Я открыл дверь в кабинет и удивился: Власюк какой-то не такой. Не то похудел, не то сидит за столом подчеркнуто прямо, не то одет по-военному аккуратно… И в телефон говорит напористо, энергично:

— Поп-рошу сделать. Срочно! Второй раз повторять не намерен!

Я встал у дверей, вытянулся: видно, здесь шутить не приходится!

Власюк коротко взглянул на меня:

— Дурака валяете? Извольте сдавать краны регистру. Найдите Пулина и — вместе с ним. Идите!

Я растерялся, вышел. Действительно, про сдачу кранов регистру я и забыл!..

Пулин, как всегда, вертелся на стенке у кранов. Дергалось его плечо, перекашивались сохнувшие губы. Поздоровался он со мной почему-то холодно. Я рассказал о поручении Власюка. Пулин повернулся ко мне:

— Что же вы от меня хотите?

— Простите, как вас зовут?

— Михал Михалыч.

— Вот, Михал Михалыч, я знаю о грузовых испытаниях в общих чертах, а вы мне покажите, пожалуйста, всю документацию, порядок… Вообще… поучите.

Он секунду смотрел мне в глаза, потом уже совсем по-другому, быстро и оживленно, сказал:

— Вы знаете, техника безопасности — это самое главное. Обеспечивает нормальную работу.

Он взял меня под руку. Долго говорил, взахлеб. И я начал понимать, что ведь действительно техника безопасности необходима, как красный свет на перекрестке. А в институте этот предмет был почему-то в загоне, относились к нему студенты свысока.

Пулин повел меня в подвал, там в маленькой комнатушке находился его кабинет. Доставал из шкафа папки, инструкции, циркуляры и говорил, говорил, говорил… Подпустил парочку несчастных случаев пострашнее. Для моего воодушевления, наверно. За мальчишку считает! А я смотрел на его болезненно вздрагивающее лицо и думал о том, что ему, наверно, очень трудно в порту с Власюком и что Пулин вообще молодец, может так гореть на работе!

До обеда он внимательно и заботливо растолковывал мне каждую мелочь. Объясняя, воодушевлялся, вскакивал со стула.

После обеда пошли к Дубовику. Он, по обыкновению, сидел за столом и орал в телефон. Сели на лавку у стены, ждем. Я не удержался, сказал Пулину:

— Командер!

Он не понял, только озабоченно кивнул.

Наконец Дубовик бросил трубку на рычаг, хмуро полез в ящик стола. Я громко сказал Пулину:

— Первый раз такого человека вижу!

Дубовик тотчас же ехидненько ответил:

— Мне тоже еще не приходилось видеть, как начальники вместо работы купаются!

Все знает! В точку попал. Я покраснел, растерялся.

— Вот что, Сидор Дмитриевич, ты это брось: будешь сдавать краны регистру? Приказ начальника порта! — Пулин, дернув плечом, привстал с лавки.

— А при чем здесь я? Начальник порта им приказал! — Дубовик кивнул, не посмотрев, на меня. — Останавливайте работу, если есть на то власть!

— Мы время выберем, ты дай нам в помощь крановщиков.

— Откуда я их возьму? У меня лишних людей нет. Будет письменное распоряжение начальства — пожалуйста! — И ушел.

— Вот так — все время, — дернулся Пулин. — Гонор — не дай бог! Зазнался, заматерел в тиши.

— Из-за чего зазнаваться-то? Подумаешь — всего механик!

— Краны свои знает, вот в чем дело-то! Сколько навигаций план выполнял… — Пулин облизнул губы. — Правда, план-то небольшой, с недогрузом, конечно. Ну, самоотцеп своей конструкции имеет, с одноканатным грейфером возился, еще что-то… Но вот что удивительно: психология-то у него какая-то заграничная. Вы знаете, я после войны был в немецких портах. Вот там тогда были точь-в-точь такие механики: он крановщика учить не будет, чтобы, не дай бог, на его место не сел! И кругозор куриный… Это мое, участка портальных кранов, на остальное наплевать. Народ свой в кулак зажал, с нарядами что-то мудрит. Почему он сейчас нам тормозит? Бояться ему регистра вроде нечего, а вот если бы мы пришли, поклонились ему в ножки, — в два дня все было бы готово! Вы ему чем-то не понравились, и меня он не любит. Это уже от недостатка технической культуры, и… надоел я ему, конечно, очень сильно.

