— Умерь свою телячью прыть, — хмуро проронил Зацепа.

— Да ладно тебе, я ведь так… и ты будешь старшим, — смутился Фричинский, поняв, что творится на душе у друга. — Не всем же сразу.

А на предварительной подготовке в этот день Фричинского было не узнать. Добрых два часа они разрабатывали свой первый полет на групповую слетанность. Новоиспеченный старший летчик с такой скрупулезной дотошностью выкладывал своему напарнику порядок выполнения полета, что даже начинающий курсант счел бы это излишним.

«Правду говорят: если хочешь узнать человека — дай ему власть, — уныло думал Зацепа. — Ну, мною много не накомандуешь».

…Зацепа вырулил на взлетную полосу вслед за ведущим, остановился правее и чуть позади, передал по радио о готовности.

— Понял, — ответил Фричинский и запросил взлет. Получив разрешение, он, однако, не спешил. Как и договаривались, бормотал «молитву»: — Выводим обороты… отпускаем тормоза. Пошли!

Длинные поджарые машины плавно тронулись с места и начали разбег. Скорость нарастала вначале медленно, как бы с неохотой, затем все быстрее и быстрее, со значительным ускорением. Почти одновременно самолеты задрали вверх носы. Раскаленные снопы огня, бешено вырывающиеся из реактивного сопла, жадно лизали шершавую бетонку. Прошли секунды, и подъемная сила, преодолев многотонную тяжесть машин, подхватила их ж легко вознесла вверх, прочь от земли, навстречу прозрачному осеннему небу.

— Хорошо взлетели! — не удержался от похвалы полковник Бирюлин, внимательно следивший за ними из рубки СКП, и скомандовал: — Занимайте первую зону!

Зацепа не отводил взгляда от самолета ведущего. Чарующая власть полета овладела им, вытеснив глухое раздражение.

Небо лечит человека…

Вот и зона. Что для скоростных самолетов какие-то пятьдесят километров! В стороне, чуть ближе к аэродрому, в голубой дымке утопает город. С высоты он кажется детской площадкой с игрушечными домиками и ровными клеточками усадеб. Дыхание осени уже преобразило землю. Она стала пестрой, начала наливаться красками. Но разглядывать открывшиеся красоты некогда.

Держаться в плотном строю — искусство, а кому не лестно сознавать себя творцом пусть даже мимолетного, зыбкого, но все-таки великолепного зрелища, когда пара белых, сверкающих на солнце истребителей рассекает голубое пространство, точно связанная невидимым человеческому глазу крепким припоем.

Летать крыло в крыло утомительно, но Зацепа не давал себе послабления. Вот где отрабатывается терпение и реакция — чувствовать малейшее движение ведущего и как бы читать его мысли на расстоянии.

— Разворот!

Дальнейшее Зацепа осознал не сразу. Как только прозвучала эта краткая команда, вслед за ней, без дополнительной паузы, необходимой для подготовки, самолет Фричинского резко накренился в сторону ведомого. Небо вдруг обратилось в металлический фюзеляж, сплошь заляпанный заклепками. Зацепа с силой, на какую был способен, отдал от себя ручку управления, и в этот миг белое акулье тело самолета проскочило над ним.

Секунду-другую Зацепа находился в невесомости. Поднятая пыль запорошила глаза и плавала по всей кабине. А он сидел, выронив из рук управление, безвольный, опустошенный. «Так случаются катастрофы», — тупо думал он, а машина уже начинала крениться влево все круче и круче. Надо было управлять, и Зацепа, судорожно схватившись за ручку, стал осторожно разворачиваться в сторону аэродрома.

— Где ты? Видишь меня? — запрашивал Фричинский.

Отвечать не хотелось. Зацепа и не пытался отыскать ведущего. Он покидал зону. Потерять ведущего в полете — позор, но это не волновало его сейчас. Скорее, скорее на землю, которая — вот она! — так близка и так далека. Он завидовал сейчас людям на земле. Как счастливы они оттого, что могут позволить себе лечь на траву, закрыв глаза, и ничего не делать, ни о чем не думать!

Зарулив после посадки на стоянку, Зацепа торопливо расписался в тетради замечаний и ушел на окраину аэродрома. Он распластался на выгоревшей траве. Шлемофон и защитная каска валялись тут же. До его слуха доносился шум самолетов, урчание тягачей, далекие голоса людей. Казалось, что все это гудит где-то под землей. Медленно возвращалось спокойствие.

