Кроме винтовки и сухаря ничего толкового у трупа и полутрупа не оказалось; впрочем, Альбертик снял с лежащего на дне окопа, с мёртвого, его перчатки — вязаные, и обои на указательных и больших пальцах подранные, но всё равно. У него и свитер был под бушлатом ничего себе! — но весь в дырках и в крови; а у пацана — так себе; и опять же в крови, так что Хокинс не стал заморачиваться, снимать. Ну и ладно, что есть.

Пока возился с покойником и с этим полутрупом, на Пригорке, возле церкви, то вспыхивавшая, то затихавшая стрельба стала как-то смещаться в сторону деревни, — и он решил, что опять же, не полезет обратно, — это такой крюк делать; к тому же там стреляют! Пришла толковая такая мысль! — если эти все там воюют, стреляют, стреляют, — то, наверное, в тех домах, что за Пригорком, и которые сейчас были рукой подать, — в них, небось, никого и нету??

Это была ценная мысль; и он решил сползать; вернее, в наступавших сумерках попросту сходить, пригибаясь, в эти дома, — может, получится там пошарить!.. Правда, неприятным гвоздиком колола мысль, что недели назад он сюда-то уже лазил! — по поручению Хозяина, БорисАндреича; и тогда так-то вот неудачно нарвался на эту суку, Зульку. И как всё потом плохо получилось: и поручение не выполнил, за что огрёб потом от Хозяина; и пиздюлей, надо признаться, от девчонки получил; и когда дёргал обратно, да бегом, да с надсадно ноющей, почти что сломанной рукой — вполне могли пристрелить от церкви! Но не пристрелили же!

И вообще, тогда войны не было! — а сейчас все ведь там, наверху, воюют! В домах, небось, никого и нету! Ну и всё…

Первый же дом оказался открытым; то есть в проём для замка была просто вставлена щепочка. Ишь ты! Не запираются они здесь! Ну, значит внутри точно никого нету!

Хокинс вошёл; в сенях громыхнул ведром; прислушался — не, никого! Быстренько прошёл в дом; в синеющих сумерках сначала сунулся было к шкафам; но тут голод победил, и он повернул к печке. Печка была нетоплена; но ещё горячая; в ней нашёл чугунок, в чугунке — просто обалденно пахнущий суп. С жирно поблёскивающей поверху плёнкой, с густо накрошенной сушёной зеленью; а запах!!. От желания пожрать аж свело челюсти; и Альбертик, отставив в сторону бесполезную винтовку, схватил даже не ложку, а черпак, поварёшку; и стал, задыхаясь от жадности, проливая наваристый бульон себе на грудь, жадно хлебать тёплое варево. Шло на ура; и, уже немного насытясь, вылавливая со дна самую гущу; поздравляя себя, что он «так удачно зашёл», как говорил Жорж Милославский из «Иван Васильевич меняет профессию», он стал уже посматривать, что бы потом ещё зашоппить. Шкафы… Сундук какой-то… Иконы в углу — можно б взять, раньше в Мувске можно было толкнуть иностранцам; а сейчас куда?.. Оружия нет, конечно; и золотишко искать некогда — небось заныкано… но со жрачкой у них ты поглянь как хорошо! — вот, из жратвы бы что и найти! Тут чулан должен быть. Там…

Только подумал про чулан, — послышались чьи-то лёгкие шаги за спиной. Дрогнул так, что аж выронил поварёшку, отшатываясь в сторону, — но послышался лишь тоненький, детский, причём девчачий голосок:

— Андрюшка… Са-анька!.. Это вы? Что там — закончилось?..

Из-за угла печки выступила маленькая, лет восемь-девять, девчонка; одетая как на улицу. Из руки её мазнул по Хокинсу свет ручного фонарика.

Увидев чужого, она вскрикнула «- Ой!!», — и, развернувшись, бросилась куда-то в глубь дома, за занавески. Сам сначала обомлевший от такой встречи, и чуть было не наложивший в штаны со страху, Джим тут же воспрянул, — ну так! Ясно ж! — старшие там все, на Пригорке, а тут малыши, дома, остались! Что их бояться?? Наоборот! — вон, у девчонки, оказывается, фонарик есть! — немалая ценность. Надо отобрать.

И он последовал за ней, прихватив винтовку. Немного поплутав в доме, он нашёл дверь в чулан, и с пары пинков выбил её — она была чем-то изнутри подпёрта. Вошёл. Ну, так и есть — чулан; в нём, наверное, продуктовые запасы! Видно было плохо, — всё освещение через маленькое оконце под потолком, которое уже во всю синело сумерками; но всё же рассмотрел и малышню, сидевшую на ящиках и лавке у стены напротив входа. Двое — мальчишка с девчонкой, — чуть постарше; но тоже ещё совсем маленькие. Смотрят на него со страхом.

