Однако Доминика направилась совсем не в сторону паркинга. Поправив на плече ремешок от сумки, она, явно торопясь, двинулась в противоположную сторону.

— Очень сегодня жарко, — еще раз сказал Асман хозяину и вышел на улицу.

Ситуация начинала его занимать. «Куда она направляется? Куда так спешит в чужом, незнакомом городе?» Она производила впечатление довольно робкой, и вдруг столько решимости? Следуя за ней, он всячески старался, чтобы она его не заметила, когда останавливалась у витрин почти всех магазинов. Он тогда тоже останавливался и, отвернувшись, делал вид, что рассматривает фасады домов на противоположной стороне улицы. Перед одной из витрин она задержалась дольше, а потом вошла в магазин.

Это был роскошный бутик с высокими, надо полагать, ценами. Об этом свидетельствовала не только богатая внутренняя его отделка, но и близость к Соборной мечети, посещаемой всеми туристами Кордовы. Он снял куртку, ту  з а-т а с-к а н-н у ю  свою куртку, чтобы не быть узнанным, и остановился несколько в стороне от магазина, но так, чтобы видеть, что делается внутри.

Доминика с минуту говорила с продавщицей, которая, оценив клиентку, разложила перед ней на прилавке несколько платьев и выбрала из них наиболее, по ее мнению, подходящее — светло-зеленое, цвета первых весенних листьев. Примерочная находилась в глубине зала, и Доминика исчезла в ней довольно надолго. Он нетерпеливо ждал, раздумывая, выйдет ли она из-за портьеры в новом платье, чтобы показаться продавщице, или сама решит, насколько оно ей идет. Когда он бывал с Гейл в домах моды, а ему это доставляло большое удовольствие, особенно в первые годы их супружества, Гейл всегда прибегала к его советам. Она выходила из примерочной в платье, костюме или пальто и долго вертелась перед ним, чтобы он мог оценить вещь. Порой на этой почве случались и ссоры, если он слишком поспешно хвалил ее выбор, а дома оказывалось, что покупка не так уж удачна. Но они быстро и нежно мирились, стоило ему сказать, что она мила ему в любом наряде и только в том его вина… Прошло столько лет, а сердце все не может оставаться спокойным при этих воспоминаниях. Откуда же интерес к тому, как будет выглядеть в платье цвета весенних листьев эта совершенно чужая ему девушка? А может, это не интерес, может, это сочувствие, сожаление, что ее никто не ждет в магазине, чтобы сказать ей какие-то нужные слова? Эту роль с профессиональным мастерством выполнила продавщица. Она прихлопнула в ладоши при виде выходящей из-за портьеры клиентки, словно и впрямь специально созданной для выбранного ей фасона. Платье, впрочем, было очень скромным. Единственное его украшение — декольте, да и то при условии, конечно, известных достоинств фигуры его обладательницы. Такими достоинствами, оказалось, и обладала эта польская соплюшка, которая в нем словно бы сразу повзрослела; в бантиках носимого ею обычно белого платья было все-таки нечто детское. Сейчас же она обрела облик юной дамы, прогуливающейся в антракте по фойе, и он от души пожалел, что длилось это так недолго. Она снова зашла за портьеру, чтобы снять платье, а продавщица стала готовить фирменный пакет для столь удачной покупки.

Оба они — продавщица за прилавком, а он за стеклом витрины — опешили, когда девушка-иностранка снова появилась в торговом зале с опущенной головой. Она не подняла ее и когда клала платье на прилавок, и когда, поблагодарив, направилась к выходу. Он едва успел спрятаться и только после того, как она отошла на несколько шагов, посмотрел ей вслед. Шла она медленно, как бы слегка ссутулившись…

Не задумываясь над тем, что делает, он вошел в магазин.

— Прошу вас упаковать это зеленое платье, — сказал он торопливо.

— То… которое примеряла молодая сеньорита? — удивленно спросила продавщица.

— Именно то. Почему она его не купила? Оно ей не понравилось?

— Очень понравилось. Только я думаю… цена оказалась для нее слишком высокой.

Он улыбнулся, пытаясь скрыть охватившее его волнение.

— Моя… — он запнулся, — моя дочь не любит тратить деньги.

— Это достоинство, сеньор, — ответила продавщица.

