Антуан, чей бунт послужил причиной раскола, ничуть не сомневался, что эти слова предназначались ему. Ему казалось, что самое разумное — не замечать и обойти молчанием вызов Фриула, но этого было явно недостаточно. Антуану хотелось бы совершить нечто великое и героическое и оказаться среди всех самым достойным носить сапоги-скороходы. Да и все мальчики, стоявшие у витрины, как будто ждали от него решительных действий. Рожье и Баранкен смотрели на него с надеждой. Сердце его отчаянно колотилось, и Антуан наконец принял твердое решение. Он вышел из цепочки и, не глядя на Фриула, прошел мимо него прямо к двери лавки. Все с восхищением следили за ним. Дверное стекло, разбитое в двух местах, было занавешено изнутри ковриком с надписью: «Ковер багдадского вора». В сильном волнении Антуан нажал на дверную ручку и нерешительно толкнул дверь. То, что он услышал и увидел через приотворенную дверь, заставило его остановиться на пороге. Стоя посреди лавки перед чучелом птицы, подбоченившись, сверкая глазами, торговец выговаривал ей что-то тоненьким голоском рассерженной девочки. Антуан прислушался к его визгу:

— Но выскажите по крайней мере откровенно свои взгляды! Меня, в конце концов, раздражает ваша манера постоянно намекать на что-то! Впрочем, я не принимаю доводы, на которые вы только что ссылались. Где ваши документы, где ваши доказательства? Ну что, сударь, попались? Просите пощады?

Молча, с вызывающим видом старик приготовился выслушать ответ. Он стал втягивать в плечи свою круглую и гладкую, как яблочко, головку и, казалось, до самых ушей весь ушел в свой жесткий стоячий воротник. Время от времени он поглядывал на птицу и с оскорбительной иронией поджимал губы. Вдруг он одним прыжком очутился перед чучелом и, поднеся кулак к самому его клюву, закричал:

— Я вам запрещаю! Это подлость! Вы клевещете на королеву. Я не хочу ничего больше знать об Изабелле Баварской, вы слышите, ничего!

Потом он принялся кружить вокруг чучела с угрожающими жестами, бормоча что-то вполголоса. Как раз в этот момент, подняв голову, он заметил силуэт Антуана в проеме полуоткрытой двери. Оглядев его с недоверием, он медленно, большими шагами подошел к нему, вытянув голову вперед, опустив плечи, будто хотел захватить его врасплох. Но тут Антуан захлопнул дверь, сделал предостерегающий знак товарищам и возвестил об угрозе отчаянным воплем, который немедленно произвел должное Действие.

Команда, подчинявшаяся теперь Антуану, последовала за ним. Отбежав шагов на десять-пятнадцать, мальчики остановились, сгорая от желания расспросить обо всем Антуана. Фриула, поддавшись было общей панике, быстро опомнился. Он один остался стоять перед волшебными сапогами.

Торговец, приподняв край висевшего на двери коврика, прижал нос к дверному стеклу, внимательно осматривая улицу; взгляд его с особым интересом останавливался на группке, обступившей Антуана. Школьники тоже украдкой поглядывали на него и тихо переговаривались. Наконец старик опустил край коврика и исчез. Фриула, который все это время храбро стоял один перед освещенной витриной, обернулся к группе, которая, по-видимому, все еще считала себя командой, и с презрением сказал:

— Нечего было спасаться бегством, он бы вас не съел. Вот так всегда бывает, когда нет настоящего вожака. Всегда найдутся умники, которые воображают себя храбрецами, делают вид, что хотят войти, но в последний момент идут на попятный. Я готов лопнуть от смеха.

— Тебе никто не мешает войти, — заметил Юшмен. — Если ты храбрее других — иди.

— Ну и пойду, — сказал Фриула.

Он направился к двери; не колеблясь, резко толкнул ее, открыл почти настежь. Но едва он переступил порог, как с криком ужаса попятился назад. Навстречу ему из-за двери, за которой она скрывалась, со странным писком, в котором было что-то человеческое, прыгнула огромная, больше его ростом, птица.

Глядя на улепетывавших друзей, Фриула тоже побежал что есть духу, ни разу не обернувшись — назад. На пороге с птицей в руках появился старик и, пискнув еще раз вслед убегавшим школьникам, вернулся в лавку.