Послышался хруст шагов. Зацепа приподнялся. К нему приближался Фричинский, в расстегнутой кожанке, с непокрытой головой. Черные взмокшие волосы прилипли ко лбу. Остановился в двух шагах, со злостью крикнул:

— Сбежал? Бросил?

Солнце струило из высокого сентябрьского неба ласковое щекочущее тепло. Пахло пересохшей пылью, горькой полынью, едким уксусом пота. Где-то над головой самозабвенно заливалась птаха. В траве стрекотали кузнечики.

— Молчишь? Сказать нечего? Да за это…

Нарастающий шум заходившего на посадку самолета заглушил последние слова. Зацепа равнодушно, как в пустоту, посмотрел на стоявшего перед ним Фричинского:

— Что за это?

— А то! Во время войны это расценивалось как дезертирство!

— Знаешь что, с тобой я летать больше не буду!

— И не надо! А ты… ты просто завистник!

— Я?..

— Да, ты! Думаешь, я не видел, как ты изменился в лице, когда меня назначили твоим ведущим?

— И разговаривать с тобой не хочу! — Валентин вскочил и пошел прочь.

На следующий день Зацепа обратился к Митрохину:

— Прошу не планировать меня в полеты с Фричинским.

Комэск безразлично посмотрел на белобрысого курносого летчика и опять уткнулся в плановую таблицу.

— Здесь армия, а не детский сад! — сказал он.

— Я категорически отказываюсь летать с ним!

— Почему? — Митрохин поднял жесткие, неподвижные глаза.

Класс притих, настороженный. Ждал комэск, ждал Фричинский. Капитан Волков хмурил дремучие выгоревшие брови, исподлобья поглядывая то на одного, то на другого. Зацепа молчал.

Фричинский пожал плечами: спрашивайте, мол, у Зацепы, он жалуется.

— Командир звена, может, вы объясните поведение своего подчиненного? — скрипучим голосом сказал Митрохин.

— Я ничего не знаю.

— Старший лейтенант Зацепа, так чем вы все это объясните?

Валентин переминался с ноги на ногу.

Что говорить? Что он и Фричинский вчера чуть было не столкнулись в воздухе? Что они на волосок от смерти прошли? Нет, Зацепа не станет бросать тень на друга. Но летать с ним он отказывается. Если бы вчера Фричинский не стал в позу, а по-товарищески спросил, в чем дело, все было бы иначе. Ведь в конце концов виноваты оба: одному не следовало прижиматься вплотную и раскрывать «коробочку», другому не нужно было бравировать истребительской хваткой. На то и учеба — избавляться от ошибок, шлифовать полет. В конце концов, от ошибок никто не застрахован. Но Фричинский взял слишком начальственный тон, и нашла коса на камень…

— В общем, так, дорогой, — сказал Митрохин, — походи по земле да обдумай хорошенько… — Он уже взял было в руки карандаш, чтобы вычеркнуть из плановой таблицы фамилию Зацепы, но Фричинский остановил его.

— Я виноват во всем! — сказал он. — По моей вине вчера мы чуть было в воздухе не столкнулись.

Класс напряженно притих.

— Я сделал резкий маневр в сторону ведомого, не дав ему времени на подготовку…

— Какие были интервал и дистанция?

— Мы летели в плотном строю.

— А в задании это предусматривалось?

Фричинский молчал.

— Старший лейтенант Зацепа…

— Не предусматривалось, но хотелось попробовать, — упавшим голосом объяснил Зацепа.

— Значит, выходит, виноваты прежде всего вы?

Зацепа опустил голову.

— Садитесь оба, — сказал майор. Он встал, подошел к доске, нарисовал мелком самолеты в боевом порядке «пеленг пары», поставил цифровые значения интервала и дистанции. — Вот с чего вам надо было начинать, а не заниматься отсебятиной. Вытянутый пеленг! Тогда ведущий и ведомый не будут скованы в полете и смогут уделять внимание не только технике пилотирования, но и осмотру воздушного пространства, ведь вам надо первыми увидеть противника! Капитан Волков, сегодня на тренаже обратите внимание своих летчиков на глазомерное определение интервала и дистанции.