— Кого царь на царство назвал? — во всю мощь своего зычного голоса крикнул он.

Растерялись все от вопроса нежданного. Про то, кого сам царь на царство назвал, в переполохе дознаться позабыли.

— Патриарх при кончине царя был? Кто патриарху назван? — еще громче кричит Долгорукий и всхлипывает от подступивших слез.

Бросился кое-кто из бояр к патриарху. Он еще из покоев Алексея Михайловича не выходил. Оставшиеся в Грановитой между собою переговариваются:

— Царевич Феодор кончается…

— Вот-вот кончится…

Растерялся Долгорукий, к речам боярским прислушавшись.

— Господи, что же теперь будет? — простонал. Хотел поднять заплаканные глаза к Богу Саваофу, написанному на потолке над престолом государским, но невольно остановил взгляд свой там, куда, замерев от неожиданности, вдруг устремились все глаза.

На золоченом престоле под Богом Саваофом, между золотыми львами, сидел сам царевич, наследник объявленный. На мертвеца бездыханного походил он, но был прямым заместителем только что скончавшегося царя, и дрогнула палата от криков восторженных.

— Батюшка царь! — покрывая все своим голосом воловьим, воскликнул Долгорукий и первый же бросился к престолу. За ним устремились и все бояре.

Смолк колокол печали. Под радостный торжественный звон начался обряд целования руки нового государя. Земно кланяясь новому царю, Матвеев одним из первых приложился к холодной безжизненной руке.

Патриарх объявил, что на царство Алексей Михайлович успел назвать Феодора, а Юрия Алексеевича Долгорукова назначил ему в опекуны.

Выслушав все это, Матвеев, как всегда, покорился воле любимого царя.

— Все сделаю по слову твоему, — сказал он и с покорной любовью склонил седую голову к опухшей, словно восковой руке нового властителя. — Ему послужу, как тебе служил!

От слез, застилавших глаза, не разобрал, подняв голову, Артамон Сергеевич, с какою ненавистью, уже не затаенной, а явной, глядели на него, худородного, дьячьего сына, превыше именитых бояр поставленного, славы его недавней завистники. Не разбирал ничего, что вокруг него происходило, и Федор Алексеевич. Он давно был в обмороке, и, как только кончился обряд целования руки, его поспешили вынести из Грановитой. Первое лицо, которое, очнувшись, увидел новый царь, была склонившаяся над его постелью Софья.

— Приветствую тебя царем всея Руси великой! Земно тебе, самодержцу, кланяюсь, — торжественно проговорила она и склонилась до самой земли перед братом.

— Ох, не по силам задачу ты мне, Софьюшка, задала, — с укором вырвалось у Федора.

— Дозволь мне, братец, о твоем государском здорова порадеть, — словно не слыша его слов, сказала Софья. — Кто лучше сестры родного брата оберечь может? Походить за тобою хочу.

Федор вместо ответа только опустил веки на утомленные, заплаканные глаза.

— Оповести ближних бояр про то, что братец мне безотлучно у себя быть наказал, — приказала Софья Анне Петровне.

22

Светел и радостен лик усопшего царя.

В дубовом гробу, обитом червчатым бархатом, лежит он, всю радость, все горе земное изведавший. Любовь, злоба, сомнения — со всем добрым и худым на земле покончено, Тело тяжелое, грузное больше не тяготит. В последнюю ночь своей жизни земной — царь от тяжести его отдохнул.

Бодрее и веселее, чем за все последнее время, он, отходя к своему сну земному последнему, себя чувствовал. Засыпая при свете лампады ночной, славную и красную птичью потеху — свою любимую охоту соколиную, давно им оставленную, вспомнил. Вспомнил, как перелесками зелеными, полянами душистыми, лугами цветущими верхом на коне езживал, глазами красу Божьего мира охватывал. С тем и заснул.

А как заснул, радостный сон ему привиделся. На соколиной охоте себя царь увидал. На руке у него на цепочке сокол любимый в наряде большом, руками царицы расшитом. Чует царь трепет птицы нетерпеливый. Сам с соколом вместе трепещет, глазами зоркими в небе безоблачном добычу выглядывает.

