Мне показалось, что лапа серва все-таки настигла меня — огромная тяжесть навалилась на позвоночник, сдавила спину.

Скотобойня. Все было так просто.

— Аристарху продали краденного серва, не удосужившись почистить его блок памяти. И серв-забойщик, лишившись своей привычной работы, затосковал. Ему негде было применить то, чему он был обучен, а выразить этого он никак не мог. О, он не в одну ночь стал убийцей. Просто разрывавшие его внутренние противоречия становились все сильнее день ото дня — до тех пор, пока подкладку церебруса не залихорадило. Я правильно понимаю, Кир?

Кир неохотно кивнул.

— Да. Конфликт был куда глубже, чем я смотрел.

— Серв выполнял приказы, ориентировался в обстановке, в общем, вел обычную жизнь домашнего серва. А вот в самой середке у него творилось черт знает что. Ну, для нас-то и людская голова — потемки, что уж в церебрусе голыми руками копаться…

— Я должен был… — всхлипнул Кир, — Слишком о… очевидно. Время.

— Причем тут время? — не поняла я, — Ты уже упоминал про него. Разве была какая-то связь?

— Была, — ответил за него Марк, — Но мы все и этого не заметили. Дело в том, что по решению префектуры Трапезунда скотобойня может работать лишь ночью. Днем крики забиваемых животных и работники с распотрошенными тушами мешали окружающим. Указом стратига им разрешалось работать лишь по ночам.

— Значит, наш серв трудился в ночную смену? И что? Погодите… А черт!

— Ну вот теперь и вы поняли, — сказал Марк, — Я же говорю, все и было просто.

— Серв начинал сходить с ума с наступлением ночи!

— Конечно. Чем ближе было «рабочее время», тем неадекватнее он становился. «Смотреть» на хозяина серв стал поздними вечерами, когда Аристарх возвращался домой. Аристарха и его домашних спасало то, что они благоразумно оставляли ночью серва в одиночестве, иначе они могли бы не пережить первой же ночи. Но это не спасло его служанку.

— Она открыла чулан. Ночью, когда собиралась уходить.

— И это ее погубило. Вероятно, она услышала звуки из чулана — вы помните, как дергался серв, когда уже не мог контролировать себя. Открыла дверь…

— И серву впервые за долгое время стало все понятно, — закончил Христофор, — Он снова был на привычной работе, была цель и было удовлетворение от хорошо выполненной работы. Впрочем, это я вру, удовлетворения все-таки сервы не ощущают.

Меня замутило. Вспомнился серв — надвигающаяся махина, равнодушно глядящая вниз. Не рассуждающая. Металл, связанный чарами, выполняющий работу, на которую настроен.

— Так что мне остается только вас поздравить, — неожиданно закончил Христофор.

— Поздравить? — не поняла я.

— Да. Вы сработались, и куда быстрее, чем я ожидал. Проще говоря, вы втроем умудрились за два дня наделать столько ошибок, совершить столько просчетов и построить столько ложных теорий, основанных на ерунде, что у вас получилось решить задачу. Не без ущерба, но получилось. Я бы сказал, вы втроем своими ошибками способны регулировать друг друга. Чем не надежная рабочая система?

— И вы никого не уволите? — осторожно спросила я, — В надежде, что мы и дальше будем совершать такие дикие ошибки?

— Нет, конечно же. Система должна стабильно работать, а что у нее внутри меня интересовать не должно. Ну и, кроме того, где еще в Трапезунде я найду идиотов, согласных работать за такое жалованье?.. Ладно, давайте-ка это отметим. Скажем, хорошим ужином? Марк, сбегаешь в погреб? Если мне не изменяет память, там осталась бутыль доброй старой мадеры.

Я поднялась.

— С удовольствием осталась бы на ужин, но мы с Киром несколько заняты чтоб составить вам компанию, господа. Правда, Кир? Надеюсь, вас не обременит ужин на три персоны.

— А? — Кир смахнул со лба волосы. Глаза и впрямь оказались покрасневшими.

— Вы… что? — Марк тоже выглядел удивленным до того, что у него даже брови поползли вверх.

— В соседнем квартале, говорят, недавно открылась отличная арабская кондитерская. Думаю, мы в силах управиться с парой-другой пирожных с сельтерской, а?

Кир осторожно улыбнулся.

— Да. Наверно.

— Ну пойдем.

Даже когда я закрывала за нами дверь, Христофор с Марком все еще стояли неподвижно и пялились нам вслед. Лица у них в эту минуту были чрезвычайно глупые.

— Я всегда говорил, — вздохнул Христофор, — Aut odit, aut amat…