— А эта тяга куда? Ну, а эта?

У меня было такое состояние, будто я в институте, в перерыве между лекциями, объясняю какому-нибудь студенту непонятную задачу. Только и всего. Я говорил неторопливо, уверенно. И спокойно думал все время. Схема вышла простой и удобной.

— Ну, ее еще собрать и опробовать нужно! — Дербенев хмыкнул.

Петр Ильич вскочил, почти побежал на кран. Собрали быстро, молча, согласно, будто одним движением, как раньше лебедку. Петр Ильич сел за рычаги, мы остались у лебедки.

— Подъем? — спрашивал Петр Ильич из пульта управления.

— Ну, так, — отвечал Дербенев; мы все следили за муфтой сцепления.

— Теперь поворот? Вылет стрелы?

Петр Ильич отпустил рычаги и подошел ко мне. Секунду постоял, разглядывая, потом ласково, по-свойски толкнул в плечо:

— Хорошо, что приехал, мы бы тут, может, сутки проваландались.

Шилов сказал Дербеневу:

— Сашок, утри нос! Это тебе не болты крутить!

Я, как мог равнодушно, произнес:

— Управление — это еще не самое сложное. Главное — динамика!

Но на этом и кончились мои успехи в тот день.

Буксир повел понтон с краном к стенке: навешивать стрелу. Как ее рассчитать — на это у нас действительно специальное задание было, а вот как ее, длиной в двадцать метров и весом в две тонны, присоединить к крану?

А дело, оказывается, сложное.

Еще когда вели кран к стенке, Петр Ильич сказал:

— В первый раз такую вешаю, где ее брать краном, а, Павел?

— Посередине…

А Дербенев с Шиловым опять слушают, конечно.

— Нет, посередине, пожалуй, нельзя, — Петр Ильич пошел к стреле, мы за ним. — Надо так, чтобы задний конец был книзу, передний — вверх. Вот здесь примерно, а?

— Да… — Еще делает вид, что спрашивает; а мне надо соображать быстрее!

Свободным оказался портальный кран Смородиной. Она вначале отказалась поднимать стрелу.

— Дубовик прикажет — хоть в воду! — звонко кричала она, улыбаясь. — А без его согласия — съест!

— Здесь начальство, может подтвердить, — Петр Ильич показал на меня, ребята почему-то заулыбались. Я кивнул, стараясь не краснеть.

Смородина долго, с любопытством рассматривала меня. Дербенев крикнул ей: «Не влюбись!» — я все-таки покраснел, а она громко засмеялась и села за рычаги.

Стрела сначала поползла одним концом вверх — Петр Ильич сожалеюще крякнул. Потом еле-еле оторвался от палубы и второй, и она легко закачалась в воздухе. Навесить стрелу — значит соединить «пальцами» нижний конец ее с рамой крана: совместить отверстия и забить стомиллиметровые «пальцы».

Смородина осторожно подвела стрелу, Петр Ильич и Дербенев стояли с ломами в руках, мы с Шиловым держали по «пальцу». Может быть, стрелу погнуло при транспортировке, или кран не монтировали на заводе для сдачи, только стрела «не ложилась». Мы били по ней кувалдами до дрожи в руках, заламывали ломами. Смородина несколько раз то поднимала, то опускала ее. И здесь со мной случилось то, чего и надо было ожидать. Сказалось сразу все: и непривычка к продолжительному напряженному труду, и отсутствие самодисциплины, опыта, и мальчишеская торопливость, и самомнение, и еще какая-то дрянь в этом же роде…

Я вдруг почему-то решил, что если отпустить стрелу, она своей тяжестью раздвинет опоры в раме крана и встанет на место. И сказал об этом Петру Ильичу.

— Нельзя, что ты! — ответил он. — Сорвется и продавит палубу, потопим понтон.

— Так полдня потеряем.

— На работе тоже терпение надо, как во всяком деле. За девушками ухаживал — не торопился? — Он прищурил глаза, что-то соображая.

— За девушками как раз надо торопиться, — улыбнулась мне Смородина.

Все остальное произошло очень быстро. Я подумал: «Докажу сразу, что инженер», — и скомандовал ей:

— Трави!

Стрела упруго, как пружина, дернулась, куда-то в сторону отлетел Дербенев, мимо метнулся Петр Ильич с ломом в руках, скрежет — стрела замерла, понтон глубоко ушел одним бортом в воду.

