Летайте, сыны мои, разгоняйте черные тучи, и люди вам скажут спасибо за чистое небо над головой, за яркое, жизнь дарующее, вечное солнце!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

На погонах блестели звездочки. Не по две, как раньше, а по три на каждом. Повышение в звании — не каждый день такое случается. Значит, и он, Валентин Зацепа, чего-нибудь да стоит… Ну, Фричинский — понятно, у того все в ажуре, человек он степенный, сдержанный и вообще… достоин. А у него, Зацепы, все не как у людей — с вывертами. «Суета догони горячку» — так назвал его однажды в сердцах Бирюлин.

Когда командир звена писал аттестацию на присвоение очередного воинского звания, у Валентина томительно сосало под ложечкой. Чем черт не шутит… А вдруг напишет такое!..

Но страхи оказались напрасными.

Старшие лейтенанты шагали сейчас по гулким дощатым тротуарам города. Встречные девушки украдкой бросали на офицеров любопытные взгляды. Любуетесь? Любуйтесь — вот мы какие, стройные, подтянутые! Походка легкая, плечи вразлет, выправка военная. Мы не только в небе, но и на земле цену себе знаем.

— Куда курс? — справился Фричинский. — В ресторан?

— Отставить.

— Сам же говорил — обмыть полагается, чтобы звездочки не ржавели, — проворчал Фричинский.

Зацепе в ресторане появляться не хотелось: вечно вертится там этот лохматый тип, Мишка-музыкант, еще скандал устроит. Попробуй потом докажи, что не ежик!

— Может, к Любаше зайти?

— Идея! — охотно отозвался Фричинский.

На стук никто не ответил. Они постучали настойчивей — молчание.

— Да заходите! — крикнула через улицу какая-то женщина.

Куда исчезли чистота и аккуратность в горнице, кругом было грязно, все переворошено, разбросано.

На кровати прямо в сапогах лежал громила мужчина, рядом с ним, на полу, недопитая бутылка водки.

А где Любаша?

В углу возле сундука Зацепа увидел разорванную кофточку, тут же валялись туфли.

— Полный назад, — проговорил Фричинский и первым двинулся к двери.

У калитки они встретили старика Капитоныча.

— А чего ж ты без ордена? — в упор спросил он Зацепу.

— Без какого ордена?

— Так ведь енерал обещал. Прямо залюбовался твоим полетом. А теперь вот и не летаешь. Неуж Любка и тебе от ворот поворот дала?

— Кстати, Капитоныч, ты старик ушлый, видать, все знаешь. Где она?

— У отца с матерью под крылышком сидит. Эвон за тем переулком улочка. Как пойдешь прямо — третий домишко на ходу.

— Спасибо, дедуся, до свидания.

Зацепа подошел к Фричинскому, терпеливо ожидавшему его в сторонке:

— Слушай, Эд, такое дело. Мне надо видеть Любашу. Сегодня же.

— Я бы тебе посоветовал, Валек, не ввязываться в их отношения. У них свое, у тебя свое.

— Нет у них своего, давно нет! Порвала она с ним! Понимаешь, я должен быть сейчас с нею, иначе она пропадет!

— Рыцарь, — тихо обронил Фричинский. — Надеюсь, мое присутствие не обязательно?

— Обойдусь как-нибудь…

Небольшой деревянный домик, почерневший от времени, располагался в глубине двора. Позади жилья — хлев, откуда вкусно пахло сеном и парным молоком.

Зацепа неуверенно вошел во двор. Как встретят его здесь? Хорошо бы увидеть Любашу сразу, а еще лучше, если бы дома не было ни отца, ни матери! Что они за люди, как держаться с ними? Не успел он пройти и нескольких шагов, как откуда-то сбоку со звонким заливистым лаем выскочила лохматая собачонка и стала носиться вокруг него, норовя цапнуть за ногу. На лай из дому вышел чернобородый мужчина, строго прикрикнул:

— Жучка, на место! Вы к кому? — спросил он Зацепу.

— Здравствуйте. Любаша здесь живет?

— Здесь, — помедлив, сказал мужчина. — Проходите.

Вслед за хозяином Зацепа миновал узкие полутемные сенцы и вошел в прихожую, отделенную от спальни большой русской печью и ситцевой занавеской. Любаша месила на столе тесто. Рядом с ней женщина, очень похожая на Любашу, крутила мясорубку.

