II
Нет, это не каприз карандаша.
Не линия бежит, бежит, спеша,—
То искра тока, перенапряженья,
Бикфордов шнур, струна самосожженья.
…Вот ей семнадцать лет. И, озарив
Прощальным взглядом, не услышит взрыв.
Уйдет, едва лишь распростившись с детством,
Свой каждый миг оставив нам в наследство.
Рисунков-озарений десять тысяч.
Улыбку, что на мраморе не высечь.
…Какой же в жизни правильней обет —
Прожить, как Надя, лишь семнадцать лет
Иль умолять судьбу свою, как идола,
Чтоб долголетие, как милость, выдала?
Гореть и не сгорать — пуста затея.
За краткий век смешно судьбу винить.
Путь Моцарта и жребий Прометея
Ни выбирать нельзя. Ни отменить.
Остановить нельзя метеорит.
Спасти нельзя. Он все равно сгорит.
ИТАЛЬЯНКИ ЭМИЛИО ГРЕКО
Их из музея увезли
В другие города.
Но как во мне они смогли
Остаться навсегда?
Как удалось меня пленить,
Найду слова — солгу.
Нет, это точно объяснить
Я все же не смогу.
Условно все, но мастер прав.
И в каждой из скульптур
И утонченно гордый нрав
И избранность натур.
Взглянул — и сразу обожгло.
Чей облик тут? Чья стать?
Не мог же он из ничего
Ту искру высекать.
Художник не ловил ворон,
Он шел, искал, глядел,
А люди думали, что он
Слоняется без дел.
Свой у искусства произвол
И свой предчувствий дар:
Старинной площадью прошел
И вышел на базар.
Верней на рынок. И толпа.
И апельсинный рай.
Но мастера ведет тропа
На самый, самый край
Судьбы. Удачи. Как удар —
Вдруг профиль. Лишь на миг.
И совершенства, а не чар —
Вершинности достиг.
Тут, как глупец, раскроешь рот.
— Сеньора!..
— Что, сеньор?
Осанка. Шеи поворот…
И взгляд. Не взгляд, а взор.
Богини взор. С нее пиши!
Мадонна пред тобой!
Есть клады в тайнике души
У женщины любой.
То мастеру, как бес в ребро.
Ему ли не суметь:
Он там увидит серебро,
Где остальные — медь.
…А может, было и не так.
Но я — что извлеку?
Он подарил мне не пустяк —
И счастье, и тоску
По тем, что в дальней стороне.
Но власть их велика.
И не дает покоя мне
Счастливая тоска.
СТРАЖ «ДЖОКОНДЫ»
«Он променял должность директора предприятия на пост сторожа у творения Леонардо да Винчи…»
Я прошу, вы в балладу мою загляните:
Я поведать хочу, как музейный служитель
Выбрал высшее благо: являться свободно
К божеству совершенства, чье имя — «Джоконда».
Но «свободно», конечно, не точное слово.
Каждый раз он волнуется снова и снова.
Двадцать лет неприметный служитель музея
На посту там, где толпы проходят, глазея
И трактуя улыбку ее, как угодно.
Не заметили, как шевельнулась «Джоконда»,
Иронично, загадочно смотрит, но зорко
Мимо дам, знатоков и банкиров Нью-Йорка,
Что не могут, ценя идеал абсолютный,
Не оценивать в долларах тут же и фунтах,
Смотрит мимо и тех, восклицающих: «Гений!
А каков колорит! А игра светотени!»
Смотрит, смотрит она, любопытных минуя,
На того, кто влюбился в нее, как в живую,
И кто в утренний час, когда спят парижане,
Двадцать лет к ней подходит с немым обожаньем.
Кто однажды решил все вопросы, ответы
И ушел из директорского кабинета.
Навсегда. Не колеблясь. И не был печален.
Ну, а люди вокруг головами качали.
Говорили о том, что он болен, бесспорно,
Что поступок его — отклоненье от нормы.
О, блюститель рассудка, о, праведник хмурый,
Отклоненье от нормы Петрарка с Лаурой?
Отклоненье от нормы Беатриче и Данте?
— Но ведь он — рядовой! Ну а те-то — гиганты!
Будет ханжеский голос твердить мне усердно.
Нет, по праву любви он такой же бессмертный!
Он — кто счастье всей жизни обрел в ее лике.
Самый обыкновенный. И самый великий.
ЛУНА-ПАРК В ДЗИНТАРИ
(новелла в стихах)
Луна-парк, ты проверка на детство
И, быть может, последнее средство,
Чтоб спастись от старенья души.
И пришла сюда женщина с мужем.
Ох, поход в Луна-парк ему нужен.
Тормоши его, тормоши!
Обреки его на веселье,
Хоть на чертовой карусели,
Хоть на дьявольском колесе,
Чтобы смог позабыть все на свете,
Внял тому, чем сильнее нас дети,
Чтоб на миг стал таким же, как все.
Он художник. Он все понимает.
Будто мед с настроенья снимает
Зоркий, все примечающий глаз.
Она ждет ну хоть миг отвлеченья,
Чтоб забыл о своем назначеньи,
Чтобы душу ужалил хоть раз!
Как азартно она его тащит,
Чтобы стал ошалевшим, шалящим,
Спутал краски, поступки, слова.
Было все с ним достойно и ярко,
Не хватало лишь Луна-парка,
Вакханалии озорства.
Я хочу, чтоб они все забыли,
И подталкиваю к автомобилю:
Только детства спасительна быль.
На рискованном повороте
Настоящую близость найдете,
Сев в игрушечный автомобиль.
Он себя пересилить не может.
И она восклицает: «О, боже!..»
И садится, и правит сама.
Может, трезвость всей жизненной сути
В том и есть, чтоб отдаться минуте,
Чтоб казалось, что сходишь с ума.
Беды, горести, лихолетье —
Все машины повытрясли эти.
Как смешно и забавно снуют.
Для нее это только паренье.
У него же работает зренье
И рождается новый этюд.
Так увлекся он, что не слышит,
Как зовет она, как мальчишки
И толкаются, и кричат.
Не смешно ей. Чего-то ей жалко.
И уходят, уходят из парка
Навсегда. И о чем-то молчат.