Кажется, первый раз в жизни растерялась умелая боярыня. Растерялась, да не совсем. «Пускай они там… А я тут… Обожду. Тот, кому услуга моя надобна, и здесь отыщет меня, маму старую». Так она рассудила и для верности замкнула покой перед опочивальней царевича. Ждет. И вдруг перед нею Софья Алексеевна встала.

«Не вдвоем ли нам за род Милославских стать? — мелькнуло в голове Анны Петровны. — Умна, учена царевна, да и хитра. Вот только силы горе нежданное одолеть у нее хватит ли? Федор-царевич, как про батюшку услыхал, слезами изошел. Слова вымолвить не может».

Стоит над простертой царевной мама. Стоит молча. Ждет, что дальше будет. А Софья, как молодой дубок, на малое время к земле бурей пригнутый, вдруг поднялась.

Ни слезинки в глазах, взгляд сухой, горячий, брови, и концах разлетевшись, кверху поднялись.

— А царство? — громко и отрывисто спросила она.

— Орлица! — кинулась к ней боярыня. — Сердце мое первого слова от тебя заждалось. Отныне раба и помощница я тебе верная. Царица уже за Артамоном послала. Надобно и нам о том, что делать, подумать…

— Кого батюшка на царство назвал? — перебила ее Софья.

— Не ведаю, — растерялась боярыня. — Нежданно худо царю сделалось. Патриарх приехал, а государь уже без языка.

— Возле батюшки царица была?

— Опоздали оповестить Наталью Кирилловну. Уже не дышал государь, когда она пришла.

— Братец Федор, как и был, недвижим?

— Недвижим, государыня.

— Знает про батюшку?

— Сказала я ему. От слез и посейчас слова не вымолвит.

Узнала Софья все, что ей надобно. Замолчала. Горе осиливая, соображала, что ей дальше делать. Мама с нее глаз не спускала.

— Дознаться, что там у царицы делается, — наконец прерывая молчанье, обратилась Софья к Анне Петровне. — Да еще человека понадежнее к дяде Милославскому Ивану Михайловичу пошли. Пускай во дворец немедля идет. — Говорит решительно, приказывает, а мама с подобострастием каждое слово ловит. Выслушала и побежала исполнять порученное.

Одна Софья в покое осталась. Постояла, подумала и стремительно двинулась в опочивальню. Раздвинув у кровати шелковый полог, позвала тихо и ласково:

— Феденька!

Тяжело ей в ответ простонал царевич.

— Преставился батюшка. Тебе, наследнику его объявленному, о царстве подумать время.

Склонилась Софья над братом, тронула его за плечо рукой.

— Ох, ничего не могу я, Софьюшка. Наплакаться о родителе дай, — простонал ей в ответ царевич.

— Про горе и радость свою цари, для блага от Господа им народа препорученного, забывать должны. Осиль печаль свою, царь, на престол родительский призванный.

— Слаб я, Софьюшка… Телом и сердцем слаб… Сама видишь… Батюшку родимого жалко…

От громких рыданий оборвался голос. Софья стояла возле плачущего брата, когда послышались быстрые шаги и в опочивальню вбежала запыхавшаяся Анна Петровна.

— Артамон там у царицы уже вовсю орудует, — закричала она, заглушая плач Федора. — Царевичу Петру присягать будут.

Вздрогнула Софья. За точеный столб у кровати ухватилась. Оборвались громкие рыданья царевича. Уныло раздавались над Кремлем редкие и протяжные удары печального колокола.

— Пропали мы, Милославские, — выговорила Софья.

— Пропали, — как отголосок повторила за нею Анна Петровна. И задрожали обе, услышав за дверями тяжелые шаги многих людей.

— Отоприте! Свой человек. Милославский Иван Михайлович.

Метнулась к дверям боярыня, но Софья ее глазами остановила.

Подавшись вперед, царевна все еще напряженно прислушивалась, еще проверяла, нет ли обмана.

— Будто и впрямь Милославского голос, — шептала постница. — Хитрово Богдан будто крикнул… Что делать? Приказывай, государыня!

Ожидая знака, глядела на царевну мама, а дубовая дверь уже трещала и подавалась под натиском невидимых людей за нею.

Тогда Софья сама повернула замок.

— Свои ведь? Чего опасаешься?

В покой вошли Милославские — дядя с племянником, за ними Хитрово Богдан Матвеевич. Из-за дверей выглядывал Василий Голицын и великан ростом и силой князь Григорий Сенчулеевич Черкасский.

