— Это — для самообороны! — бойко сообщил Мундель. Видно было, что обрез взволновал его существенно меньше, чем то, что Отец Андрей развернул и стал изучать содержимое его записной книжки.
— Я из него ни разу не выстрелил! — продолжил Мундель, — Исключительно для личного спокойствия! Я повторяю — я, как человек гуманитарной профессии, всячески способствовал смягчению нравов в этой дикой местности! Среди этих… этих кровавых палачей: Хронова и Гришки, — я старался возбудить в них…
Вовчик его не слушал; смотрел на обрез и думал, — вот что с этим мерзавцем делать? Ведь он — сразу видно! — больной психически; кроме того, хотя он и способствовал «всеобщему озверению», как он сам же и выразился, способствовал! — а не препятствовал; что до него подтвердили и эти, допрошенные ранее, «чужие», — что, мол, этот очкастый периодически проводил «беседы», — что на Пригорке не щадить никого! — мол, там и не люди вовсе! Но тем не менее лично он, это было точно — никого не убивал… Что ж с ним делать, с ублюдком? Как работник он, кстати, никакой — это ещё летом, на сельхозработах, на полях выяснилось. Как же с ним поступить?
— … я, как гуманитарий, глубоко осуждаю насилие во всех его формах; и должен сказать, что те условия содержания, в которых… особенно ночное происшест… — тут он испуганно оглянулся на мрачного Женьку; и мигом перескочил на другую тему:
— Я, как человек, сведущий в пропаганде, несомненно могу вам быть полезным! Вы, батюшка, как работник культа, наверняка понимаете, как важно постоянное и всестороннее общение с людьми в неформальной обстановке. Я мог бы осуществлять продвижение ваших, кхе, идей в массы; в частности, среди жителей Озерья, среди которых, скажу прямо, я имею определённый, и немалый, авторитет! Таким образом, мы с вами, батюшка, своего рода коллеги; коллеги по работе с душами людей, и соответственно можем быть друг другу…
— А что это у вас написано… — водрузив на нос очки, и вчитавшись в записи в записной книжке, прервал его Отец Андрей, — Тут, я смотрю, своего рода дневник… вот… «сегодня закопали Морожина. Б.А. вызывает опасения своей неадекватностью…» «Бэ А» — это Борис Андреевич, конечно? А Морожин, говорили, пропал… вы, стало быть, его и закопали?.. Таак… Дальше…
Он перевернул несколько страниц и продолжил:
— Во-от… «Жечь и вешать, вешать и жечь — всю эту нечисть, окопавшуюся на Пригорке!» Это нас, стало быть?.. «Проклятые распутные наложницы гнусного упыря Хоря, и отвратительного исчадия ада, Андрея; вурдалакши и упырихи; гореть вам в аду!» Ишь ты, сколько экспрессии… Катерина, слышишь? — это про вас, значит: «наложницы упыря Хоря», хм. А я — всего-то «исчадие ада», хм. Впрочем, тут ещё много; может там и похлеще эпитеты будут; я даже уверен в этом. Вот, например…
— Отец Андрей, и охота вам эту гнусность листать?.. — с выражением крайнего отвращения на красивом лице Катерина кивнула на записную книжку, — Бросьте её в печь! А лучше в костёр на улице; или в могилу к этим, хроновским… чтоб заразу не распространять; самое ей там и место!
