Изменить стиль страницы

А вчера Митрохин и вовсе сжалился над ним: даже в стартовый наряд не запланировал. Сиди, мол, дома, отдыхай. Но какой тут отдых, когда аэродром гремит? Надо хоть чем-нибудь быть полезным. А чем? И вспомнил Зацепа разговоры: сюда бы буфетик неплохо… И в самом деле, почему бы в перерывах между полетами человеку не попить лимонаду, перекусить маленько или же взять пачку сигарет?

Рано утром Зацепа обратился к начальнику штаба:

— Разрешите организовать буфет?

Низкорослый добродушный подполковник Дроздов внимательно выслушал лейтенанта и расплылся в довольной улыбке:

— А это хорошая мысль. Добро, добро…

Он тут же позвонил в автопарк и распорядился, чтобы лейтенанту Зацепе была выделена грузовая машина.

— Забирайте военторговский буфет и везите на аэродром, все равно днем в клубе никаких мероприятий не проводится. Если понадобится, действуйте от моего имени, — напутствовал он лейтенанта Зацепу.

Буфетчица оказалась женщиной покладистой. Они погрузили на машину ящики с лимонадом, квасом, корзины с булками, колбасой и приехали прямо на аэродром.

Слух о прибытии буфета облетел все службы с быстротой беспроволочного солдатского телеграфа. Все, кто был свободен от полетов, сочли своим долгом навестить «торговую точку».

Летчики между вылетами перекусывали, утоляли жажду. То тут, то там слышались разговоры:

— Спасибо нашему начальству, позаботилось…

— И технарей стали за людей считать.

— Все для человека, все во имя человека!

— Да что ж — лимонад один…

— А ты чего захотел, чтоб тебе на аэродром шампанского привезли?

— Не мешало бы…

— Перебьешься. И за лимонад спасибо скажи.

Стоя в сторонке, Зацепа с удовольствием слушал эти разговоры. Он чувствовал себя на седьмом небе: затея его удалась.

— А все же кто это устроил? — жуя бутерброд с колбасой, поинтересовался Богдан Чапля.

— Вот, — буфетчица повела взглядом в сторону Зацепы, — начальник по хозяйственной части.

Среди авиаторов прокатился сдержанный смешок.

— Привет начхозу! — точно впервые увидев Валентина, произнес Волков.

— Смежной специальностью овладел? — поддержал его Заикин.

— Или совсем сменил профессию?

— Доходней оно и безопасней.

— Да хватит вам, зубоскалы, — вступился за друга Фричинский. — Вместо благодарности… — Он хлопнул смущенного Зацепу по плечу: — Пойдем домой… начальник но хозяйственной…

В оперативном отделе накурено, как всегда. Дым фиолетовыми пластами висит в воздухе, но этого никто не замечает.

Офицеры заняты составлением сводной таблицы на очередные полеты. Все варианты надо предусмотреть, чтобы капризная погода не смогла спутать карты.

Вокруг Бирюлина сгрудились комэски; у каждого в руках плановые таблицы.

— А у тебя негусто, Анатолий Иванович, — с укоризной сказал полковник Митрохину.

— Куда спешить? — попробовал отшутиться тот.

— Нет-нет, обязательно добавь полеты, летчики рвутся летать, а ты их на земле сдерживаешь. Так дело не пойдет. Вон полюбуйся, как у Чумакова! У него стартовое время уплотнено до отказа.

Бирюлин придвинулся к плановой таблице, пробежался по ней глазами и нахмурился:

— Кстати, почему среди летающих я не вижу лейтенанта Зацепу?

Митрохин разлепил тонкие губы:

— Я его в отпуск отправляю.

— Почему? — резко разогнулся Бирюлин.

— Пусть после госпиталя отдохнет малость.

— А что, врачи запрещают ему летать?

— Запрещать не запрещают, но надо бы ему сперва по земле походить, освоиться как следует.

— Отставить! Сейчас Зацепа вполне здоров, я его видел. Медкомиссию прошел без ограничений. Ему надо планировать полеты. Он уже почти два месяца неба не нюхал, а ты, Анатолий Иванович… Так он совсем летать разучится. В начхоза он у тебя превратился. Летчик — в начхоза… Запланируй ему два контрольных полета, выпускать буду сам. Полетает, освоится, тогда можно и в отпуск.

