— И детям будет интересно. Пусть увидят, где ты жил, когда был ребенком. Это пойдет им на пользу.

— Какая тут польза? — ответил тогда он. — Совершенно не представляю.

Но она все настаивала, и уже на следующий день он перестал упрямиться — зашевелились какие-то воспоминания, вдруг охватило волнение. Это было заметно — он то подолгу молчал, то глупо улыбался. И сейчас, за несколько минут до отъезда, его переполняла благодарность — ай да жена, открыла для него такой источник радости! Как все-таки хорошо она его знает, как понимает!

Мэри и Питер нетерпеливо ерзали на заднем сиденье, Мэри как две капли воды похожа на мать.

— Ну говори же, мамочка! Куда мы едем? Куда? — умоляла она. Ты же обещала сказать нам в машине!

Марго обернулась к детям, вгляделась в их лица.

— Мы едем в Донегол…

— Я хочу на пляж, — перебил Питер.

— …и увидим, где жил ваш папа, когда был такой же маленький, как вы.

— Правда, папочка? Нет, правда? — допытывалась Мэри.

— Похоже, что так, — ответил Джо, беспомощно улыбаясь.

— А я все равно хочу на пляж, — упорствовал Питер.

Мэри схватила его за руку.

— Ты разве не слышишь, дурачок? Мы увидим, где жил папочка, когда был маленький.

— А где это? — осторожно поинтересовался Питер.

— Далеко-далеко, в Донеголе, — сказала Марго, — И веди себя как следует, не порти нам всем настроение.

— И перестань капризничать! — строго приказала Мэри, бессознательно и довольно точно копируя свою мать.

— Я и не капризничаю.

— Только что капризничал.

— Ну всё, угомонитесь! Неужели вы хотите испортить палочке такой день?

— А как называется это место? — спросила Мэри.

— Коррадина, — ответил Джо.

— Коррадина, — повторил Питер, как бы привыкая к новому слову. — Смешное название. — Он повернулся к сестре, скорчил гримасу и басом прогудел: — Коррадина.

— Коррадина, — тоненько пропищала в ответ Мэри.

И они расхохотались, радуясь им одним понятной шутке.

Дети просидели спокойно только час. Они поменялись местами: Мэри перебралась за спину Марго, а Питер — за спину Джо. Еще раз поменялись. Потом воображаемой линией поделили заднее сиденье пополам и стали ссориться — кому-то досталось больше места. Потом Питеру захотелось опустить стекла на дверцах, а Мэри — поднять. С открытыми окнами дует, сказала она. Потом Марго попросила Джо остановить машину — Питеру надо на минутку выйти. Через пять миль выйти понадобилось Мэри. Во время воскресных вылазок так бывало всегда, но сейчас Джо не тяготился этим — сегодня за порядком в машине следила Марго, она успокаивала, примиряла, бранила и одергивала, поэтому детские перепалки его почти не отвлекали. Марго делала все, чтобы он мог спокойно погрузиться в воспоминания, слушать голоса детства, казалось, давным-давно забытые, — какая роскошь!

Коррадина лежала у подножия горы Эрригал — гранитной пирамиды, на три тысячи футов вздымавшейся над черной топкой землей. Гору было видно миль за двадцать, и Джо невольно подался вперед, словно стараясь заглянуть за уступы лежавших перед ним холмов, его старых знакомых.

— Полегче, — сказала Марго. — Не надо так гнать.

— Разве я гоню?

— У тебя там будет достаточно времени. А так, чего доброго, детей укачает.

Ну и пусть, беззлобно подумал он, сейчас мне все равно. Ведь слева от меня — Миналараган и Голубиная горка, а справа — Гленмакенниф и Альтанур. Это же мои холмы, они были в моей жизни задолго до жены и детей.

— Джо! Ты что, не слышишь меня?

— Извини, — пробормотал он и сбавил скорость. — Извини.

Каждую субботу по утрам — прогулка с двумя терьерами. Взбираешься на вершину холма и стоишь там, широко раскинув руки навстречу ветру, следишь за собаками, а они учуяли запах лисицы и, ошалев, кидаются с холма, а ты несешься вниз за ними, потом у следующего склона — вверх, потом — снова вниз, и опять вверх и вниз, домой возвращаешься к самому обеду, а собаки валятся с ног от усталости, во спать не могут и беспокойно ворочаются на холодном кухонном полу, оставляя своими носами круглые влажные пятна на каменных плитах. Как живо все помнится, подумал он.

