Споры становились все ожесточеннее еще и потому, что пострадавшие не могли двигаться, и им ничто не угрожало, когда они подносили кулак к носу соседа.

Примирение наступило, когда заговорили о сапогах-скороходах. Теперь всех тревожило, не найдет ли торговец на них покупателя. Поэтому мальчики с нетерпением ждали посещений Баранкена. Они дрожали от страха, как бы он не принес дурной вести. Он знал об этом и, входя к друзьям, сразу же успокаивал их. Сапоги по-прежнему стоят в витрине и, как он утверждал, день ото дня становятся все прекраснее — так и сияют, а меховая опушка стала еще более шелковистой. В конце дня, когда наступали сумерки, а лампы еще не зажигали, не трудно было убедить себя, что сапоги полностью сохранили свою волшебную силу, и в конце концов все безоговорочно поверили в это. Впрочем, ничто не доставляло такого удовольствия лежавшим в кровати мальчуганам, ничто их так не успокаивало, как рассуждения о волшебных свойствах сапог-скороходов. Каждый вслух мечтал о том, какое применение он найдет этим сапогам. Фриула очень увлекала мысль побить все мировые рекорды в беге. Мечты Рожье были гораздо скромнее. Когда его посылали бы за четвертью фунта масла и литром молока, он мог бы покупать их в нормандской деревне, где они стоили намного дешевле, а разницу оставлять себе. Кроме того, все единодушно сходились на том, что было бы неплохо проводить свободные от занятий часы по четвергам в Африке или Индии, сражаясь с дикарями или охотясь на диких зверей. Антуана, не меньше чем и его товарищей, соблазняли планы таких экспедиций. Однако у него были и свои, более дорогие его сердцу мечты, которые он скрывал от всех. Матери никогда больше не придется беспокоиться о том, что они будут есть на обед. Когда в доме не будет хватать денег, он наденет сапоги-скороходы и в десять минут сможет обойти всю Францию. В Лионе он возьмет с прилавка кусок мяса, в Марселе — хлеб, в Бордо — овощи, литр молока — в Нанте, четверть фунта кофе — в Шербуре. Но это не все, в мечтах своих он шел еще дальше — он смог бы достать для матери хорошее теплое пальто и, пожалуй, пару туфель, ведь у нее были всего одни туфли, да и те уж порядком износились. А в тот день, когда надо будет платить за квартиру, а у них не окажется ста шестидесяти франков, он добудет их. Это же очень просто. Он войдет в шикарный магазин в Лилле или в Каркассоне, где покупатели богатые и не сжимают в кулаке все свои сбережения. В тот момент, когда какая-нибудь дама будет брать сдачу с прилавка, можно взять у нее из рук банкноты, и не успеет она даже опомниться, как он вернется на Монмартр. Такой способ захвата чужой собственности довольно неприятен, даже когда об этом раздумываешь, лежа в постели. Но испытывать голод — еще более неприятно. А когда нечем платить за мансарду и нужно признаться в этом консьержке и давать обещания домовладельцу, становится так совестно, будто ты действительно украл чье-то добро.

Как и другие родители, Жермена приносила своему сыну и апельсины, и конфеты, и журналы с картинками. Несмотря на все это, никогда еще Антуан так не чувствовал своей бедности, как в больнице. И все из-за других родителей. Если послушать болтовню родных, приходивших к другим школьникам, то жизнь была до невероятности интересна и богата событиями. Беседы их давали представление о сложной и интересной жизни их братьев, тестер, собак, кошек или канареек, а также о жизни их соседей по этажу, по кварталу, о знакомых со всего Парижа, пригорода и даже из-за границы. Здесь фигурировали и дядюшка Эмиль, и тетушка Валентина, и кузены дʼАржантей, и письма из Клермон-Феррана или из Бельгии. Только здесь выяснилось, что у Юшмена, который в школе никогда об этом не говорил, один дядя — летчик, а другой работает на оружейном заводе в Тулоне. Иногда приезжали родственники, живущие у Итальянской заставы или в Эпинале. Однажды у постели Нодена собралась семья в пять человек из Клиши. А сколько родственников еще оставалось дома!