— Слушаюсь! — покорно пожал плечами Митрохин.

Кто-то догадался распахнуть окна, и в комнате стало светлее и свежее. Бирюлин поднялся, оглядел командиров эскадрилий.

— Я считаю, товарищи офицеры, сейчас нам надо больше внимания обратить на зоны. Скоро приступим к бомбометанию со сложным видом маневра — с кабрирования, с полупетли. Надо оттачивать чистоту сложных фигур пилотажа. Чумаков, твоя эскадрилья ближе всех подошла к этому этапу, ты первый и начнешь.

Чумаков, высокий, стройный, всегда сдержанный и на редкость исполнительный майор, слегка лишь наклонил голову, и этим было сказано все.

В буднях дней кипела напряженная летная работа. Летали много, почти каждый день, задания были самые разнообразные: от полетов по кругу до перехватов на больших высотах и на сверхзвуковых скоростях до стрельб, бомбометаний на полигоне с пикирования и кабрирования.

Третья эскадрилья пока шла с незначительным отставанием в учебе, но с каждым днем это отставание постепенно сокращалось. Все уверенней чувствовала себя молодежь. Особенно поднажал на учебу Зацепа. Бирюлин, несмотря на взбалмошность и задиристость молодого летчика, все же испытывал к нему какую-то симпатию и взял над ним шефство.

Бирюлин наблюдал за взлетами, посадками Валентина Зацепы, летал с ним на учебно-боевом истребителе, контролировал его в воздушных боях и на полигоне и все больше удивлялся: этот лейтенант двужильный какой-то. Сколько ни взвали на него — все тянет. Побольше бы таких пареньков…

Сегодня полеты заканчивались, и полковник, выйдя из КП, побрел по едва заметной тропинке куда-то в поле. За леском скрылась железная крыша штаба, и он очутился один на один со звенящей после шумного аэродрома тишиной. Бирюлин устало опустился в притомленную полуденным зноем, сладко пахнущую медом траву, подложил под голову свернутую кожанку и долго лежал на спине, уставившись в ласковую синеву растопленного, маревого неба.

О чем-то своем шептали листья, слегка щекотал щеку солнечный зайчик, настойчиво пробившийся сквозь крону березы. Мягкие тона и полутона сменяли друг друга, и не разобрать: то ли речка разлилась там вдали, под синими сопками, то ли травы голубые колышутся. А над ними такое же голубое небо. Что-то напомнило оно Бирюлину. Но что?..

…Нет, тогда небо было вовсе не голубое, а черное — от черных крестов на фюзеляжах фашистских самолетов. Какая-то сплошная бешеная круговерть крестов. А их только двое: ведущий — Володя Бирюлин и ведомый — Саша Петухов.

— Бей гадов! — на весь эфир орал он.

— Держись, иду в атаку!

— Осторожней, Володька, фриц на хвосте!

— Так рубани его!

В сердцах Бирюлин сотворил такой головокружительный крюк, что черный крест проскочил вперед, вспыхнул внезапно красным, потом медленно разломился пополам и рухнул вниз.

— Так их! Так! — неистовствовал Петухов и вдруг коротко выдохнул?

— Ох…

Бирюлин увидел: «ястребок» Петухова, точно споткнувшись, резко клюнул к земле…

«А говорил: ни одна пуля меня не возьмет — душа у меня бронированная».

Будто наяву, встал сейчас перед глазами Бирюлина весельчак и заводила Сашка Петухов. Хохочет и водит по сторонам озорными глазами. И тот же смолянистый чуб, известный всему полку, выбивается из-под сдвинутой почти на самый затылок пилотки, и та же молодецки расправленная, украшенная орденами грудь.

«Душа у меня бронированная!» — это были любимые снова Саши Петухова. Никогда и ни при каких обстоятельствах он не унывал — ни на земле, ни в воздухе. Может быть, в тот роковой день, когда Саша корпусом своей машины закрыл в бою командира, он и умер с веселым азартом в шальных глазах, упоенный боем, умер, даже не успев осознать своей смерти. И ушел летчик-фронтовик Александр Петухов в вечность — в голубое небо, в переливчатые трели жаворонков, в шепот листьев, в колыханье трав, в далекий гул реактивного самолета, в шум больших и малых городов, во все, ради чего он отдал свою жизнь. А на смену ему пришли другие…