– Мы им не нравимся? – спросил у Фреда Карл.

– Разумеется, – ответил Фред по-английски. – Они видят в нас господ. А эта пивная не для господ. Они ее считают своей. И очень хотели бы, чтобы господа здесь не появлялись. И не мешали бы им обсуждать свои проблемы. Верно я говорю, Лич? – обратился Энгельс к одному из рабочих.

Поднялся самый пожилой из четверых. Почти совсем седой, но еще крепкий, с большими, сильными руками.

Подойдя к Энгельсу, он сказал, извиняясь:

– Я не сразу вас узнал, господин Энгельс. Не мог и предположить, что вы снова в Манчестере. И честно говоря, рад вас видеть. Все ли у вас хорошо?

– Да. А у вас, Лич?

– Мы живем надеждами. И борьбой, – ответил рабочий. – Борьба объединяет нас. Она же дает нам надежду. Одним словом, действуем.

– Жив, значит, чартизм?

– Еще как жив! Мы верим в победу. И в наших вождей.

– Я зайду к тебе, Лич, – сказал Энгельс. – Есть о чем потолковать. Кстати, книгу о рабочих Англии я написал, как и было обещано. Принесу тебе.

– Я пригласил бы вас и вашего друга за наш стол, – сказал Лич, – но мы уже уходим. Впрочем, мы еще успеем выпить по кружке пива. Прошу вас.

Разговор был коротким: рабочие торопились. Успели лишь познакомиться друг с другом да потолковать о заработках на манчестерских заводах. На прощание Лич сказал Энгельсу:

– Приходите вместе с вашим другом. Он нам понравился. Очень серьезный человек.

– Куда направимся теперь? – спросил у Фреда Карл, когда они вышли из пивной.

– Разве не домой? – удивился Фред.

– Нет, – твердо сказал Карл. – Давай теперь свернем с этой улицы в другую сторону. Неужели и там не лучше?

– Лучше? Нет, Карл, там не лучше. Там хуже. Там мы будем блуждать в грязных тупиках и проходах и совсем запутаемся, пропадем. Там не жилища, там куча населенных людьми хлевов. Но если ты настаиваешь…

– Я настаиваю, – сказал Карл. – Ну хотя бы на полчаса, – попросил он. – Должен же я убедиться…

– Разве я не убедил тебя своей книгой, Карл?

– Разумеется, убедил. Но я хочу видеть все своими глазами. Лучше один раз увидеть, чем сто раз прочесть. Не правда ли?

Они свернули в переулок, долго шли между двумя высокими оградами, сложенными из кирпича, потом по крутой тропинке, скользя и падая, спустились к изрытому берегу все того же Эрка, пробрались сквозь частокол старых свай, деревянных оград и наконец оказались среди невообразимого хаоса полуразваленных хижин, землянок и ям, среди сохнущего на веревках тряпья, мусорных куч, страшных задворков, где среди заполненных водой рытвин бродили все те же свиньи.

– А где же люди? – спросил Карл. – Я не вижу людей.

– Работают, – ответил Энгельс. – А те, что не могут работать, прячутся. Ведь такая жара.

Было и впрямь жарко. У Карла на спине промокла рубаха. Энгельс то и дело вытирал потное лицо платком.

Решив вернуться на Лонг-Миллгэй, они сразу же поняли, что заблудились. Думали, что спускаются к реке, а спустились в огромных размеров котловину, к мусорным свалкам и едва не задохнулись там от удушливых испарений. Сбили вконец башмаки, перемазались глиной.

Потом сообразили, что надо идти в сторону заводской трубы, изрыгавшей в небо черный густой дым. Эту трубу они видели в Читам-Хилле, когда стояли на мосту. Выбравшись из котловины, снова оказались среди трущоб. Но все же дошли до реки, а потом по берегу – до железнодорожного моста Лиддской дороги.

Энгельс взглянул на часы.

– Теперь все, теперь домой, – сказал он Карлу. – Второе путешествие заняло у нас три часа. Столько же нам придется отмываться от грязи.

Их мучила жажда, и они снова спустились в погребок, чтобы выпить по кружке пива. В пивной было безлюдно, сумрачно, прохладно.

– Нам повезло, – сказал Карл.

– Хорошо, что мы выбрали для похода не субботу. По субботам все пивные и таверны набиты народом. Особенно по вечерам. В субботу рабочим выдают зарплату. И тогда в этих районах идет бойкая торговля. Не только спиртным. В ход идет все: плохое мясо, гнилые овощи, фальсифицированные продукты.

– Фальсифицированные? – переспросил Карл. – Что ты имеешь в виду?

– Сахар с толченым рисом, соленое масло, обмазанное свежим, какао с бурой глиной, растертой с бараньим жиром, чай с терновым листом, иногда просто высушенный чай, который уже был в употреблении, мука с гипсом и мелом, вместо портвейна – разбавленный спирт с добавлением красителей. При этом продавцы пользуются фальшивыми гирями, неправильными весами. И все это проделывается лихо, без зазрения совести.

– А не почиститься ли нам здесь? – предложил Карл. – Тогда мы еще успели бы до захода солнца осмотреть новый город. Или Малую Ирландию. По твоему выбору. Раз уж мы решили посвятить этот день осмотру рабочих кварталов, не будем торопиться домой. Завтра может испортиться погода, и тогда улицы станут совсем непролазными. Да и сэкономим время для работы в библиотеке.

– Уговорил, – вздохнул Энгельс. – Ты во всем неистов, Карл. Отправимся в Малую Ирландию. Так и быть. А умываться и чиститься будем все-таки потом, дома. Потому что из Малой Ирландии мы выползем снова грязными. Я хотел сказать, еще более грязными.

До Оксфорд-Род они доехали на извозчике, затем пешком спустились в низину, опоясанную рекой Медлок. Это и была Малая Ирландия – район, заселенный исключительно ирландцами. Ирландская деревня, ирландская яма, ирландский хлев – гак называли этот район манчестерцы. И не только те, что жили в виллах. Так называли этот район и рабочие-англичане. Всегда голодные и нищие, ирландцы брались за любую работу и делали ее за бесценок, отнимая тем самым заработок у рабочих-англичан. Особенно много ирландцев в Манчестере весной, когда на родине у них кончаются продукты, картошка. Тогда они толпами осаждают конторы заводов и фабрик. Тогда предприниматели увольняют рабочих-англичан за малейшую провинность и берут на их место ирландцев, которым платят вдвое, а то и втрое меньше, чем своим соотечественникам. Вот почему многие рабочие-англичане ненавидят рабочих-ирландцев.

Малую Ирландию – ирландскую деревню, ирландскую яму – окружали со всех сторон высокие фабричные корпуса, ее застилал дым, ее заливали отбросы, она тонула в грязи, в нечистотах. По улицам, где никогда не было мостовых, бродили оборванные дети и женщины. И свиньи. Снова свиньи, злые, как собаки, черные от грязи. Они увязывались за прохожими, кидались друг на друга, валялись в лужах, рыли землю у стен в поисках пищи. Но и у стен домов, где земля не была так истоптана, ничего не росло: ни крапива, ни лебеда. Здесь все было отравлено заводскими отходами: и земля, и вода, и воздух.

В тридцать первом году здесь вспыхнула холера. Тогда городские власти решили разрушить Малую Ирландию. И почти выполнили свое решение. Во всяком случае, были разрушены десятки домов, сожжены хлева, засыпаны подвалы.

Теперь на месте бывших развалин снова появились хижины, сложенные из битых камней, кирпичей и досок. Отрыты все подвалы. Не для хранения овощей, разумеется.

В этих подвалах живут люди. Дети, женщины и мужчины, которые сейчас за два-три шиллинга в неделю гнут спину на соседних фабриках по двенадцать часов в сутки. Домой они придут только к ночи. Валящиеся с ног от усталости. Угрюмые, злые. В субботу – пьяные. Будут драться. Плакать и проклинать жизнь…

В тот вечер Карл снова ужинал у Энгельса. Был молчалив. Ел мало.

– Ты очень устал, Карл? – спросил его Энгельс.

– Нет, не очень, – ответил Карл. – Просто у меня из головы не идет все, что я сегодня увидел. Честное слово, это стоит сотен томов иных сочинителей, рассуждающих о нынешней цивилизации, о высоком нравственном призвании, о любви к бедным. Это сильнее твоей книги, Фред. Не для ума, разумеется, а для чувств. Не все то, что мы видим, чувствуем, становится, к сожалению, пищей для ума. Видим, страдаем, ужасаемся… Но этого мало. Нужно, чтобы заработал во всю мощь разум. Истины открываются разуму. И в твоей книге, Фред, разум работает. Объясняет, открывает, направляет, указывает на цель и способы борьбы. Этим твоя книга сильна. Но то, что мы увидели, – ужасно. Не укладывается в голове.