«В аккурат на пельмени подоспел», — озорно подумал Зацепа и поздоровался.

Увидев его, Любаша обомлела:

— Зачем ты?..

Отец шумно вздохнул:

— Никак, зятек в гости пожаловал.

Любаша вспыхнула и обожгла отца гневным взглядом. У «зятька» моментально все пересохло во рту. Такой прием не предвещал ничего хорошего.

— Я, собственно… — начал он, но отец перебил его.

— Мать, подай гостю стул! — властно крикнул он. — Ну, мил человек, садись, рассказывай.

— Что рассказывать? — окончательно стушевался Зацепа.

— Как живется-можется, как жизнь дальше сложится.

— На будущее не загадываю.

— А надо загадывать! Одним днем живете. А надо дальний прицел держать. Пословицу помнишь? «Береги платье снову, а честь смолоду». Вона, вишь, красотка наша! Не уследили — откатилось яблочко от яблони. Да разве в роду у нас такое бывало, чтобы при живом-то муже новых заводить?

— Отец! — укоризненно произнесла Любаша.

Зацепа сидел красный как рак. «Вот тебе и пельмени! В самую мясорубку угодил».

Любашина мать принялась укорять мужа:

— Будя тебе, старый, будя. Вспомни-ка сам, как в молодости шубукал…

Хозяин крякнул, скосил из-под хмурых черных бровей кровью налитой глаз:

— Ты, заступница, вечно сбиваешь с толку! Мели лучше мясо, чем языком молоть.

А пельменей Зацепа все-таки отведал, да каких чудных пельменей! Домашних, ароматных, с чесночком!

— Сидайте к столу поближе, — мягким украинским говорком пригласила его Любашина мать.

Любаша ободряюще подмигнула ему: не теряйся.

— Пельмени с медвежатиной, — предупредил отец.

— Ну и чо, мясо добрийше, не требуйте, — хозяйка посмотрела на мужа с уважением. — Сам ведмедя убив.

Отец приосанился, губы расползлись в улыбке. Любаша, накрывая стол, рассказывала:

— Вышла утром мама в огород за огурцами, видит, на грядке корова разлеглась. Мама подумала, что это соседская, такая же черная, и хотела прогнать. Только сорвала хворостинку и крикнула: «Гэ» — корова в ответ ка-ак рявкнет! Мама — ходу! Батя — за ружье! Прямо в огороде и убил медведя!

Они сидели за большим столом одной семьей. В блюде, остывая, парились мелкие пельмени, и по комнате разливался дразнящий запах. Рядом с блюдом стояла бутыль с запотевшими боками. В глубоких мисках — красные малосольные помидоры и маринованные грибочки.

Хозяин наполнил стаканы, чокнулся с гостем, как бы совершая торжественный обряд, выпил, не торопясь закусил грибочками и уже затем основательно приналег на пельмени. Сидел он грузно, уверенно и на гостя больше не обращал внимания, словно тот уже был свой. Эта простота невольно передалась Зацепе: он почувствовал себя легко и свободно, пил и ел безо всякого стеснения. Ему даже стало казаться, что он не первый раз в этом доме. Мария Петровна, хозяйка, заботливо подкладывала в его тарелку горячих пельменей, а Григорий Никитович не забывал подливать из бутылки домашнее вино. Зацепа блаженно уплетал пельмени, запивал кисло-сладким вином.

— Молодец, хозяйку не обижаешь! — похвалила его Мария Петровна.

Зацепа позволил себе отшутиться:

— Хорошего работника за столом видать: он в животе плечист, — и похлопал себя по тощему животу.

Борода Григория Никитовича затряслась от смеха — шутка ему понравилась, а мать сокрушенно покачала головой:

— Что ж вас, летчиков, кормят так плохо? Ить худенький ты какой.

— Толстого самолет не поднимет, — ответил Зацепа, подмигнув украдкой Любаше.

Когда бутыль опустела, Григорий Никитович поднялся из-за стола:

— Вы меня, молодой человек, извиняйте, надо по хозяйству управляться.

Мать с дочерью принялись убирать со стола, потом куда-то исчезла и Мария Петровна. Валентин подошел к Любаше, хотел было привлечь ее к себе, но та вывернулась из его рук, испуганно покосилась на дверь.

— Бояка, — засмеялся Зацепа.

— Эх, Валентин, если бы ты знал, что было, — покачала она головой, закрыв глаза.

— Догадываюсь.