Длилось это довольно долго. Охваченная внезапным испугом, она отвернулась к картине, но божественная Immaculata, парящая в небе[4], виделась ей теперь как бы сквозь пелену тумана, застилавшую прославленные светотени Мурильо, о которых как раз говорила экскурсовод. И слова ее тоже доходили до сознания Доминики как сквозь туман — она не могла сосредоточиться, пока этот человек стоял рядом. Только когда он отошел, она стряхнула с себя оцепенение. Крепко ухватилась за руку Лукаша и, отвернувшись снова от картин, следила, как Асман — все в той же своей  з а т а с к а н н о й  куртке, — не глядя по сторонам, неторопливо шел к выходу.

— Лукаш, — шепнула Доминика. — Здесь был он.

— Кто?

— Асман. Только что ушел. А на картины вовсе и не смотрел.

— Наверняка он тут не первый раз.

Когда, ошеломленные богатством музея, они вышли из чуть, пожалуй, мрачноватых залов, на улице их ослепило солнце. Но полуденный зной почти не ощущался благодаря свежему ветру с гор Гвадаррамы. На широких газонах перед музеем громко чирикали воробьи.

— Совсем как в Польше, — заметил Лукаш.

— Перестань, наконец! — взорвалась Доминика. — Ты здесь или там?

Лукаш погасил эту вспышку раздражения, указав на красочную тележку мороженщицы. Доминика тут же сменила гнев на милость:

— Мне — апельсиновое.

Мороженое продавалось в плотных пластиковых шариках, по цвету и форме в точности похожих на настоящие апельсины. Даже на хвостике торчал зеленый листик, за который открывалась крышечка.

— Что ты делаешь? — чуть ли не с испугом воскликнул Лукаш, заметив, как Доминика, съев мороженое, сунула шарик в сумку.

— Хочу взять себе на память.

— Начиная от самой чешской границы ты тащишь в машину всякую ерунду. Зачем тебе все эти упаковки?

— Покажу их в Варшаве. А потом, может, и сама ими займусь.

— В каком смысле?

— Займусь проектированием упаковок. Хватит с меня килимов. Если…

— Что — если?..

— Если сегодня не продам их выгодно.

— Поехали на почту, — поторопил ее Лукаш.

К зданию почтамта подъехать оказалось невозможным. Припарковав автомобиль довольно далеко, на одной из боковых улочек, они пешком добрались до улицы Алькала и позволили толпе нести себя на площадь с огромным фонтаном богини плодородия Кибелы, мчащейся на запряженной львами каменной колеснице в плодородное испанское лето. Доминика сквозь толпу жаждущих освежиться пробралась к фонтану, подставив лицо под холодные, освежающие брызги, спустила с плеч бантики, полуобнажив грудь. Какой-то молодой швед с патриархальной светло-русой бородой не преминул ей в этом помочь. Его две спутницы, задрав юбки, опустили ноги в фонтан. Доминика в одно мгновение сбросила туфли и уселась рядом с ними. Они протянули ей мокрые руки:

— Ингрид. Гарриет. Гётеборг.

— Доминика. Варшава, — представилась и она. — Иди сюда, к нам, — крикнула она Лукашу.

Помедлив, он подошел. Вообще не очень склонный к случайным знакомствам, сейчас он испытывал явное нежелание вступать в контакт с этими слишком развязными шведами. Обладатель бороды, кажется, это заметил. Сверкнув улыбкой сквозь русоволосые космы, он хлопнул Лукаша мокрой ручищей по спине:

— Яльмар!

Лукаш буркнул в ответ что-то невнятное. Тем временем шведки — обе знали английский — оживленно болтали с Доминикой.

— Вы давно в Мадриде?

— Вчера приехали.

— Значит, как и мы, — неизвестно чему обрадовались они. — И долго здесь пробудете?

— Еще два дня.

— А мы проторчим дольше. Ждем деньги. Вы на почту — тоже за деньгами?

— Нет, за письмами.

— Наши родители пишут нам исключительно на бланках денежных переводов, — рассмеялась Гарриет, веснушчатая, с чуть торчащими зубами, что, впрочем, не лишало ее обаяния. — Они решили не давать нам деньги сразу на все путешествие — побоялись, что мы тут же все их прокутим и будем бродяжничать автостопом, грязные и голодные. Это мама у меня такая хитрая. Кроме того, высылая деньги в определенный город, она хотя бы примерно знает, где мы находимся.

