Он бы ещё долго так стоял, тупо глядя вслед ушедшей дочери убитого короля, не замечая равнодушные взгляды юных дев, научившихся убивать наравне с мужчинами, сживая пудовые кулаки, будто какой-то проигравший, но тут к нему нервно приблизился солдат — вестовой.

РоШакли потряс головой. Негромкие слова всё не желали проникать в голову, забитую ватой. Зато он наконец сообразил, что лучшего момента ретироваться, как сообщение посыльного, не придумаешь. И квадратная мрачная фигура, сильно припадая на левую сторону, решительно захромала к застывшей шеренге уже не столь сверкающих пехотинцев.

— Повтори, что случилось…

РоШакли отвернулся от потеющего под его тяжёлым взглядом солдата — плохое настроение командира так повлияло на него, что он чуть не заикался.

Новость была странная, и если бы не обязательное его присутствие здесь, он непременно наведался с проверкой лично.

Какие-то олухи без его разрешения подняли ворота. Он вполне допускал, что иной офицер решил поиграть в какие-то свои игры. Процедура пересечения северного выхода была вполне чёткой: последней инстанцией на кручение барабана был именно он, начальник гарнизона. В связи с нехваткой людей, проход на территорию дворцового комплекса был возможен по специальным разрешениям только через парадные ворота, где стражи было достаточно, чтобы проводить при необходимости досмотровые мероприятия. Здесь же, на северной стороне всё было просто заблокировано, но, учитывая какую-нибудь гипотетическую необходимость в поднятии створки, решение об этом РоШакли решил замкнуть на себя. И вот теперь такая… незадача.

Это всё было очень странно, и он мимоходом даже порадовался, что приостановил активные действия по выжиманию принцесс из-за охранного кольца. Ибо и так нечастое оцепление придётся облегчить на десятка два солдат.

РоШакли задумался на пару ударов сердца. На стенах стояли вполне боеспособные пехотинцы с запудренными мозгами, пригнанные из такой глубинки, что им было чуть ли не всё равно, от кого защищаться и на кого нападать — лишь бы отцы-командиры показывали внятную цель или хотя бы направление, в каком следует идти. И на такую подлянку, как несанкционированное поднятие ворот вблизи ещё не загнанного в клетку противника, они вряд ли бы пошли. Потому что это даже не смешно. Единственная удобоваримая причина могла быть — это кто-то из дворян — участников захвата дворца из числа посвящённых сумел надавить своим авторитетом ради каких-то своих эгоистичных нужд, вроде спасения нелояльного к новой власти родственника или банальный вывоз ценностей. Но это было чересчур просто. Тем более, как говорится, на горизонте не наблюдается никакого движения. Даже подмоги, которую он затребовал по высшему приоритету.

И задница, как на зло, получив болезненную оплеуху, никак не реагировала на происходящее — она-то всегда в первую очередь чувствовала неприятности. Сегодня, получается, впервые отведала, что называется «по лицу», и никакие предчувствия ей не помогли. И ему.

— РоЗних, бери два десятка бойцов и бегом к воротам. Выясни, что за драконы посмели крутить барабан. Живо!

Оскорблённый подобным тоном, благородный, тем не менее, счёл за лучшее выполнить приказ, не вступая в полемику и не дразнить начальника стражи. За спиной посмеяться — пожалуйста, а вот в лицо говорить что-либо нелицеприятное — вредно для здоровья. Этот «будуарный убийца», как его прозвали в народе легко мог хоть своими руками, хоть с помощью тёмных личностей, с которыми якшался чуть ли не открыто, испортить жизнь любому. Да ещё поговаривали о высоких покровителях.