Вот от этого ощущения страха у малышни Альбертик и приободрился; сразу почувствовал себя тут очень даже в своей тарелке. Прямо как раньше в Мувске, во дворе, когда, бывало, ущемлял всячески дворовую малышню: заставлял отдавать даденые на мороженое родителями деньги, приносить из дома ему кассеты к приставке; и вообще всячески себе прислуживать. На жалобы соседей батя не реагировал; наоборот, хлопал его по плечу: «- Боятся — значит уважают!»

Он шагнул к малышам, перехватил винтовку, и, сделав угрожающее лицо, хрипло проговорил:

— Н-ну!.. Знаете, кто я такой??

Все малыши, смотревшие на него со страхом, разом замотали головами.

— Я — тут главный! Поняли!! Все ваши родаки уже убитые возле церкви, хы, идите, можете посмотреть! А я теперь тут главный! Поняли??!

Малышня продолжала смотреть на него со страхом; а двое самых маленьких и вообще зашмыгали носами, готовые разреветься. Вот, хорошо!

Он ещё шагнул к девчонке, и требовательно протянул руку:

— Давай сюда фонарик!

— Не давай!.. — явственно шепнул девчонке стоявший рядом с ней мальчик; но она, поколебавшись, сунула руку в карман, и, достав оттуда фонарик, протянула ему. Забирая фонарик, Хокинс с удовольствием почувствовал, как дрожала её маленькая ладошка. Включил фонарик; мазнул светом по испуганным малышачьим лицам, — и тут заметил, что у одной из малых девчонок в ушах блеснули серёжки-гвоздики. Золото, небось!

— Ты! Вот ты! — Альбертик уже говорил в полный голос, уверенный, что никого взрослых в доме нет, — Ты! — он указал пальцем на девочку с серёжками, — Снимай!

— Чего… снимать?.. — тоненьким голоском, не понимая, спросила та, и всхлипнула.

— Серёжки снимай! Те, которые в ушах! — приказал Хокинс, ни минуты не сомневаясь, что его приказание будет выполнено. Это даже надёжней, чем отлавливать малышей за школьным двором в Мувске, где он тоже отбирал у них мелочь, — отсюда и не убежать; да у него же и ружьё! Сейчас заберу серёжки, потом проверю у всех карманы! — решил он про себя, — А потом надо будет напугать их, чтобы уж совсем! — тогда они и где взрослые прячут ценности покажут! Ведь знают, подсматривали, небось! Ну и вот! — напугать; они и отдадут. И шариться не нужно будет!

Девчонка с серёжками, зажав ушки ладонями, горько, безутешно разрыдалась; сквозь её плачь, всхлипывания, доносилось лишь:

— …ннне!.. не отдам… это мама мне подари-и-ла-а!.. н-не отда-ам!..

Глядя на неё навзрыд заплакали и другие малыши; и лишь стоявшие между ними и Хокинсом девчонка и мальчишка не заплакали; хотя в свете фонарика было видно, что и на глаза девчонки тоже слёзы уже наворачиваются! Она сунула руку в карман, и достала оттуда мобильник, мобильный телефон; протянула его Хокинсу дрожащей рукой:

— Вот… Возьмите телефон. Он хороший. На нём мультики. А Лерочку не трогайте — ей серёжки мама подарила!

— Ха! — Хокинс только презрительно ухмыльнулся, чувствуя себя полным хозяином ситуации, — Мобильник! Говна ещё такого! Нафиг кому он сейчас нужен, мобильник твой, «с мультиками»! Что им делать? — гвозди забивать?? Серёжки, говорю, пусть снимает! Кому сказал?? — он угрожающе перехватил винтовку, — Быстро! Да, и телефон я, конечно, тоже возьму!

Он протянул было руку, чтобы забрать у девчонки и телефон тоже, — пригодится на что-нибудь! — но вдруг стоявший рядом с девчонкой мальчишка, явно, впрочем, младше её, оттолкнул её уже протянутую руку, так, что телефон вылетел из руки и упал на пол; и выкрикнул:

— Не давай, говорю тебе!!..

— Чего-о-о-о?? — Хокинс обалдел от такой наглости; и уже было хотел, подшагнув, смазать сопляку по рылу, чтобы не встревал куда не спрашивают; но тот отпрыгнул в сторону, и, сунув руку в карман, громко, отчаянно, со слезами в голосе закричал: