– Тиберий Фонтей, ты обещал наконец-то показать нам своего сына, которого никто еще не видел, – тихо проговорил он. – Как его здоровье? Он поправляется?

– Слава Минерве , – с деланным облегчением ответил Фонтей, – все уже позади. Он почти здоров.

– Как это – почти? – засмеялся претор Порций Лицин, возлежавший по правую руку от консула. – Можно быть либо здоровым, либо больным.

Консул недовольно посмотрел на него, но ничего не сказал и продолжил беседу с хозяином:

– Надеюсь, мы его увидим сегодня? Никто из сенаторов так не оберегал свое чадо от сглаза, как ты. Поэтому извини нас за любопытство…

– Клавдий Нерон, ты же знаешь, он мой единственный и долгожданный наследник. И конечно, я вынужден беречь его. Мы, римляне, слишком суеверны и боимся многого необъяснимого. Если завтра меня убьют пунийцы – род Фонтеев прервется.

– А тебя не должны убить. Ты выжил в мясорубке, устроенной пунийцами при Требии, остался единственным из старших офицеров, кто уцелел после разгрома армии Сципионов… Не многовато ли для одного человека испытаний, уготованных богами?

От разговора их отвлекли слуги, начавшие разносить блюда с горячим: жареное свиное вымя, кабаньи головы, приготовленных на углях уток и зайцев, жаркое из дичи. Все это источало соблазнительные запахи и возбуждало аппетит у сильных мужчин, не раз претерпевавших недоедание в военных походах. На некоторое время разговоры прекратились – все набросились на еду, несмотря на то, что закуски заняли значительное место в их желудках.

Насытившись, Нерон поднял золотую чашу и провозгласил тост:

– Сограждане, предлагаю выпить за изгнание Баркидов из Италии! Пусть это случится как можно скорее!

Неожиданно Катон добавил с дальнего края стола:

– За окончательную победу над пунийцами и полное разрушение Карфагена!

Это было нарушением этикета, но никто не высказал недовольства.

– За победу!.. – раздались возгласы обедающих.

– Смерть Баркидам!..

И все выпили до дна.

Вскоре, утолив голод, гости вытерли руки расшитыми полотенцами, поданными рабами, и, отхлебывая вино, начали громко беседовать друг с другом. Хмель развязывал языки и позволял не обращать внимания на должности и регалии.

Фонтей спорил с претором Гаем Мамилием о военных способностях Гасдрубала.

– Гасдрубал – ничто по сравнению со старшим братом! – горячо доказывал претор.

Но Фонтей не соглашался:

– Братья Сципионы были одними из самых талантливых и удачливых наших полководцев в этой войне. И оба погибли в сражении именно с Гасдрубалом.

– Перестаньте спорить. У врагов нет достоинств, – вмешался консул. – Мы прогневили богов и поплатились за это. Неудачи преследовали нас. Вспомните прошлый год: Рим лишился разом обоих консулов – Марцелла и умершего от ран Криспина. Такого никогда не было! Но я уверен: время успехов у пунийцев закончилось. Теперь очередь за нами.

Громко хлопнув в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание, Нерон обратился к присутствующим:

– Давайте же позволим сенатору Фонтею представить нам своего сына и свою… новую… – Нерон сделал паузу, подбирая нужные слова, – м-мм… будущую жену.

Все сделали вид, что не заметили замешательства консула. Аристоника не вступила с Фонтеем в официальные брачные отношения – этому препятствовало ее неримское происхождение и отсутствие гражданства, – что не мешало ей быть хозяйкой дома и посещать храм богини Весты – хранительницы домашнего очага. Закон не запрещал римлянину жениться на неримлянке, но дети от этого брака не имели права на римское гражданство. По совершеннолетию Тиберия Младшего Фонтей собирался сочетаться браком с Аристоникой, но для этого нужно было вернуться живым с войны, на которую он скоро должен был уехать.

Кликнув слугу, он приказал позвать Тиберия Младшего и Аристонику. При их появлении разговоры за столом оборвались. Красота этой женщины просто резала глаза, она была какой-то нереальной, неземной…

Пауза стала неприличной, и Марк Порций Катон, который остался самым невозмутимым из присутствующих, негромко кашлянул, чтобы напомнить – они собирались знакомиться с сыном хозяина дома, а не бесцеремонно пялиться на его женщину.

– Ого! – не выдержав, воскликнул консул. – И ты скрывал от нас такое чудо? Стыдись!

В душе Фонтей очень горд: эффект от появления Аристоники превзошел все его ожидания. Однако он не подал виду, что доволен, и, демонстративно не обращая внимания на свою возлюбленную, громко произнес:

– Позвольте представить вам моего наследника – Тиберия Фонтея Младшего!

Тут все осознали щекотливость ситуации, ими же неумышленно созданную, и переключили внимание на мальчика.

– А он у тебя не очень-то похож на больного, – удивленно сказал претор Порций Лицин. – Цвет его лица указывает на отменное здоровье.

Остальные гости также дружно отметили цветущий внешний вид и крепость тела подростка, которое нельзя было скрыть за юношеской тогой с широкой пурпурной полосой.

У Аристоники сжалось сердце. Она заметила, что Фонтей тоже заволновался, но справился с собой.

– Хворь была внутренней, – недрогнувшим голосом отвечал он. – И я более не хочу о ней говорить. Слава богам, она отпустила моего сына после стольких лет!

– Так давайте выпьем за здоровье наследника хозяина дома, – предложил консул.

Все поддержали его, дружно подняв чаши.

Аристоника и Тиберий присели на резные табуреты, но не притрагивались к еде и вину.

– Ты обучаешься наукам? – спросил Марк Порций Катон, возлежавший ближе всех к мальчику.

– Да, регулярно и каждодневно, – ответил тот.

Фонтей пристально наблюдал за ними и старался вовремя вмешаться в разговор, чтобы отвечать за Тиберия, который мог либо по неосторожности, либо по малолетству себя выдать:

– Он обучается у домашних учителей. И не с семи лет, как принято в Риме, а с четырех.

– Молодец. – Катон не унимался. – А в каких науках ты преуспел?

– Я люблю философию, – важно ответил маленький Тиберий.

– О, это необычно для столь юного создания! – восхитился претор Гай Мамилий. – И кто же из философов привлек твое внимание?

– Аристотель и Платон.

– А что понравилось тебе у Аристотеля? – подозрительно спросил Катон, который явно думал, что мальчик хвастается.

Тиберий задумался на мгновение и уверенно выпалил:

– «Учение о добродетелях».

– Процитируй нам что-нибудь, пожалуйста.

– «Добродетель – она есть способность поступать наилучшим образом во всём, что касается удовольствий и страданий, а порочность – это её противоположность», – с довольным видом нараспев произнес Тиберий Младший.

Все за столом одобрительно зашумели и зацокали языками.

– Да, ты действительно очень способный. – Катону определенно нравился этот смышленый, образованный подросток, тем более что «Учение о добродетелях» также было ему по сердцу, несмотря на его нелюбовь и яростное противодействие всему греческому.

Он повернулся к хозяину и сказал с восхищением:

– Тиберий Фонтей, у твоего сына большое будущее!

Легат был внешне доволен, но сердце его сжалось от горя: ведь эти похвалы были адресованы не его настоящему сыну, который уже никогда не сможет услышать ничего подобного…

– Учись, мальчик, ведь скоро тебе стукнет семнадцать и будет уже не до учебы. Если нам не удастся в ближайшее время расправиться с пунийцами – твое поколение будет заканчивать начатое нами, – торжественно произнес консул и неожиданно добавил по-финикийски: – «Да не достигнут их корабли родного берега»…

Этим нехитрым пунийским поговоркам он научился на войне с карфагенянами в Испании и иногда произносил их на пирушках, когда речь заходила о войне.

– …«а если и достигнут, то пусть не смогут причалить», – неожиданно закончил Тиберий Младший и, поняв свой промах, осекся.

Присутствующие остолбенели. Аристоника почувствовала, как кровь ее заледенела. Но Фонтей, давно подозревавший, что его будущая жена имеет отношение к пунийцам, быстро взял ситуацию в свои руки.