— Вы — сестры?

— Нет. Но у Ингрид мама точно такая же. Для нее тоже важно, чтобы мы жили в хороших отелях, три раза в день питались и не кутили.

— С кем попало, — добавила Ингрид. Она долго разглядывала Доминику сквозь толстые стекла своих очень больших и красивых очков, а потом перевела взгляд на Лукаша. — Это твой парень?

— Да.

— Давно?

— С прошлого года.

— Ого-го! — с удивлением воскликнули обе в один голос. Теперь и Гарриет, повернув голову, уставилась на Лукаша, с явным нетерпением стоявшего у парапета фонтана и односложно отвечавшего на расспросы лохматого шведа.

— А у нас Яльмар — и не мой, и не Ингрид, — объявила она, словно в этом была какая-то необходимость. — Мы все никак не можем определиться. И он тоже, хотя знаем друг друга с детства, — добавила она с грустью.

— А вообще-то, — улыбнулась Ингрид, — в Толедо нас ждут два студента из Саламанки. Не затем мы ехали в Испанию, чтобы тащить с собой шведа. Да еще такого, которого знаем с детства.

— Мы тоже едем в Толедо. — Доминика вытащила ноги из воды и держала их на весу, подставив под лучи солнца, чтобы скорее высохли.

Лукаш проявлял все большее нетерпение.

— Ладно, идем, — успокоила его Доминика. — До свидания, — пожала она мокрые руки новым знакомым. — Может, увидимся в Толедо.

— Послушай, — задержала ее Гарриет, как бы что-то вспомнив. — А в Швецию ты не собираешься?

— Пока нет.

— Не хочешь заработать?

— Я об этом не думала…

— Ну так подумай.

— У вас есть бюро трудоустройства?

— Я ищу для своей бабушки девушку, которая… — Гарриет слегка запнулась, — которая с ней бы жила. Обещала ей привезти из Испании. Правда, деньги здесь свободно конвертируемые, но у здешних девушек их  н е т. Ты понимаешь, о чем речь?

— Понимаю, — с удивительной уверенностью в голосе ответила Доминика. — А у нас все как раз наоборот.

— Вот я и пообещала бабке, что найду здесь какую-нибудь девушку. Но ведь не обязательно испанку. Прошлый год у бабки была полька, тоже из Варшавы.

— А теперь она больше не работает?

— Нет.

— Не захотела?

— Да нет, она-то хотела. Дядя Олаф не захотел.

— Почему?

— Он на ней женился. Ну что? Может, дать тебе адрес?

Доминика, хмурясь, задумалась.

— Давай, — проговорила она наконец.

Гарриет порылась в своей огромной сумке и протянула ей визитную карточку.

«Johanssons А. В. Skepp Varv», — прочитала Доминика. — У вас есть верфь?

— Нет, только контрольный пакет акций, а название фирмы — по имени деда, — улыбнулась Гарриет; босиком, в помятой и не слишком свежей юбке она мало походила на наследницу Иоганссонов из Гётеборга.

— Ее бабка мочится под себя, — шепнула на ухо Доминике Ингрид.

— Не трепись, — оттолкнула ее Гарриет. — В старости это с каждым может случиться. Ты тоже будешь мочиться под себя, только у тебя не будет денег, чтобы нанять девушку, которая с тобой бы жила. Поговорим в Толедо, — повернулась она к Доминике, — аборигены там могут ни разу в году не встретиться, а туристы сразу встречаются: в доме Эль Греко, на оружейном заводе, в соборе или в синагоге. Это все места, которые нельзя не посетить, оказавшись в Толедо.

— Будем надеяться, что встретимся там, — безразлично ответила Доминика.

Лукаш тем временем направился к зданию почты. Досадуя и злясь на себя, Доминика побежала за ним вдогонку.

— Хэлло! Хэлло! — окликнула ее Гарриет. — Если надумаешь раньше, позвони. Мы живем в «Ритце». Номер сто восемнадцатый.

— Ладно! — обернулась Доминика, догоняя Лукаша.

— Вот типы! — буркнул Лукаш.

— А если хочешь знать, — ощетинилась Доминика, — отец конопатой владеет почти целой верфью в Гётеборге.

— И она сразу тебе об этом доложила?

— Она дала мне свою визитку.

— Зачем?

— В Швеции у нее есть для меня работа.