Жермена Бюж, всегда сидевшая одна у постели Антуана, не приносила ни о ком никаких новостей. У нее с сыном не было ни дядей, ни кузенов, ни друзей. Испытывая смущение при виде всех этих многочисленных шумливых родственников, они уже не чувствовали такой непринужденности и непосредственности, как при первом свидании. Жермена рассказывала о своих делах очень коротко, боясь, как бы ее слова не услышали Фриула или его мать, потому что она догадывалась, что сыну торговца неприятно будет находиться рядом с сыном уборщицы. Антуан, беспокоясь, что она отказывает себе в питании, просил мать не тратиться на конфеты и журналы и тоже боялся, как бы его не услыхали остальные. Поэтому они говорили почти шепотом и большую часть времени проводили в молчании, глядя друг на друга или невольно прислушиваясь к громким разговорам соседей.

Однажды к вечеру, когда все родные ушли, Фриула, обычно такой болтливый, долгое время лежал молча, уставившись в одну точку, словно ослепленный чем-то. Антуану, который спросил его о причине столь странного молчания, он довольно туманно ответил:

— Старина, это потрясающе!

Он явно ликовал, но угрызения совести, которые он испытывал по отношению к товарищам, удерживали его от желания поделиться с ними своей радостью. Наконец он не выдержал:

— Я все рассказал матери. Она мне их купит. Когда Я вернусь домой, они уже будут моими.

Антуан почувствовал холодок в сердце. Ведь теперь сапоги перестанут быть общим сокровищем, которым каждый может владеть без боязни обидеть товарища.

— Я тебе их одолжу, — пообещал Фриула.

Антуан покачал головой. Он был сердит на Фриула за то, что тот открыл своей матери тайну, которая принадлежала только им.

Выйдя из больницы, мадам Фриула доехала на такси до улицы Элизе-де-Боз-Ар, где без труда отыскала лавку, которую описал ей сын. Сапоги по-прежнему стояли там на почетном месте. Она задержалась на несколько минут перед витриной, рассматривая выставленный там старый хлам и читая письменные разъяснения. Ее познания в области истории были настолько скудны, что даже авторучка времен Кампо-Формио не произвела на нее ни малейшего впечатления. Она невысоко расценивала этот вид коммерции, но тем не менее что-то в витрине ей понравилось. Это была табличка с надписью: «Фирма предоставляет кредит только состоятельным гражданам».

Она посчитала это предупреждение несколько нетактичным, но ей пришлись по душе принципы торговца. Она толкнула дверь и увидела под электрической лампочкой щуплого старичка. Сидя перед чучелом огромной птицы, он, казалось, играл с ней в шахматы. Не обращая внимания на вошедшую мадам Фриула, он продолжал переставлять фигурки на шахматной доске, поочередно делая ходы то за себя, то за воображаемого партнера. Время от времени он издавал воинственный, полный удовлетворения возглас, и это было, без сомнения, тогда, когда он делал ход в свою пользу. Когда изумленная мадам Фриула решила, наконец, заявить о своем присутствии, старик внезапно приподнялся на своем сиденье. Сверкая глазами и грозя пальцем перед головой птицы, он принялся выкрикивать:

— Вы плутуете! Не отпирайтесь! Вы только что сплутовали еще раз. Вы незаметно переставили своего коня, чтобы прикрыть королеву, которая оказалась под двойной угрозой и участь которой была решена. А! Вы во всем сознаетесь. Дорогой сударь, я рад, но все-таки я конфискую вашего коня.

Он действительно убрал фигурку с шахматной доски и положил ее в карман. После чего, победно взирая на птицу, он начал так весело смеяться, что вскоре смех его перешел в приступ неудержимого хохота. Он упал на стул и, склонившись над шахматами со скрещенными на груди руками, затрясся в беззвучном смехе, издавая по временам пронзительный, похожий на мышиный писк. Изумление мадам Фриула теперь перешло в испуг, и она уже подумывала, не лучше ли ей уйти совсем. Тем временем старик Угомонился и, вытирая выступившие от смеха слезы, снова обратился к своему странному партнеру:

— Извините меня, но вы такой забавный, когда сердитесь. Я прошу вас, не смотрите так на меня, а то я снова расхохочусь. Вы, может быть, и не подозреваете, но, право же, вы просто уморительны. Слушайте, я охотно забуду обо всем, что произошло. Я отдам вам вашего коня.