Фриула, летевший подобно снаряду, догнал остальных за поворотом. Никто из мальчиков не вспомнил о траншее, которую они четверть часа назад перешли по доске. Траншея была за поворотом, метрах в трех от него. Рожье заметил яму, лишь когда очутился на самом ее краю. Он попытался было остановиться, но под напором следовавших за ним не смог устоять, а тут еще подоспел Фриула на такой скорости, что столкнул в яму и тех, кто пытался сохранить равновесие, и сам упал вслед за ними. Траншея имела почти два метра глубины, а замерзшая земля была твердой как камень.

В ожидании Антуана Жермена растопила печурку и ради экономии поддерживала лишь маленький огонек. Комната была совсем крошечная, но прогреть ее было нелегко. Окно мансарды закрывалось неплотно, и сквозь щели в комнату проникал холодный воздух. А когда дул северный ветер, его завывания раздавались между крышей и наклонной стеной, обшитой дранкой и покрытой тонким слоем штукатурки. Жермена Бюж сидела на одной из двух маленьких железных кроватей, которые вместе с садовым столиком, деревянным стулом, чугунной печкой и несколькими ящиками из-под мыла составляли всю меблировку комнаты. В немом оцепенении она не сводила глаз с пламени керосиновой лампы, служившей ночником.

Было уже половина седьмого, и она не на шутку встревожилась. Антуан никогда не задерживался, если знал, то мать ждет его, а сегодня она еще и предупредила сына, что вернется домой не позже пяти часов. Несколько аз она выходила на лестничную площадку в надежде услышать шаги Антуана и хоть на минуту сократить тревожное ожидание. В конце концов она оставила дверь полуоткрытой. Вдруг она услыхала в окно, что кто-то зовет ее. Из глубины узкого двора гулко, словно из колодца, до нее донесся голос консьержки: «Эй! Бюж…» Обычно консьержка так вызывала Жермену, когда какая-нибудь дама приходила нанимать ее для уборки, но не решалась взбираться на седьмой этаж, боясь заблудиться в этих трущобах.

В привратницкой Жермену ожидал полицейский, беседовавший с консьержем. При виде его Жермена поняла, что дело касалось Антуана, и все существо ее сжалась от ужасного предчувствия. Ее появление было встречено молчаливым сочувствием.

— Вы мать Антуана Бюжа? — спросил полицейский. — С вашим сыном произошел несчастный случай, но думаю, что мальчик не очень серьезно пострадал. Вместе с другими детьми он упал в канализационную траншею. Я не знаю, какая там глубина, но земля промерзла и стала очень твердой. Вашего сына отвезли в больницу Бретонно. Может быть, вы еще сегодня сумеете повидаться с ним.

На улице Жермена сняла фартук, свернула его и сунула под мышку, предварительно вынув из кармана кошелек и носовой платок. Ее первым побуждением было взять такси, но затем она благоразумно решила, что с большей пользой истратит эти деньги на Антуана. Не чувствуя ни холода, ни усталости, она прошла всю дорогу пешком. К ее страданиям не примешивалось ни капли возмущения, и, думая об Антуане, об их жизни в мансарде, она считала, что теперь расплачивается за эти годы счастья, которые похитила у своей судьбы. В этом была ее вина, и теперь, когда наступил час расплаты, несчастье все поставит на свое место.

«Этого надо было ожидать, — думала она, — я была слишком счастлива».

В больнице ее провели в зал ожидания, где уже сидели четыре женщины и трое мужчин, занятые оживленным разговором.

С первых же слов, которые она услышала, Жермена поняла, что это были родители других пострадавших детей. К тому же она узнала мадам Фриула, невысокую черноволосую женщину с грубыми чертами лица, которая держала бакалейную лавку на улице Рамей, куда Жермена иногда заходила за покупками. Она невольно почувствовала робкое желание подойти к остальным и узнать подробности происшествия, но никто не обратил на нее внимания, если не считать мадам Фриула, которая смерила неприязненным взглядом эту женщину, не имеющую ни приличного пальто, ни мужа, — поскольку у нее не было обручального кольца.