— Ну что ты, что ты, как можно… — пробурчал священник, продолжая листать затрёпанные страницы, — Вот: «…предложил такой способ казни: поместить казнимого в бочку с часто набитыми в стенки гвоздями, остриями внутрь. Плотно закрыть там. И — скатить в сторону Озерья с Пригорка. Организовать, чтобы внизу, там, куда прикатится бочка, народ открывал её и доставал то, что внутри останется от казнимого, — и рвал на части! Выплеск пассионарной энергии через кровавое действо даст, несомненно, всплеск верноподданических настроений, которые…» Мммдааа…
Перекосив лицо от отвращения, священник перелистнул страницу и дочитал:
— «…отклонено Б.А., поскольку сейчас в д. нет в наличии бочек и гвоздей в достаточном количестве. Хотя идею одобрил…» Мммдааа…
Брезгливо, как нечто гнилое и опасное, он бросил книжку на стол:
— Ты права, Катерина; помою-ка я руки после этого… Да неплохо бы и самогоном протереть… Мммдааа…
Бегающие глаза Мунделя выдавали крайнее волнение; но он, тем не менее, нашёлся:
— Я, как уже говорил, человек творческий! То, что вы сейчас имели бесстыдство прочесть — а читать чужие записи личного характера есть оксюморон! — так вот, вы прочли наброски…. Наброски к… В общем, я, так сказать, рассчитывал со временем написать произведение… роман, некоторым образом… из жизни, но с вольной интерпретацией событий… Это своего рода наброски. Роман в стиле некоего Набокова или, скорее, Голубого Сала, если это вам о чём-то говорит… специфический подход… То есть написанное там не имеет никакого отношения к…
— Не надо книжку эту выбрасывать! — подал голос и Вовчик, — Предполагаю, что там мы найдём ответы на многие странности, случившиеся в Озерье. Вот, в частности, судьба пропавшего Морожина прояснилась. А ведь есть ещё и та бизнес-тренерша; и Рома, в пропаже которого обвиняли нас с Вовкой; и другие, хм, «странные случаи». Нееет, тут надо будет почитать…
Желая поскорее перевести разговор с крайне неприятной для себя темы, Мундель вдруг выдал:
— Кроме того я могу быть вам полезен и в плане информирования, в некотором смысл, эээ, настроений и другого… В частности, вы вот не знаете, но находящиеся со мной ночью в подвале, ээээ, сокамерники, обсуждали планы побега. Да. Различные, да. И у двоих из них, кстати, есть при себе маленькие ножи, которые вы не обнаружили! У одного — на голени; а у другого — маленький складничек, швейцарский. Если мы придём к взаимному пониманию, я, конечно, укажу вам, у кого…
Вовчик поднял взгляд на сидевшего в углу Сергея:
— Серый, слышал? Будьте осторожней там…
На что Сергей хрипло ответил:
— Хорь, я четыре месяца пеонов в Башне на работы водил — а у них в руках были и кайло, и лом. Так что насчёт «маленьких ножиков» я как-нибудь управлюсь!
— Что с тобой, Серёжа? — теперь состояние Крыса заметил и Отец Андрей, — Ты как-то весь дрожишь. Ты не заболел ли? Может тебе лучше прилечь?
Мундель на слова священника тоже оглянулся на Сергея; но, и как при конвоировании, отнюдь его не узнал. Крыс за это время, пока они не видели друг друга, изменился очень сильно. Можно бы сказать, что это был уже совсем другой человек, нежели тот, что в своё время так опрометчиво одолжил для дежурства на дверях свой двуствольный обрез, основу обороноспособности. А вот Сергей его узнал, и уже давно. Последние минут десять он едва сдерживал себя; отсюда и трясущиеся руки, и испарина на лбу, и покрасневшее лицо.
Но вот, время, наконец, пришло. Он встал.
Под недоумёнными взглядами «триумвирата» и Женьки, не отвечая на вопрос, подошёл к столу, чтобы Мундель его мог видеть. Сказал, обращаясь к нему, почти вежливо, но севшим, хриплым от волнения голосом:
— Сергей Петрович, ты меня не узнаёшь?..
Мундель, которого впервые за много месяцев вдруг назвали по имени-отчеству, да ещё тут, на Пригорке, вздрогнул, и вперился взглядом в стоящего перед ним рослого, хотя и молодого парня — в чёрных брюках со множеством карманов, чёрной «домашней» флисовой курточке; с двумя кобурами «по-ковбойски» на бёдрах.
Сергей между тем шагнул ещё к столу, и взял открытый обрез, заглянул в стволы. Коснулся пальцами лежащих тут же, на столе, двух вынутых из стволов патронов. И патроны переделанные, по кустарному перекрученные батей под ослабленный заряд для обреза.
— Что ж ты, Сергей Петрович, так ни одного патрона и не истратил?
На лице журналиста появились признаки узнавания. Теперь явно и он узнал Сергея. И… против ожидания, просиял; заговорил сбивчиво:
— Сергей, Сергей; на как же, как же!! Вот так встреча! Башня, да, я же там квартиру снимал! На… на седьмом этаже, да! Ах, какая встреча! Очень, очень рад!
— Рад?..
— Да-да, конечно же, очень рад! Ведь мы, некоторым образом, соседи! Хотя и в прошлом! Как же, как же — Башня! Папа ваш ещё, Олег Сергеевич, как же! Он — тоже тут??.
Глядя на его дебильно-радостное лицо, как будто он встретил тут своего старого и доброго знакомого, посредством которого, конечно же, тут сейчас это «недоразумение» и разъяснится, Сергея опять начало потряхивать. Вот ведь интересно! — сказал он себе, — Ведь в Башне, перед разборкой со «спецназом» с БээМПехи не трясло; позавчера перед боем, очень могло быть что и последним — не трясло; а сейчас колотит! А, вспомнил! — так же «потряхивало» когда шёл навстречу тому гопу с рыжим хаером, после «Аквариума», ночью. Шёл навстречу чтобы исполнить то, что исполнить было необходимо, — чтобы убить.