«Голос диктора спокоен, ровен…»
Голос диктора спокоен, ровен.
Это лишь предгрозовой покой:
— Дом, в котором родился Бетховен,
Подожжен наемною рукою.
Спохватились! Поняли, что «Эгмонт»
Бьет в набат: фашизм еще не свергнут…
БЕТХОВЕН
Мы внимаем той истине, что установлена.
Веришь истине? Не прекословь —
Будто адская жизнь была у Бетховена:
Глухота, без ответа любовь.
Сколько зла, отчуждения, непонимания,
Но откуда же мощи заряд?
Мегатонны бетховенского страдания —
Это музыки взрыв, это ад?
Это ад, если в Муках ты стал всемогущим,
Переплавил вселенную в звук?
Что в сравнении с этим все райские кущи?
Рай, конечно, заманчив… но вдруг
Отшатнешься ты, вскрикнешь, пронзенный прозрением:
Адом, адом судьба покарай!..
Беспощадная, адская жизнь вдохновения
Только это лишь — истинный рай.
ПАВЕЛ НЕЧИПОРЕНКО ИГРАЕТ БАХА
Элементарно: балалайка.
Услада сельской стороны.
Гляди, эстет, гурман, всезнайка,—
Та самая, что в три струны.
И ты и многие мудрили:
— Есть свой предел, своя среда.
И дальше польки и кадрили
Ей не пробиться никогда.
Сейчас свою поймешь ты косность.
Смотри — она в таких руках,
Что будет несомненный космос
И неопровержимый Бах.
Тут не бренчанье балагура…
Твои глаза изумлены:
— Да тут рояль. Клавиатура!..
— Та самая, что в три струны.
Ты в руки взял: совсем неплохо…
Заглядываешь, что внутри…
Считаешь — нет ли тут подвоха…
Элементарно: только три.
Считай, но все-таки смекай-ка
Своим заносчивым умом,
Не сколько струн на балалайке,
А сколько струн в тебе самом.
БЕРЕГИТЕ «СИНЮЮ ПТИЦУ»
Как хочется к истоку возвратиться…
К истоку чувства путь совсем простой:
И я иду на встречу с «Синей птицей».
— В который раз?.. — вы спросите.
— В шестой!
В шестой! Но как на первое свиданье,
Как будто повторений в жизни нет.
О, эта первозданность ожиданья!
Притихли дети. В зале гаснет свет…
Сейчас начнется!.. Но едва в кроватках
Проснувшись, прыгнули Титиль, Митиль,
Как пыль, взлетев, все съела без остатка.
Лежалая, не сказочная пыль.
И сник сосед мой. Чем же оправдаться
За причиненное мальчишке зло?..
Убийственное слово: «Декорация!»
Мне было страшно слышать от него.
«Идет французский фильм…»
Идет французский фильм. Смотри не опоздай.
В Москве тбилисский гость. Ты и его проведай.
Прощается Апрель. Сулит премьеры Май.
Спеши. И каждый день считай своей победой.
Я фильмы прозевал. Я медленней живу.
Коротких встреч с тобой, листаю я страницы.
Тебе не до меня. Бреду через Москву
И верю: о тебе опять мне сон приснится.
Ты дома, иль в гостях, иль снова входишь в зал,
Где через пять минут угаснут искры люстры.
…А то, что я вчера тебе не досказал,—
Ведь это только жизнь… а ты живешь искусством.
Но будет час, когда сквозь призрачный экран,
Сквозь зыбкость миражей изображенной страсти
Проступят раны строк, проступят строки ран.
Последней в этот раз ты не досмотришь части.
И осенит тебя: «Помилуй и спаси!..»
Но в страшный миг, когда такое произносят,
Троллейбусы полны и не найдешь такси.
Трамвай, хотя б трамвай!.. Но где-то черти носят!
Не новый вариант. Он был во все века.
— Что я наделала!.. — …И, если ехать прямо,
В ловушку попадешь наверняка:
Ворота раскрывает мелодрама.
…Но мы затормозим на всем скаку.
И смерть мою опередим минуты на три.
Не кайся. Не вгоняй себя в тоску.
Не суетись. Сиди себе в театре…
«Москва. Февральский вечер…»
Москва. Февральский вечер. В человеке
Раздумья поднимается волна.
Когда он видит, как играют греки,
Трагедией сближая времена.
Когда Электра требует возмездья
За боль, за кровь, за брата и отца —
Нет зала, нет!.. Лишь небо и созвездья…
Лишь небо, и созвездья, и сердца…
И вторит хор металлу заклинаний —
Эллады зов не смолкнет никогда.
И слышатся все голоса страданий:
И каждый стон, и каждая беда.
О МУЖЕСТВЕ
Вас упрекнут:
— Вы слишком сентиментальны…
И вы тут же откажетесь
от грусти и тоски.
Чтоб выглядеть сурово,
но не печально.
Чтоб это получилось
достойно, по-мужски.
Чтоб от осанки
веяло волей и силой.
И под пристальным взглядом
грядущих эпох,
Чтоб, как говорится,
спаси и помилуй,
Не вырвался из груди
нечаянный вздох.
Жизнь чувствам готовит
ловушек бездну,
Жалобно
сердце сжимает в тиски,
Но вы поклялись
быть «абсолютно железным»,
Чтоб это получилось
достойно, по-мужски.
Гибнут влюбленные,
страдают дети —
Вы в театре.
И чтоб ни в одном глазу!
Чтоб никто, никогда
не заметил
Внезапно
нахлынувшую слезу.
…А всегда ли в театре
слеза бесполезна?
От нее не ржавеет
мужества сталь…
И тот, кто в зрительном зале
«абсолютно железный»,
Способен ли
в жизни на подвиг?
Едва ль…