Бог — если он есть, — он один; и, в общем, неважно, где и на каком языке ты ему молишься — в церкви, в синагоге, или в мечети. И старенький мулла Минулла-бабай молился тут, в христианской церкви, молился аллаху, прося добра для общины, приютившей его.

Делать там, в церкви, было нечего; другого выхода там не было, — это, по сути, та же ловушка! К тому же со стороны входа послышались какие-то звуки; и Лоер тут же сообразил, что и те, общинские, тоже ведь, наверняка, со своей стороны обошли церковь; и сейчас у них все шансы сказать друг другу «здрасьте!» тут вот, в божьем храме. Насчёт того, что в церкви, мол, военные действия не ведутся, Лоер, конечно же, не заблуждался; при других обстоятельствах он сам бы, не колеблясь немало, полоснул бы очередью по врагам прямо б тут, в притворе; наверняка и те церемониться не станут; и потому он принял единственно правильное решение — бежать!

Захлопнув внутреннюю дверь в церковь, он вихрем промчался мимо совсем растерявшегося бойца, и выскочил опять на колючий холод, в сгущающиеся сумерки. Так и есть: от угла церкви бежали двое, большой и маленький; тёмные фигуры. Бежали грамотно: только увидев его, очевидно что хорошо «читавшегося» на фоне неба, тут же припали к земле, для стрельбы лёжа или с колена; кто-то ломким мальчишеским фальцетом выкрикнул:

— Оружие на землю; лечь лицом вниз, руки за голову!!

Да конечно, щас!! И не успев что-то подумать, его палец вдавил спусковой крючок, и Кедр разразился длинной тарахтящей очередью; впрочем, бесполезной — те двое вообще как растворились на земле, как бесплотные тени убрав возможные для поражения силуэты. И тут же в ответ полыхнули короткими очередями, — благо и Лоер был, что бы там про него деревенские и староста ни думали, не лыком шит: мигом кувыркнулся в сторону через правое плечо; правда, больно саданувшись о землю коленом, но пропустив свинец над головой.

Опять третьим-пятым планом прошла в закоулках сознания мысль, что вот, как несправедливо устроена жизнь: он, член коллегии адвокатов, уважаемый человек, убеждённый оппозиционер и нигилист, пишущий в тайне от всех философские стихи и немного играющий на рояле, видевший себя в тайных мечтах лидером оппозиционной правительству партии; сейчас как какой-то обычный пехотный ванька кувыркается под автоматными очередями; стреляет на опережение и в ответ; и вообще имеет все шансы буквально в следующие секунды схлопотать-таки свинец в своё горячо любимое и лелеемое тело! Конечно, ни третьим-пятым, ни даже десятым-двадцатьпятым планом его не посетила и тень мысли о том, что будет с его семьёй, если он сейчас будет убит, — всю жизнь он был сугубо материалист, и всегда исходил из мысли, что со смертью человека кончаются и все его ощущения, ожидания, сожаления, мысли; а, стало быть, какой смысл думать о чём-то, что будет существовать и после его смерти! — не будет его, не будет и семьи «для него»; так какого чёрта?! Но вот себя было до слёз жалко; и он, кувыркнувшись вправо и влево, уходя от возможных последовать автоматных очередей, ломанулся опрометью по снежной целине, прочь от церкви.

— Толян, проверь церкву, там двое было! — крикнул Крыс через плечо Толику, устремляясь вдогонку за убегающим. По большому счёту нахер бы он ему, Крысу, нужен был — догонять его; но сразу за церковью начинались густые кусты, и стрельба наугад вряд ли принесла б результат, а патронов и так оставалось мало. Надо было выйти хотя б на краткий миг в прямую видимость — и тогда уж наверняка завалить беглеца! Заодно и забрать у него что-то компактно-автоматическое, из чего тот стрелял — пригодится. Для коллекции.

— Назад!! Назад, Крыс, кому сказал!! — лишь прорычал ему вслед Толик, с привычным уже раздражением понимая, что на его «команды» Крыс откровенно забивает. Выучил, чёрт побери, бойца! — всему научил, кроме дисциплины, най его маме, и хер ему объяснишь, что дисциплина в бою основа выживания!! Честное слово, не поставь он себя с Серёгой так запанибрата, стоило бы его после боя взять и выдрать хорошим солдатским ремнём!!