Петр Ильич смахивал с лица крупный пот, вторая рука его, все еще державшая лом, быстро покрывалась яркой кровью. Стрела действительно раздвинула опоры — и упала бы на палубу, если бы Петр Ильич не успел задержать ее ломом.

С палубы поднялся бледный Дербенев, потирая плечо, откуда-то из-за крана медленно появился Шилов…

— Живы?! — задыхаясь спросила сверху Смородина. — Присылают здесь всяких… — она выругалась.

Я сказал:

— Простите, Петр Ильич… — И — ведь только представьте себе! — быстро пошел прочь.

Шел и еще старался делать вид, что иду просто так, по своим делам, что ничего не случилось…

Уже почти у проходной кто-то неожиданно взял меня под руку, — Петр Ильич догнал меня. Он чуть-чуть побледнел, рука была перевязана носовым платком, красным от крови.

— Ты чего психанул, чудак? — ласково говорил он мне. — Чего на работе не бывает: ты же не со зла! Вернемся, объясним, ребята ведь хорошие…

Вы можете не поверить, но со мной случилось как в детстве: и вижу, что не прав, и понимаю, что́ делать надо, а вот не переломить себя — и все!.. А стыд какой! Только что так работали!.. И сразу, в первый же день, так все испортить! Нет, лучше в воду!..

Вышли из порта, и Петр Ильич уже с сожалением сказал:

— Вот ты какой!

— Что вы со мной нянчитесь-то? — сказал я.

— Нянчусь? А потому, что сто́ишь. Ну ладно, иди отдыхай, а вечером я к тебе зайду.

Я кивнул. Если бы не Петр Ильич, потопил бы понтон! Нет, мне прощения нет и быть не может!

Потихоньку, чтобы Дарья Петровна не увидела, пополоскался над раковиной, прошел к себе в комнату, бросился на кровать и закрылся с головой одеялом.

4

В первый день, когда я убежал с крана, я проснулся вечером оттого, что за дверью, в прихожей, Витя горячо и убежденно говорила Петру Ильичу:

— Чемоданник! Слюнтяй! Я сразу раскусила! Гнать в шею! Сегодня с кранов убежал, завтра из порта сбежит!

— Кто тебе сказал?

— Ребята.

— Чепуха… Просто договорились, что он пойдет домой, разберет вещи, устроится. На это время надо? Из него толковый инженер выйдет: сегодня со схемой управления мигом разобрался.

— В выходной мог бы с вещами возиться. — И потихоньку: — Ваши пальцы целы?

— Целы.

— Я бы ему за это!..

Я торопливо встал, оделся. За дверью долго молчали, потом Витя как-то необычно, совсем по-девчоночьи проговорила:

— Зайдете к нам? Бабушка рада будет…

— Вот что, Вика. В шею гнать — это последнее дело, надо тебе взять себя в руки… помогать парню, он того стоит… — И тоже после молчания: — Зачем говоришь неправду? Дарье Петровне очень не нравится, когда я к вам хожу, ты же знаешь. Тридцать пять и восемнадцать, война, фронт… Какая же мы пара?

— При чем здесь пара? Я люблю вас, и… больше ничего не существует.

Было неудобно подслушивать, и я громко позвал:

— Петр Ильич!

Он торопливо раскрыл дверь.

Петр Ильич — из категории отца и Андрюшки: майор в отставке, мог бы припеваючи жить на пенсию, а он работает в порту механиком. Целый день в масле, грязи… Добровольцем, конечно, пошел на войну, все время во флоте, в разведке, девять ранений, шесть орденов. Сам ленинградец, а после войны приехал сюда. Мне он сказал, будто извиняясь:

— Во мне, знаешь, почему-то еще много мальчишеского осталось: вот было интересно посмотреть, что за Сибирь такая. А потом… люди здесь нужны, ну и остался.

— И ничего, привыкли?

— А чего привыкать? Я же не в Америку переехал… И потом — я всегда проверяю себя: честно я живу или нет? Правильно поступаю?

— Я вам верю, — сказал я.

Сразу видно, что он очень правдивый человек. И простой. Я как-то о деньгах заикнулся, а он тотчас же:

— Если надо, возьми у меня.

Живет в общежитии, вместе с ребятами:

— Веселее. Да и зачем мне одному целая комната, когда у нас еще семейным не хватает?

— А почему до сих пор не женились?

— Я, знаешь, из таких, для которых это очень серьезно. Да и жизнь так сложилась: из десятилетки — в армию, потом сюда. Была одна знакомая девушка, вышла замуж, пока я «языков» ловил, — он засмеялся.