Ты внешне не изображал величья и размаха.
Не рассуждал ты о космическом звучанье Баха.
Ты женщине сказал: «Ты музыка во мне…»
Расслышал в музыке победу на войне.
Год сорок первый. Август. Зал полупустой.
Чайковский. Скерцо из симфонии шестой.
Мы в истребительном. Зашли и приказали
Плотнее шторы опустить в консерваторском зале.
Всмотрелся, вслушался. Стал замкнут, нелюдим.
И сам себе сказал вдруг: «Победим».
И те слова, не знавшие сомненья,
Свели на нет всю горечь затемненья.
СЛУШАЯ БАХА
Мы слышим предсказанье вышины.
И знаем оба: мы обречены.
Молчим. Пусть наши мысли не слышны,
Но слышим: на любовь обречены…
Мы ничего друг другу не должны,
Но встретились, и мы обречены.
Не все ль равно — то явь иль только сны!
Нам лишь бы знать, что мы обречены.
«Концерт для голоса с оркестром…»
Концерт для голоса с оркестром…
Молчим и слушаем… себя.
Нам неизвестно, неизвестно,
За что, ликуя и скорбя,
Мы привязались так друг к другу,
Что, кажется, года, века
Сквозь версты чувств, сквозь мыслей вьюгу
Идем, идем издалека.
Глаза в глаза. Идем навстречу.
Вот, кажется, уже близки,
Бери — вот счастье человечье:
Оно в пожатии руки…
Но все не так… Не так сказали,
Не так взглянули — и опять
Вспугнули стих… Ты в дальней дали —
И не обнять и не понять…
«С детства я приближался к тебе постепенно…»
С детства я приближался к тебе постепенно.
Я не знал, что к тебе я иду. Просто слушал Шопена.
Что-то мне предрекала гроза неразборчиво, хрипло.
Листья знак подавали. Не понял я шифра.
Думал: птицы толкуют поверхностно новости в мире…
И откуда мог знать, что они о тебе говорили.
…Так о чем говорили и люди, и птицы, и камни?..
Вот ведь что оказалось; они обещали тебя мне.
«Ты надейся…»
Ты надейся. Стихи уже начали путь.
Ты не дай себя ложной строкой обмануть.
Пусть научит тебя — нет, не требовать, — ждать
Тот, кто Моцарту реквием смог заказать.
Кто он? Кто он? И можно ли встретиться с ним?
Пустотою твоей он не раз был гоним…
Все же он не отступит. И, ожесточась,
Он без стука войдет в предназначенный час.
Он любовь. Он и смерть… Ты готовою будь
К этой встрече. Стихи уже начали путь.
«Вам приходилось хоть раз за беседою…»
Вам приходилось хоть раз за беседою
Вдруг различить и узнать в отдаленье,
Как человека, Вальс Грибоедова
И удивиться его появленью?..
Вы торопили свой отклик ответный,
Слыша и чувствуя: он за плечами?
Вам не казались богатством несметным
Ваша растерянность, ваше молчанье?
Музыки голос… Разве мы ведаем,
Как от него мы порою зависим?
Спорим, мудрим… И вдруг Вальс Грибоедова —
Искренней всех человеческих писем.
Он обращается к памяти, к совести:
К сердцу прислушайтесь — адрес проверьте.
Ясно ли, что одолимы все горести,
Что над любовью не властвовать смерти?
Слышите, как торжествует над бедами
Ваша дорога, ваша тревога?..
Вальс Грибоедова, Вальс Грибоедова —
Как это много!
ПЕТР ИЛЬИЧ ЧАЙКОВСКИЙ
I
…И если я кому грубил,
То сумерки меня смягчали.
Они, как музыка, звучали.
О, как я сумерки любил!..
Я счастье высшее пойму —
Чайковского. Как правду сказки…
И сумерки, и грусти краски,
Как вы обязаны ему.
II
Он занял дом. И, окрыляя звуки,
Заворожил слух ветра и реки.
Тогда природа опустила руки
И перешла к нему в ученики.
III
Не от города. Все — от села…
Чем бы сердце вскормил горожанин Чайковский,
Если б «Во поле не стояла березка…»?
Если б с песней судьба не свела?..
«— Все нежности это!.. — сказал мне один человек…»
— Все нежности это!.. — сказал мне один человек,
Я музыку не понимаю…
Отец был таежный простой дровосек,
Натура крутая, прямая.
С годами в тайге огрубел лесоруб:
— Что музыка?.. Вымысел вздорный!
Вот так же и я неотесан, пожалуй, и груб,
Такой же породы топорной!..
…Сказал и пошел вдоль реки…
Но, услышав: «Спасите, тону!..» —
Рванулся на помощь, о жизни чужой беспокоясь,
Мгновенно откликнулась на звуковую волну
Его музыкальная совесть.
Своей он считает чужую беду,
Угрюм пусть и немногословен…
. . . . . . . . . . . . . . . .
…Ведь именно это имели в виду
И Моцарт, и Григ, и Бетховен!..