Вот в синеве зачернелось. Широкими смелыми кругами в высоте небесной плавают крылатые, подымаются все выше и выше. Соколу любимому, славному, добычу достойную царь углядел, и привычным плавным движением размахнулась рука у охотника.

Но не сокол любимый вверх крутою дугою взмыл, неведомые крылья самого царя подхватили. Рассекая воздух могучими взмахами, сам он соколом полетел. Выше, все выше сокол несется, про добычу забыл. К синему небу, к солнцу стремится. От быстрого полета дух замирает. Сердце в груди останавливается. Остановилось. В ярких лучах света нездешнего все потонуло. Ловчий Небесный, над всеми соколами земными Хозяин, старого сокола утомленного на покой принимает:

— Отдохни.

— Там, внизу, без меня как?..

Сразу отяжелели крылья старые. До последнего приюта донесли и повисли.

— Отдохни! О том, что внизу осталось, Я позабочусь.

Радость большого покоя, словно солнце тучу, все тело насквозь пронизало.

Ведает Ловчий Небесный, когда и каких соколов выпускать, ведает и то, когда их, усталых, на покой отзывать.

Светел и радостен лик царя усопшего.

Тем, кого он на земле покинул, всей правды, какую он уже видит, еще не открыто. Мечутся люди, кто от тоски по усопшем, кто от измышлений над тем, что придумать, что предпринять. Пользуясь расстройством, нежданной смертью вызванным, стараются люди себя возвеличить.

Плачет и стонет вместе со дворцом Кремлевским вся Москва по царе любимом.

По всей Руси к воеводам, для оповещения народного, гонцы с горестной вестью посланы. По всем церквам бесчисленным поминания идут. По всем приказам дьячки деньги столбиками в бумагу заворачивают. Рубли, полтинники, полуполтинники отсчитав, на площади с подьячими для поручной раздачи милостыни погребальной высылают.

По монастырям, по богадельням деньги на помин души царя новопреставленного шлют. Из тюрем, ради преставленья государского, многих злодеев выпустили.

В царском одеянье, с короной на голове, в гробу деревянном, обитом внутри вишневым бархатом, а сверху червчатым, покоится тело государское. До выноса в собор простоит усопший в теремной церкви возле покоев, где жил.

Днюют и ночуют возле гроба попеременно бояре и окольничьи, все в черных одеждах печали великой. Денно и нощно церковные дьяки читают над усопшим Псалтирь с молитвами. По всем церквам и церковушкам дворцовым, по всем крестовым, не смолкая, раздается заунывное псалтирное чтение.

Софья печаль свою об отце любимом на дне души схоронила.

В утро страшное, под звон колокола печали великой, для царевны новая жизнь занялась. Заточенница на волю вырвалась, девица боярам советчицей стала. И какой советчицей! Без нее одолели бы Милославских Нарышкины.

Малого не хватило, чтобы вместо Федора-наследника на престол родительский малолетний Петр-царевич воссел. Вождем Милославских царевна выступила и сразила вождя Нарышкиных — Матвеева.

Знает царевна, что старый боярин обо всем, что у Федора в опочивальне было, осведомлен.

Никогда не любил Софьи Алексеевны Артамон Сергеевич: на царицу с детьми непрестанно царевна злобилась. Верный друг молодой семьи опасался козней умной и хитрой царевны. Еще сильнее и опаснее, чем он о ней думал, царевна ему представилась, когда проведал он о том, как она брата в Грановитую принести приказала.

— Берегись Софьи-царевны, государыня, — остерегает Матвеев свою воспитанницу.

Но скорбная царица ко всему, кроме горя своего, слепи и глуха.

Сняты с лавок в покоях ее вдовьих полавочники пестрые, убраны со столов скатерти, золотом расшитые, вынесены наоконники драгоценные, яркие занавеси шелковые — повсюду одно сукно цвета печального. Царица сама, с ног до головы, вся в черном.