— Ничего, — сказал я, — переломаем!

Вдвоем с Пулиным до конца дня собирали на причале чугун, притащили из склада весы, нашли ковши, в которых можно поднимать груз. Ведь испытаний несколько: и с двадцатипятипроцентным перегрузом и с десяти. На другой день решили в обед попробовать самим, а послезавтра вызвать инспектора регистра. Теперь я увлекся сдачей кранов регистру и как-то совсем забыл про монтаж нового крана, даже перестал ходить туда.

Назавтра я пришел в порт — опять неудача: на одном причале несчастный случай, прижало девушку лесом, и Пулин уехал туда.

Я постоял, подумал, решил, что все равно проведу опробование кранов, и пошел на стенку один. Мимо кранов, не спеша и вразвалочку, как царь и бог, идет Дубовик. Догнал его, поздоровался, он милостиво соизволил кивнуть в ответ.

Спасибо и за это!

— Краны будем сдавать регистру?

— Это ваше дело, пожалуйста, — а глаза ежистые, так и смеются.

Я опять не выдержал, повернулся и чуть не бегом к Власюку. Влетаю в кабинет — что за черт, опять боцман Неспешай! День на день в жизни, видно, не приходится: сидит за столом, курит, воротничок кителя расстегнут. Тогда я сообразил: наверно, из-за того, что Зубков сегодня уехал куда-то на целый день, свобода… Сел без приглашения на стул, быстро спросил:

— Дубовик подчинен мне или нет?

— Пока еще, сами понимаете, никто вам не подчинен-то.

Он тщательно и долго стряхивал пепел с папиросы.

— Краны надо сдавать?

— Приказ начальника.

Курит он с аппетитом, поглаживает ладонью толстую книгу на столе: «Служебная собака». Опять тишина, шелест листьев за окном, солнце на заборе… Я улыбнулся, встал. Тогда он выпрямился, отложил папиросу, по-новому строго сказал:

— Только не самовольничать, ясно?! План — это работа, а сдача регистру-то…

— Я уже понял, баловство!

Петру Ильичу пожаловался бы, так нет его! Поехать действительно к нему на краны? Потом спросят: на каком основании в рабочее время отправился на экскурсию?

Упрямо пошел опять на стенку. Иду, а вокруг — шум, суетня: пароходы гудят, автомобили, паровоз, краны. Все торопятся куда-то, у каждого дело. Старик — в обед сто лет — бегает по барже в валенках и в зимней шапке с торчащими ушами, а тоже ведь делает что-то. Да еще спешит!.. Все люди как люди, один я — урод!

Сзади, обгоняя, меня вдруг толкнул Кощеев, тот мужичок, что заращивал трос. Не поздоровавшись и не извинившись, он побежал дальше.

— Стойте! — строго сказал я. Лицо у него замазанное, разорванная у ворота рубаха. — Что случилось?

— На втором кране подъем почему-то не работает. Сидор Дмитриевич не попадался?

Над водой, чуть покачиваясь, висел на тросах огромный ящик. В чем там дело? Пойти, да не сделать — Дубовик потом проходу не даст. Да ящик еще может в воду упасть… Кощеев, видимо, понял мои сомнения, простоватое лицо его стало хитрым, и, ничего не сказав мне, он побежал дальше. А я поскорее пошел в другую сторону. Вдруг сзади такое требовательное:

— Павел Степанович!

Я остановился, ко мне бежала Витя, а за ней Кощеев. Витя, наверно, видела, как я разговаривал с Кощеевым, она только посмотрела мне в глаза — и я побежал вместе с ними.

— На третьем портальном потерся трос, надо выписать со склада новый, — будто ничего не случилось, говорила мне Витя. — А на четвертом Дубовик по старинке работает на одном ножном тормозе, без магнита. Вы ему скажите.

— Хорошо…

Поднялись в кабину крана. В ней сидела Смородина, обеими руками держалась за рычаг тормоза подъема.

— Витю не видели? — тотчас же спросила она у меня.

— Ты долго так держаться собралась? — насмешливо сказала Витя за моей спиной.

— Так на всякий случай же…

— Привязать рычаг не могла? — Витя уже быстро, зорко оглядывала шестерни лебедки, систему рычагов, тормоза. — Это одна бабушка тоже думала, что, пока за выключатель держишься, до тех пор и свет горит. Ну, пошли наверх!