Они поставили машину у обочины и по заросшей травой тропинке пошли к развалинам дома. Крыша рухнула, от окон остались только проемы в стенах. На дверном косяке кто-то вырезал его инициалы: «Д. М., ноябрь 1941». Мэри, уверенная, что после такого длинного путешествия они увидят что-то действительно стоящее, начала приставать к маме:

— Ну покажи нам, мамочка, скорее! Покажи скорее, мамочка!

— Вот именно здесь, — сказала Марго, — прошло детство вашего папы.

— А с кем он играл? А во что?

— Он играл возле этого дома. И вон в тех полях. Пойдите и посмотрите все сами, а мы с папочкой побудем немного здесь, хорошо?

— Я уже все посмотрел, — заявил Питер.

— Не мог ты все посмотреть, — возразила Марго. — Ну-ка, живо, марш на разведку! А мы с папочкой походим где-нибудь поблизости. Если устанете, можете посидеть в машине.

Дети убежали, и Марго повернулась к Джо:

— Здесь был сад?

— Да, — ответил он и отошел от нее; она двинулась за ним.

Сад, дорожка, куст крыжовника. И каштан. А вот здесь — наши качели. Отец привязывает веревки между этими суками — и мы взмываем вверх, над дорожкой. «Осторожно, Джо! Осторожно!» — кричит мама, а Сьюзен, моя сестра, визжит: «Выше! Еще выше!» Тем временем отец выходит из-за дома и спрашивает: «Корову еще не привел, сынок?», и Сьюзен тут как тут: «Сейчас я приведу, Джо некогда, он на качелях качается!» В секунду она исчезает, точно фея, а мальчик — это я — спрыгивает на землю и мчится за ней. Вот он догоняет ее, и вместе они резвятся на берегу речки… речки? Какой речки? Вот этого ручейка! А куда же девалась речка? И мальчик говорит: «Спорим, не прыгнешь через речку!» — «А на что?» — «На половину лесных орехов у меня под кроватью». — «Идет». Она закусывает губу, прыгает — смешно, неуклюже — и шлепается прямо посреди ручья. Они смеются, стаскивают с нее сандалии, выкручивают носки и, вдруг позабыв о промокшем платье, бредут через поле к лесу… но где он, лес? Неужели вот эта жалкая горстка дубов? Там есть полянка с колокольчиками. «Давай принесем маме колокольчиков!» Сьюзен вытягивает руки. «Рви и клади сюда», — командует она. «Да хватит уже». — «Клади, говорю тебе. Клади!» — «А про корову-то забыли!»— «Корову? Правда забыли! Ой, скорее!» Мы снова несемся по лужайке, пролезаем через живую изгородь, перелетаем через речку — когда не на спор, ноги не дрожат. И домой, домой, мимо сарая! Сарай — сколько в нем сокровищ: детали от велосипедов, стенки ульев, сундук со старой одеждой, барабанные палочки. Сьюзен поет, а он стучит палочками по коробке из-под сигар. На ней длинное шелковое коричневое платье, туфли на ремешках крест-накрест, огромная широкополая шляпа — все мамино. Она поет: «Красный парус на закате…», повторяет эти слова снова и снова, потому что из всей песни знает только первую строчку.

«Сьюзен! Джо! Чай пить!»

Скорее прятаться! Скорее! В беседку в дальнем углу сада! Ой, как они смеялись в этой беседке! До колик! Только отсмеются, кто-нибудь состроит гримасу — и начинай сначала. Господи, ну и смеялись же они — все потом болело. «И над чем это вы смеетесь? — спрашивал отец. — Поглядеть на вас, скажешь — двое дурачков… Так над чем же все-таки?» Тут они заходятся пуще прежнего, потому что Сьюзен закатывает глаза или пожимает плечами, и теперь их не остановишь даже под страхом смерти.

— Джо! — голос Марго где-то рядом. — Ты чему улыбаешься, Джо?

Он тут же встрепенулся, подобрался.

— Так, вспомнилось, — ответил он.

— Что вспомнилось?

— Беседка, Сьюзен и я в беседке.

— Что за беседка?

— Как что… Мы там прятались, в углу сада. Сейчас ее нет. Я смотрел.

— И что вы в ней делали?

— Смеялись. Да, все больше смеялись.

С запада нагнало туч, и они закрыли солнце. Повеяло холодом.

— Над чем?

— Не знаю. Смеялись, и все. У нас эта беседка звалась «комнатой смеха».