Схватив пакет, он выбежал на улицу. Доминика не успела еще уйти далеко. Он пошел за ней следом и вскоре тем же образом купил две пары туфель, сумку из белой кожи, зонтик и шляпу с широкими полями.

В отель вернулся, увешанный покупками.

— У нас ожидается сегодня американская туристическая группа из Лос-Анджелеса? — спросил он у администратора.

— Да, сеньор. Мы ее ждем. Номера уже приготовлены.

— Как имя руководителя группы?

Администратор склонился над своим гроссбухом.

— Мисс Сибилл Гибсон, сеньор.

— Спасибо. Дайте ключ от моего номера.

— Вы уезжаете?

— Почему вы так решили, — улыбнулся он. — Я остаюсь. До завтрашнего дня. А возможно, и дольше.

IX

— Слушай, — сказала Доминика Лукашу, ждавшему с вещами у окна гостиничного вестибюля, пока мисс Гибсон раздаст всем ключи от номеров, — она и правда хотела нас расселить! Но, знаешь, тут к регистратуре подошел вдруг Асман, и она дала нам один номер.

— При чем тут Асман?

— Ни при чем. Просто мне кажется, что она при виде его всякий раз сразу теряет голову.

— А что он здесь делает? Он ведь собирался ехать в Торремолинос.

— Наверное, задержался.

— Ладно, главное, что у нас отдельный номер. На каком, кстати, этаже?

— На третьем. И без лифта.

— Меня это не пугает. Не только чемодан, а еще и тебя в придачу я готов отнести на третий этаж.

— Ну и отнеси. Я буду воображать, что в мечети мы обвенчались и ты вносишь меня на руках через порог нашего испанского дома, — засмеялась Доминика, и все опять стало так, как и должно быть — без всех этих польских бед и без укоров совести в том, что, хоть и ненадолго, они от них сбежали. Дамы из американской группы обернулись, привлеченные ее смехом, однако тут же снова обратили свои взоры к Асману. Они обступили его со всех сторон и буквально прижали к стойке коктейль-бара, великолепно вписанного в стилизованный интерьер вестибюля. Это был один из тех старинных отелей, где от древности веет не затхлостью, а какой-то особой прелестью и под старинными сводами прошлое гармонично сочетается с днем сегодняшним. На фоне стен, украшенных старинным, сверкающим в лучах полуденного солнца оружием и рыцарскими доспехами времен реконкисты, привлекали взгляд пестрые этикетки бутылок с винами и водками всемирно известных марок. Эти бутылки, словно солдаты, застыв неподвижно, стояли на полках, готовые к стрельбе навылет своими пробками. Однако никто из американской группы достойно не оценил этой готовности, что на лице бармена вызвало явное разочарование. Уже немолодой и наверняка помнящий иных постояльцев, никогда не пренебрегавших добрыми напитками независимо от времени суток, он сейчас с ожесточением протирал белоснежной салфеткой один и тот же бокал.

Асман, вероятно, угадал его настроение.

— Херес для всех! — воскликнул он. — За еще одну, будущую, встречу на испанской земле жителей Лос-Анджелеса и Филадельфии!

— Бежим! — Лукаш схватил чемоданы и за спинами толпившихся возле бара американок проскользнул к лестнице.

Доминика с мелкими вещами в руках едва догнала его на лестничной площадке.

— Ты что? — спросила она с укором.

— Мы ведь не жители этих городов.

— Ах, подумайте пожалуйста! Ему обязательно надо было сказать: Лос-Анджелеса, Филадельфии и Варшавы, не так ли?

— Ничего бы с ним не сталось. Сегодня он что-то слишком уж весел.

— Может, у него было удачное утро.

— Думаю, на него возбуждающе действует поклонение соотечественниц. А вообще говоря, в этом и правда есть, вероятно, что-то утешительное.

— Что именно?

— А то, что и в таком возрасте можно вызывать обожание и восхищение. Хотя при условии, конечно, что пользуешься мировой известностью.

— Ты считаешь его старым?

— А ты этого не видишь?

— Не знаю, — задумалась Доминика. — Мне как-то все равно. — Поднявшись по лестнице, они вошли в коридор, устланный пушистой ковровой дорожкой. — Кажется, здесь, — остановилась Доминика у ближайшей двери. — Наш номер двести двенадцатый.