РоЗних по привычке презрительно скривил губы, на что РоШакли только хмыкнул, но промолчал — сориться резона не было никакого. Со стрелой в заднице — это верх идиотизма — этот «благородный» прирежет в случае чего, как овцу на раз-два, ведь, несмотря на паскудный характер и патологическую боязнь за свою шкуру, боец он был благодаря рождению неплохой. К тому же, оставался чуть ли не единственным человеком, который мог поднять солдат в бой.

— Ту падаль?.. Верно, — глубокомысленно потянул длинным носом.

Ну, чисто тебе полководец, не хватает для полноты образа куриной копчёной ноги в одной руке и бутылки «сухого» третьего отжима во второй и расхристанной мотни после тщательного общения с гулящей девкой.

Нарисованная картина бала столь ярка, что РоШакли невольно хихикнул, на что его собеседник величаво качнул головой, явно не понимая едкого юмора ситуации, а в силу природной недалёкости записывая реакцию компаньона на свой счёт.

— Туда им и дорога, — брезгливо процедил.

Спохватившись, РоШакли подозвал сигнальщика, и над местом схватки разнеслись чистые звуки горна. «Отход. Построение цепью».

Пехотинцы с явным облегчением организованно отступили от изрядно потрёпанных, но продолжающих огрызаться и оставаться смертельно опасными защитников.

Передышка. Противники с трудом успокаивают возбуждённые адреналином сердца, смотрят друг на друга, лезвия и острия невольно клонятся к земле. Командиры проводят необходимые перестроения, отводя назад раненых, в пылу боя не заметивших эти неприятности и пропуская вперёд тех, кто не так устал, если такое вообще возможно при всеобщем напряжении.

РоШакли посмотрел долгим взглядом на нервно притаптывающего дворянина, и со вздохом отвернулся. Следующий шаг, условно обозначенный, как: «потянуть время, отвлечь соперника от дурных мыслей», он тоже не мог поручить этому индюку — тот запорет процесс двусторонней демагогии на первом же слове и сбежит за щиты скалить зубки, чувствуя себя героем. Нет уж, он бы не доверил ему и такого простого задания, как ковыряние кинжалом в собственной заднице, не то что роль парламентёра…

Он ещё раз набрал в грудь воздух, расправил плечи перед псевдопереговорами — обещать он в принципе собирался много, но отнюдь не думая их выполнять. Молясь о ниспослании ему терпения и хотя бы кратковременного избавления от боли, которая изрядно влияла на мыслительный процесс, он уже двинулся в нужном направлении, когда был грубо остановлен за руку.

Чувствуя нарастающую ярость, которая сейчас была ни к чему, он обернулся. РоЗних поспешно отдёрнул кисть, но страха в его горящих глазах и странном подвижном, изменчивом каждый удар сердца лице не было. В нём полыхала неистовая жажда…

РоШакли взял себя в руки.

— Что надо?

— Оставь кого-нибудь из этих стерв в живых…

Вначале Шакли даже не понял, кого имеет ввиду тот, но тут же холодно кивнул. Допекли, можно сказать, человека, амазонки. Он бы может и сам, будь у него психика и голова чуть попроще, не против был «пообщаться» с кем-нибудь из «ближних» Лидии, с чувством и фантазией выплеснув все накопленные жалобы и претензии. РоЗних не претендовал на курочек королевского рода, он жаждал плоти попроще, но, как минимум, живой.

— Постараюсь, — бросил РоШакли с ядовитой понимающей улыбкой, дёрнул плечом, будто сбрасывая несуществующую руку и, подняв высоко вверх белую тряпку, тяжело затопал между расступающимися солдатами к заваленной набок карете и напряжённо следящими за ним воительницами.

Внимательно рассматривая девушек прищуренным, обманчиво расслабленным взглядом, он удивился произошедшими с ними переменами. Дело не во внешнем, очень растрёпанном, точнее даже, изорванном и изгвазданном в крови виде, нет. А именно в той непоколебимости, стержне, что стал проглядывать в их поведении, позах и взглядах. Он, будучи, как он думал, «настоящим» мужчиной, никогда не считал девиц, рядящихся в штаны и играющих в войнушку, достойными внимания, что не забывал нередко демонстрировать в словах и жестах. Но сейчас перед ним были не то что опытные, но достаточно опасные змеючки, которые даже ценой собственной жизни не побояться ужалить врага. Это была уже сила, с которой, если её вовремя не выкорчевать, в будущем придётся считаться.