Но не бежать же за ним в конце концов! — это было б совсем глупо! — да и можно было б реально получить очередь в спину, — Серый-то правильно заметил, что за церковь забежали двое, а выскочил один! И ругаясь про себя самыми нехорошими словами, которые остались в памяти со времён буйной бандитской юности; обещая себе, что после боя обязательно вздует Серого ремнём! — и в то же время внутренне понимая, что нефига-то он Серёжке не сделает; пусть только вернётся живым и невредимым! — Толик, привычно взяв на изготовку автомат, принялся за зачистку «предбанника», как он попросту называл для себя помещение на входе в церковь.

Искать второго беглеца долго не пришлось: он оказался тут, в помещении сразу за дверями! Видимо, собирался бежать за своим подельником; но шарахнулся от их очередей; и сейчас метался в панике по квадратному помещению. Попав в луч подствольного фонаря, вскрикнул, метнулся в сторону, выронив автомат, — Толик легко поймал его снова лучом, а, соответственно, и в прицел; и уже готов был короткой экономной, на пару-тройку патронов, очередью поставить многоточие в его метаниях, как тот шарахнулся спиной в стену и вскинул руки — сдаётся, мол.

Толик совсем не был сентиментальным; и уж пристрелить врага, пусть даже и сдающегося, для него никогда не составляла никакой моральной проблемы. Но тут он как-то на мгновение притормозил: в яркий круг света от фонаря попалось лицо этого, сдающегося: залитая слезами морда «ребёнка» лет чуть побольше двадцати; выкатившиеся в ужасе глаза, трясущиеся губы с блестящей на них слюной; воздетые трясущиеся руки. И чуть выше его левого плеча в круге света же кривляющаяся, кажется, фигура ихнего тут, общинского, древнего чёрта — местной достопримечательности. Ишь, глаза как шары выкатил! — жаждет! Чего жаждет? — крови, понятно! Привык тут командовать… а вот хер тебе!

— Руки!! — ещё раз строго скомандовал Толик, с досадой чувствуя, что тот момент, когда он мог этого, по сути пацана, просто застрелить «как в бою», увы, прошёл, и сейчас это будет уже просто убийство, расстрел сдавшегося — а это в определённой степени западло… Ну, может и не западло, — Толик давно считал себя выше пацанячьих «понятий», но и убивать «просто так» сдававшегося тоже не считал нужным: вон морда какая, вполне сойдёт в работу; в пеоны можно будет забрать, или обменять, мало ли…

А пацан, вернее, парень, продолжая испуганно шмыгать носом, задрал ещё выше руки, демонстрируя готовность на все условия. А кривляющийся чёрт на стене смотрел, казалось, с обидой и презрением… Ладно! — решил для себя Толик, — Возьму живым, для разнообразия. Где-то у меня Олеговы пластиковые хомуты для связывания были… А то Серый с брателлой постоянно бочку катят, что я, мол, кровожадное чудовище! — а я вот вам! Опять же, деревенские, они, как Колька…

Мимолётную мысль о пользе взятия в плен именно деревенских он додумать не успел: стоявший с задранными руками и жалко, подобострастно улыбающийся парень, каким-то шестым чувством поняв, что убивать его не будут; и оттого вдруг испытавший огромную благодарность к этому здоровому парню, дарящему ему жизнь; преисполнившись вдруг раболепия, решил расстегнуть и снять, сбросить с себя и отдать пояс, — прекрасный, кстати, кордуровый пояс, на мощной пластиковой защёлке; ему завидовали все пацаны в дружине; и пусть этот парень его заберёт — ему ничего не жалко, пусть пользуется; он так ему благодарен, что он не стал его убивать!!

И он излишне резко опустил руки к ремню… А на ремне у него висела справа серая пластиковая кобура, из которой торчала массивная чёрная рукоятка кольта. Игрушечного, алюминиевого, с чёрным анодированным покрытием кольта 9-11; на пружине, страйкбольный вариант; на вид совсем как настоящий! — которым он пугал мужиков ещё в Мувске; и который когда-нибудь мечтал заменить на настоящий боевой пистолет; а пока таскал на ремне «для солидности», ну и чтобы не спёрли в казарме.