– Если можно.

Адвокат придвинул к Карлу листок бумаги, чернильницу и подал перо.

– Вы не писали писем к королям? – спросил он. – Говорят, что Сен-Симон написал к королям и всякого рода вельможам сотни писем, убеждая их в необходимости социалистических преобразований. Насколько я понял из письма Бернайса, вы, доктор Маркс, имеете отношение к коммунизму.

– Да, – ответил Карл. – К коммунизму, который не выпрашивают у королей. И, как вы правильно заметили, писем к королям я никогда не писал. И не собираюсь.

– А надо, доктор Маркс. Придется, – сказал Майнц. – Иначе вам не удастся поселиться в Бельгии, о чем я, признаюсь, буду очень жалеть. Пишите. – Он прикоснулся пальцами к руке Карла. – Я вам продиктую, если позволите.

– Пожалуйста, – ответил Карл.

– Итак, текст прошения: «Нижеподписавшийся Карл Маркс, доктор философии, двадцати шести лет от роду, из Трира в Прусском королевстве, имея намерение поселиться с женой и ребенком во владениях Вашего величества, осмеливается покорнейше просить Вас…»

– Это обязательно – «покорнейше просить»?

– Обязательно, доктор Маркс. Унизительно, конечно, но что поделаешь? Думаю, что неприятности такого рода вы испытаете еще не раз. Крепитесь.

– Ладно. Так что я там покорнейше прошу?

– «…осмеливается покорнейше просить Вас разрешить ему проживание в Бельгии». Подпись, и все. Пока все, разумеется. Сегодня же я дам ход вашему прошению, а там увидим, что из всего этого получится. Скажу вам сразу: прусское правительство не оставляет без внимания своих подданных, где бы они ни находились. В том числе и здесь, в Брюсселе. А бельгийское правительство прислушивается к просьбам прусского правительства, когда они касаются немцев, тем более – опасных немцев.

– Вы полагаете, что я опасный немец?

– Все немцы, бежавшие из Германии, опасны, доктор Маркс. Впрочем, не только немцы. Здесь есть итальянцы, бежавшие из Италии. Есть поляки. Есть опасные французы, опасные швейцарцы. И конечно же, опасные бельгийцы.

– Господин Майнц, – сказал Карл, – я был бы очень признателен вам, если бы вы познакомили меня с этими людьми. Это возможно?

– Вполне возможно.

– И еще одна просьба, – сказал Карл, вставая из-за стола. – Дайте мне почитать книгу архивариуса полицейской префектуры Парижа Пеше, которая испортила вам настроение.

Майнц пожал плечами, посмотрел на книгу, потом на Карла, махнул рукой и сказал:

– Берите. Я буду рад от нее избавиться. Берите совсем. Но не читайте ее на ночь. Обещаете?

– Обещаю, – улыбнулся Карл.

Выйдя из конторы Майнца, Карл и Бюргерс снова оказались на Большой площади, являвшейся гордостью брюссельцев. Это здесь, на Большой площади, по приказу Филиппа Второго был воздвигнут эшафот, где были казнены граф Эгмонт и граф Горн. Далекая история, шестнадцатый век. В конце семнадцатого века французская армия под командованием маршала Вильруа обрушила на Брюссель три тысячи ядер. Все, что находилось на месте этой площади, превратилось в развалины. Но уже через шесть лет брюссельцы построили здесь новые дома, еще более прекрасные. На Большой площади пятнадцать лет назад Бельгия была объявлена независимым государством.

– Куда теперь? – спросил Бюргерс.

– Теперь неплохо было бы пообедать, – ответил Карл. – И значит, надо вернуться в «Буа-Соваж».

После обеда Карл написал несколько писем: Энгельсу в Бармен, издателю Леске в Дармштадт, Георгу Юнгу в Кёльн.

Не забыл и о Гейне. Письмо Гейне Карл дописывал уже при Бюргерсе, который зашел к нему.

– Ты перестал бриться, Генрих? – спросил Карл. – Решил отпустить бороду?

– Да, – слегка смутившись, ответил Бюргерс.

– Глядя на меня?

– Надоело бриться, – ответил Бюргерс. – К тому же при нашей неустроенной жизни не всегда удается добыть теплой воды…

Сказав «при нашей», Бюргерс смутился еще больше: никто не гнал его в Брюссель из Парижа, никто не принуждал его к «неустроенной жизни». Он сам решил сопровождать Карла в Брюссель, хотя Карл и отговаривал его. Отговаривал до той самой минуты, пока они не сели в дилижанс.

– У тебя будет прекрасная борода, – сказал Карл, чтобы рассеять смущение Генриха. – Черная и волнистая. Совсем греческая. Как у Эпикура.

– Вы думаете?

– Я знаю! – весело засмеялся Маркс. – Я это вижу! Не то что моя колючая метла.

– Зачем же вы ее отпустили, если так неодобрительно отзываетесь о ней?

– А чтоб сметать пыль с книг, – продолжая смеяться, ответил Карл. – Мне почему-то всегда достаются очень запыленные книги.

Вечерний Брюссель навевал тоску. Сумрачный, почти безлюдный, с редкими фонарями, пронизанный холодным ветром. Тротуары были скользкими от наледи. Ветер не успевал выдувать из улиц угольный дым, пахнущий серой. Обросшие ледяной коркой ветки деревьев стучали в вышине, еще более усиливая ощущение пустынности и неуюта. Поэтому вечерняя прогулка была короткой. Карл и Бюргерс возвратились в гостиницу. Карл попросил ужин в номер. Потом курил, пил кофе и читал книгу Пеше, которую выпросил утром у адвоката Майнца. Добросовестный архивариус рассказывал истории самоубийств без лишних эмоций, со всеми подробностями, какие только были ему известны.

Десятки историй, десятки причин, принудивших людей покончить с собой. Но все они свидетельствовали об одном – о страшной болезни общества, в котором самоубийства не только возможны, но и неизбежны.

Карл мысленно похвалил Жака Пеше за суровый укор, который он смело бросил обществу. Отложив книгу Пеше, Карл думал о том, что капиталистический мир – это бесчеловечный мир. Взрыв неминуем: заряд огромной очистительной силы накапливается в пролетариате. Революция не только сметет старый мир, но и выкует новых людей для новой жизни.

Что там говорил Сократ? «Познай самого себя»? Человек познает самого себя, свою сущность. Он – узел, средоточие общественных отношений. Чтобы стать прекрасным самому, прекрасными должны стать общественные отношения, само общество. Из него раз и навсегда будут изгнаны эксплуатация, насилие, человек перестанет быть средством в руках другого человека.

А что говорил Протагор, сын Артемона из Абдеры? «Человек есть мера всех вещей». Да, думалось Марксу, человек непременно сделает себя мерилом всех вещей и отношений, свои представления о добре, о прекрасном и великом. И выбросит на свалку истории все, что противоречит его природе. А также позаботится о том, чтобы впредь ничто враждебное в этом мире не возникало.

Так будет.

Утром Карл получил через посыльного записку от адвоката. Майнц приглашал Карла к себе, обещал познакомить его с Филиппом Жиго, архивариусом министерства внутренних дел. «Мне думается, что этот человек будет Вам полезен», – написал Майнц.

Карл пришел к Майнцу в одиннадцать часов, как тот и просил в записке. Секретарь Майнца, молодой и очень суровый немец, провел Карла в кабинет. Там его уже ждали.

– Знакомьтесь, доктор Маркс, – сказал адвокат, – это и есть мой бельгийский друг месье Филипп Жиго.

Жиго, широко и приветливо улыбаясь, шагнул навстречу Карлу и протянул ему руку. Он был молод, красив, хорошо одет. Сразу же понравился Карлу. Да и Карл, кажется, понравился ему. Во всяком случае, он крепко пожал руку, сказал вполне искренне:

– Господин Майнц рассказал мне о вас много интересного. Но самое интересное заключается в том, что вы коммунист. Уверяю вас, что я разделяю убеждения коммунистов. Более того, надеюсь с вашей помощью расширить свои знания о коммунистических доктринах. Да говорите ли вы по-французски? – вдруг спохватился Жиго. – Я тут говорю, а вы, возможно, не понимаете меня…

– Прекрасно понимаю, – ответил на французском Карл. – Мне даже кажется, что с некоторых пор я говорю по-французски лучше, чем на родном языке. Ведь я более года прожил в Париже.

– Великолепно! – обрадовался Жиго. – Теперь я более чем уверен, что мы найдем общий язык!

– Теперь о деле, – остановил его Майнц. – Я понимаю, Филипп, что тебе очень хочется поговорить с доктором Марксом о Фурье, Сен-Симоне, Прудоне, Вейтлинге… Но прежде мы должны помочь доктору Марксу получить вид на жительство в Брюсселе. У тебя есть друзья в ведомстве общественной безопасности, а у меня – в министерстве юстиции. Мы должны, Филипп, постараться избавить доктора Маркса от ненужных хлопот.