РоЗних перешёл на лёгкую трусцу, мысленно накручивая себя перед разносом каких-то нерадивых служак и не ведал, что это дорога в одну сторону. Первый же арбалетный болт, что прилетит из ниоткуда на его грозный стук, пройдёт в глазницу, нарушив при ударе причёску, выскочит из затылка (бравый вояка не удосужился одеть шлем) и поранит в лицо стоящего сзади солдата…

Глава 11

У гвардейца конечно были вопросы, но задавать их в такой ситуации было как минимум поздно, да он и так уже понял, что наёмник не намерен распинаться перед ним. И хотя идея того была понятна, она, тем не менее, попахивала авантюризмом. С другой стороны то, что он сам недавно предлагал, также было из категории самоубийств, но с пометкой «немедленно». А по лицу и уверенному поведению этого солдата удачи гвардеец уже успел понять, что перед ним бывалый вояка и тёртый калач — вон как подмял егерей, которые по долгу службы не были сахарными, это не столичные гарнизонные забияки, побивающие противника на трактирном поле или посредством зализывания дамских сердец. Так тому и быть, может их эскапада действительно увенчается успехом, и их смерти каким-то образом облегчат участь их высочеств.

Стремительными тенями, разбившись по двое, чтобы вроде как изобразить походную колонну, они двигались наискось через двор к ближайшей башне. Егеря, которым не хватило плащей стражников, расположились в средине, в том числе и огромный мрачный сержант, хотя по мнению Визила особой необходимости в том не было. Но командиру, как говорится, виднее, и правда была в том, что действительно такие рейды в стане врага чаще всего накрываются из-за мелочей, так что он предпочёл заткнуться и не строить из себя драконицу — девственницу, сомневающуюся во всём, даже в куриных яйцах, которые собралась высидеть. Он разумом понимал, что практически нестерпимое желание поворчать, возмутиться, оспорить, которое в его подразделении воспринималось как должное, точнее, неизбежное, здесь и сейчас он удерживал как мог железной рукой воли. Пока успешно. Такова была его личная реакция перед боем и напряжением, сопутствующем ему. Но с этого, постоянно ухмыляющегося, словно идиот, отмороженного наёмника станется прирезать его, как нарушающего режим молчания. А егеря и словом не упрекнут — складывалось впечатление, что мужики доверяют этому неизвестно откуда взявшемуся солдату с повадками профессионального убийцы и шута. И достаточно мутного, по мнению самого Визила. Поэтому и молчал он в тряпочку, яростно кусая ус, словно какой-то древний сом, и по-тихому бесился, в надежде вскорости выплеснуть скопившуюся злость на головы проклятых прихвостней Шакли.

Всё происходило в абсолютном молчании. И это было столь неожиданно, учитывая, что вот совсем рядом лилась кровь, раздавались крики ярости, боли, воинственные кличи и постоянный, вроде даже как глухой какой-то в вязком раннем утреннем воздухе, стук оружия.

Наёмник, шедший впереди широкими шагами и, походя крутя головой, словно на экскурсии, уверенно стал заворачивать правее, и траектория их следования, если проложить прямую линию, выходила как раз между схваткой и пока застывшей в ожидании или захваченной зрелищем пленения принцессы стеной, где неторопливо прохаживались часовые. На них просто не обращали внимания.

Гвардеец недоумевал, но и радовался. Когда спустя какое-то время этой стремительной ходьбы, они отклонились и от следующей башни и стали огибать место боя и немного растянувшуюся шеренгу пехотинцев, оставляя их правее и сзади, он уже начал подумывать, что этак они прямо выйдут к воротам… Которые и в мирное время охраняли не менее двух десятков гвардейцев. Сколько же людей смог выделить РоШакли, Визил затруднился бы предположить, но никак не меньше. А, учитывая их преимущество в позиции и наличие метательного оружия (к слову, у них не было ни одного завалящего арбалета или лука), то картинка вырисовывалась аховая. Но в душе не было ни грамма боязни или сомнения в том, что он должен будет сделать (вплоть до подставления собственной груди, если это поможет остальным захватить ворота), вместо этого он открывался накатывающим волнам боевой ярости, бесшабашности и фатализма, что неожиданно почувствовал себя легко и… свободно. То ли эта непонятная весёлость передалась от наёмника, но гвардеец чувствовал себя просто отлично, словно готовился не к смерти, а шёл на дружескую пьянку, где помимо прочего ждут его прихода и внимания симпатичные девчонки. А касательно ворот… Что ж, их поводырь, коль он не так прост, как меч в ножнах, авось что-то и придумает, чтобы хоть кто-нибудь пережил этот рассвет.