— Царевна София Алексеевна! Тебя ли вижу? — растерялся, не сразу разглядевший ее, Милославский.

— Царевна! Софья Алексеевна!.. — вслед за ним с изумлением и испугом повторили другие.

— За тобою, Иван Михайлович, по наказу царевны и послано, — поспешила сказать Анна Петровна.

Сама Софья стояла молча, опустив глаза. Молчали и все. Растерялись от необычного, не знали, что делать с царевной.

«Неужто в терем пошлют? — стучало в голове Софьи. — Не пойду».

Гордо и смело подняла она склоненную голову, поглядела на дядю, обвела глазами всех, кто пришел с ним.

— Времени терять нельзя, — заговорил Милославский. — Сказывают, будто наследником царь никого назвать не поспел. Патриарх, единый смерти его свидетель, молчит до времени. Матвеев для царицы с ее сыном уже вовсю старается. Со всех концов Москвы ко дворцу приспешники Нарышкиных собираются. Шел я по двору — с братом царицы Афанасием у постельного крыльца столкнулся, а он мне и говорит: «Одна беда за собою другую ведет. От горя по отце царевич Федор кончается». Смекаете, зачем он мне такие слова сказал?

— Смекаем! Как не смекнуть? — в голос ответили все. Сгоряча бояре малолетнему присягнут — и готово. Тогда у Матвеева все царство в руках.

— А мы, Милославские, по тюрьмам сгнием.

— Не поддадимся Матвееву!

— Довольно он над нами повластвовал!

— Довольно мудрил!

— А ежели да поверят бояре, что Федор Алексеевич кончается?

— Царевича им показать надобно…

— Да как покажешь-то? Недвижим лежит.

— Недвижим…

Уставились друг на друга бояре глазами недоумевающими, растерянными. На всех лицах отчаяние, страх. Анна Петровна руки ломает.

— Царевич в Грановитой на престоле родительском положенное целование руки принять должен, — спокойно и властно произнесла Софья. — Облачите наследника объявленного в одежду царскую, на руках его, слуги верные, к боярам вынесите!

Просветлели умы боярские. Мимо царевны с мамой ринулись в опочивальню Милославские с Хитрово.

Словно ребенок испуганный, жалобно заплакал царевич:

— Не могу я… сами видите… Ноженьки ходить не хотят… Ох, при последнем я издыхании…

В отчаянии и страхе неописуемом хватался за полог шелковый, за столбики у постели точеные и, когда увидел, что силы ему не одолеть, затих, глаза закрыл, перестал отбиваться, даже не шевелился больше. Только слезы, катившиеся из-под опущенных век царевича, показывали, что он еще жив. Так его недвижимого и подхватили, как перышко, могучие руки великана Григория Сенчулеевичн. Высоко над головой поднял Черкасский ношу свою драгоценную и почти бегом устремился с нею в Грановитую.

Словно старый лес под налетевшей грозой, волновались и шумели бояре. Царя, всеми любимого, не стало, горевать не время еще. Прежде чем печали отдаться, нужно долг исполнить: новому царю поклониться надобно.

А кому поклониться?

Царевич, наследник объявленный, при последнем издыхании… Так бояр оповестили. Смута неописуемая с его кончиной поднимется. Хуже еще лихолетья недавнего время настанет. Милославские, за власть ухватившись, добром от нее не отступятся. А каково с Милославскими, про то всем хорошо ведомо. При Марии Ильиничне чего только от них не натерпелись. Присягнут Петру-царевичу — все, как и было при Алексее Михайловиче, останется. Матвеев и при покойном царе управлял.

Шумит и гудит толпа боярская, со страхом на пустой престол со львами золочеными поглядывает. В большие красные окна зимнее утро погожее глядит. Редкие печальные удары колокола, сердце тревожа, не смолкая, гудят.

Каждый боярин свое выкрикивает. Выкрикнув, сам пугается: а вдруг да не по его будет, по-другому все сложится? Припомнят тогда крикуну слово его неладное.

Возле Матвеева бояре кучкой столпились.

Горе свое пересиливая, Артамон Сергеевич им что-то толкует, в чем-то их убедить пытается. На лицах боярских нерешительность и страх. Примолкли все. Заунывный, за душу хватающий колокольный звон слышнее стал. И вдруг в палату вбежал, весь залитый слезами, любимец Алексея Михайловича — князь Юрий Долгорукий.