— Где там Лидия? Поговорит надо, — бросил он, скорчив приветливую улыбку.

— Приёмный день закончен, и Её Высочество вам аудиенцию не назначала. Ты уже был достаточно красноречив, Шакли, — ответила без улыбки симпатичная тоненькая блондинка, тем не менее обернувшись назад и бросив несколько слов другой воительнице. — Твою жирную рожу и набитое дерьмом пузо нам будет очень приятно накрошить на мелкие кусочки и скормить дракону. Но, сомневаюсь, что бедная скотина после изжоги и знатного метеоризма будет нам благодарна. Зато ты наконец обретёшь свою настоящую форму, к которой стремился всё это время — огромную дымящуюся драконью лепёшку. Надеюсь, ты не будешь ощущать дискомфорт, облизываясь…

Потихоньку закипая, РоШакли делал вид, что игнорирует оскорбления, преподносимые ему ровным голосом, и с интересом наблюдал, как к жидкой цепочке амазонок подтянулось несколько мужчин, среди которых и был ненавистный эльф. Именно этот персонаж полностью завладел вниманием главного стражника. Как у РоЗниха был бзик по поводу воительниц, так у него — высокорождённый, по поводу которого у него появились очень нехорошие мысли.

Эльф легко и невесомо скользнул за спиной светловолосой девушки, окинул окружающее пространство невозмутимым — словно на какой-то прогулке — взглядом и… неожиданно посмотрел прямо в глаза РоШакли…

Драконий светлый улыбался ему!

РоШакли почувствовал, как рот раздвигается в оскале, а от бешенства кровь начинает заполнять глаза. Ещё чуть-чуть, и он бы зарычал, а там, глядишь, недалеко до самоубийственной атаки… Но тут вовремя прозвучал мелодичный холодный голос.

— Чего тебе надо, предатель?

Начальник городской стражи стряхнул с себя наваждение, словно пёс воду, и с трудом перевёл взгляд на высокую фигуру, затянутую в доспехи и закутанную в плащ.

— Ваше Высочество, разве можно так говорить? — изобразил укоризну, из-под бровей рассматривая незадавшуюся королеву и в скором будущем пищу для червей. Несмотря на высоко задранный подбородок и гордую осанку, чувствовалось, что принцесса крови устала и… в отчаянии.

Его сердце изобразило невероятный, достойный самых диких жеребцов скачок от радости. Вот он сладостный миг! Когда презренный может прищемить холёные носы и безнаказанно выдавить розовые сопли, которые совсем недавно почитались нектаром, который требовалось хлебать золотыми ложками.

— Вы ведь знаете, что я — ваш верный слуга… был. Пока вы не укокошили вашего венценосного батюшку, опрометчиво не убрав следы…

— Хватит врать, Шакли, — прервала она его, в глазах не мелькнуло ни искорки — она смотрела на него, как на пустое место. А демонстративно убранная приставка перед фамилией так болезненно полоснула по самолюбию, что от негодования перехватило дыхание. — Говори, чего хотел. И убирайся — видеть твою наглую рожу не могу. Сдаваться мы не собираемся, а умереть с оружием в руках готовы. Так что твои змеиные речи прибереги для целителя, который будет выхаживать твою задницу.

Такого позора он ещё не ощущал. И стрела в мягком месте показалась райской примочкой от геморроя. Его не только раскусили, но и прилюдно ткнули лицом в дерьмо, что впору было накладывать на себя руки или — в крайнем случае — сгорать от стыда. Выпотрошенное сознание ошеломлённо металось в черепной коробке наподобие эха, не в силах понять, что делать дальше. Говорить что-либо не имело смысла. Но и разворачиваться молча и уходить, ощущая на спине воз насмешек, тоже не было сил. В одночасье неизбежная победа потеряла сладость и триумфальное послевкусие…

Ну что за девка! Так испоганить праздник! Вначале лучник лишил его сидячего положения, а теперь вот она, смертница, смеет показывать зубки, по которым вот-вот пройдут напильником и клещами.