого человека нельзя назвать пустым и праздным человеком! Выслушав ваши нападки, Маркс, я утешаюсь лишь тем, что у меня есть сотни писем с изъявлением благодарности, которые я получил из Германии, моего отечества. Меня утешает также и то, что книги мои, которые, как я понял, вы не хотите издавать, уже нашли своих читателей, пусть даже немногих. Подготовительная работа, проведенная мной, важнее для общего дела, чем критика и кабинетные анализы доктрин вдали от страдающего света и бедствий народа!
Маркс вскочил и грохнул кулаком по столу.
– Никогда еще, – сказал он, – никогда еще невежество никому не помогло, Вейтлинг!
Все встали из-за стола. Вейтлинг, ни с кем не попрощавшись, направился к двери. Павел Анненков хотел остановить его, но не успел. Разгневанный, Маркс принялся ходить взад и вперед по комнате. Анненков хотел проститься с ним, но не решался подойти, молча наблюдал за ним, стоя у двери. Спустя много лет он расскажет о впечатлении, которое произвел на него в этот вечер Маркс, и набросает его портрет такими словами: «Сам Маркс представлял из себя тип человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения, – тип, крайне замечательный и по внешности. С густой черной шапкой волос на голове, с волосистыми руками, в пальто, застегнутом наискось, он имел, однако же, вид человека, имеющего право и власть требовать уважения, каким бы ни являлся перед вами и что бы ни делал. Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с принятыми обрядами и людских отношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучавший как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил».