И сейчас помню, какой проливной дождь шел той ночью; и обжигающе-холодный ветер дул пронзительно; а темнота была такой густой и плотной, что ничегошеньки не было видно; я старалась только уж не сбиться с шоссе, ногами угадывала асфальт. Понимала, конечно, что промокну насквозь, испорчу и платье свое новое выходное, которое всего четвертый раз надевала, точнее — кримпленовый костюм — серый в голубую широкую полоску, и туфли испорчу… И простужусь, конечно… Но не это было главное: обидел меня Игорь, что высадил вот так под дождем за двадцать пять километров от города глухой ночью, заставил идти пешком, но виновата-то в этом я сама в первую очередь!.. То есть опять поддалась я своему характеру, не переборола его, вот и расплачиваюсь. Ну, не поцеловал он меня, так разве из-за этого можно было вот так, как я, бить его по самому больному, по собственной его матери? Какая уж ни на есть эта самая Маргошка, но ведь она-то его мать! И что же тогда, спрашивается, я сегодня утром не сказала ему этого, когда он только пришел ко мне? И ведь не скрыл он, что прятал на ночь цветы и конфеты в багажнике машины, и прямо ответил: «Не опоздал в университет!..» И только хохотали мы оба, хоть и тогда уже я понимала: врет он Маргарите Сергеевне про меня…
Замерзла я уже так, что во рту было горько и зубы стучали, я и не пробовала их удержать: наплевать!.. А спину между лопатками и ноги около колен даже ломило от холода: чудо будет, если я воспаление легких не схлопочу!.. И ни одной машины, как назло, не проходило по шоссе, а иду я, кажется, правильно, то есть к городу: ведь машина крутанулась вокруг себя, когда Игорь затормозил, так и умчался он неизвестно куда, не развернул ее… В общем, как ни крути, Анна Григорьевна, а получается, что сами вы виноваты в первую очередь, сами!.. И неожиданно я даже что-то вроде уважения к Игорю почувствовала: по-мужски он поступил, что высадил меня глухой ночью под дождем в двадцати пяти километрах от города: а как же еще прикажете поступать с такими вот скороспелыми вроде меня, когда они собственному гонору удержа не знают?!
И вдруг далеко сзади сквозь неумолчный гул дождя послышался едва различимый рокот двигателя. Я остановилась и обернулась: зажженных фар машины не было видно, только далеко-далеко пелена дождя светилась неярко и радужно. Нащупывая ногами асфальт, я вышла и встала посредине шоссе, перегораживая дорогу. Хоть все лицо у меня по-прежнему было залито дождем, но я неожиданно почувствовала, что перестала, кажется, плакать. И сообразила, что это Игорь, наверно, понял: не в ту сторону он едет, и возвращается теперь. И хоть только что я казнилась, проклиная собственный характер, который всему виной, с которым я не могла справиться, но тут же снова повернулась к сошла на край шоссе, пошлепала по лужам дальше к городу: пусть Игорь видит, что я и сейчас не прошу его!.. А если это и не Игорь возвращается, то любой другой шофер и так остановится, завидев меня ночью на шоссе. И все шла себе, и не плакала, только чутко прислушивалась к нарастающему шуму автомобиля сзади да видела, как поспешно светлеет чуть-чуть дорога передо мной: домов вдоль нее по-прежнему не было, только смутно темнели деревья. От холода у меня уже болело в груди, а зубы лязгали так, что в затылке их стук отдавался.
Машина была все ближе и ближе ко мне, и вдруг она поехала потише: да, это Игорь! Я не оборачивалась, только зубы сжала изо всех сил. Машина поравнялась со мной и поехала рядом с той же скоростью, с какой и я шла. До чего же мне хотелось, помню, остановиться и кинуться в машину, оказаться наконец-то под крышей, избавиться от дождя! Но я все шла и шла, и головы не поворачивала: даже и здесь не могла свой гонор переломить!
— Анка!.. — позвал наконец Игорь.
Я шла, не оборачиваясь к нему, не отвечая.
— Садись в машину, простудишься…
Я шла.
— Садись, или я уеду!..
Я шла. Двигатель машины снова взревел, а я заплакала, но продолжала идти, хоть затылок у меня уже будто раскаленными иголками кололо… Игорь неожиданно сбросил газ и остановил машину, щелкнул дверью. Я услышала, что он тоже вышел под дождь и шлепает сейчас по лужам за мной, но остановиться все не могла…
И только когда Игорь догнал меня, пошел рядом, сказал глухо:
— Ну… прости меня, Анка!..
Я остановилась, подняла к нему лицо, еле выговорила:
— Это ты меня… прости…
Но даже и здесь он не поцеловал меня, а решился только обнять рукой за плечи, повести к машине обратно. Он тоже весь и разом промок… Игорь открыл заднюю дверцу, я села в машину и стала поспешно раздеваться, дрожа от холода всем телом, по-прежнему изо всех сил сжимая зубы. И пальто было мокрым насквозь, хоть выжимай, и костюм… Игорь включил в машине свет, бросил мне плед, большой шерстяной платок и какой-то брезент — видно, из багажника их достал, — захлопнул за мной дверцу, а сам сел на переднее сиденье, тоже стал неловко стаскивать с себя пальто…
— Я печку включил, — хрипло бормотнул он.
Я сняла костюм, вытерла мягким и толстым платком лицо, руки и ноги; завернулась в него, в плед, в брезент; с ногами залезла на заднее сиденье, сжалась в комок, все еще неудержимо дрожа.
— А у меня пиджак не промок, — сказал потом Игорь все так же хрипло. — Только брюки ниже колен… — Он сидел за рулем, и голова его была совсем мокрой.
— Сейчас… согреюсь… — еле выдавила я.
Он помолчал еще, все не включая двигатель, и вдруг сказал, не оборачиваясь ко мне:
— Я люблю тебя, Анка!
— И я…
— Со мной впервые так, что я будто не хозяин себе…
— И я…
Тогда он рывком обернулся, мы с ним встретились глазами и длинную-длинную секунду глядели друг на друга. Потом Игорь неловко и медленно, точно тело не слушалось его, открыл дверцу и еле вылез под дождь, захлопнул ее; открыл заднюю дверцу и с трудом, будто впервые в жизни садится в автомобиль, пролез в нее, захлопнул за собой. А я разом сбросила с себя и брезент, и плед, и платок…
10
Проснулась я оттого, что еще во сне почувствовала: я, кажется, сплю почему-то в машине, а она едет стремительно и плавно. Открыла глаза и поняла, что так оно и есть: я лежу на заднем сиденье, поджав ноги, а Игорь сидит впереди за рулем, и мы едем куда-то… И разом вспомнила все, даже засмеялась от счастья!
— Доброе утро, Игорешка! — сказала я.
— Доброе утро, Анка! — и он тоже засмеялся, стал притормаживать машину. — Чуть не проспали мы с тобой, а?
— Да! — Дождя уже не было, и за стеклами машины посветлело, но почему-то чувствовалось, что на улице мороз; на миг даже мелькнуло счастливое детское воспоминание: зимние каникулы, дома тепло и уютно, а на улице бодрящий морозец.
— Мне к девяти надо быть в лаборатории Вадима. Мы только заедем, и я отговорюсь, — хрипло уже сказал Игорь, останавливая машину, открывая переднюю дверцу и переходя ко мне.
— Я счастлива! — сказала я, протягивая навстречу ему голые руки.
— И я! — будто растерянно даже бормотнул он, и мы стали целоваться, сразу же забыв обо всем.
— До чего же ты красив, милый ты мой!.. — сказала я потом и осторожно, одним пальцем разгладила его брови. — Вот ведь какое мне счастье нежданно-негаданно выпало, а?
— И ты удивительно красива! И мне тоже нежданно-негаданно!.. И я счастлив!.. — быстро и все растерянно-удивленно говорил он и даже замигал, вглядываясь в меня, спросил, сам поражаясь: — Нет, ты только подумай: я даже ночевать домой не явился, а? И не предупредил, что не приду, а? И к Вадиму чуть не проспал, а?
— И в школу на уроки никогда не опаздывал, да? И в университет потом, да?
— Да… Никогда! — Он все широко и растерянно-удивленно улыбался: — Вот ведь что такое любовь-то оказывается, а? Сам себе не хозяин делаешься вдруг. И счастлив, и на все обычное тебе наплевать, только бы вместе быть, а?
— Да! — И все-таки забеспокоилась слегка: — Попадет тебе дома?
— А?.. — Он замолчал, будто запнулся, и перестал улыбаться, тревожно глядя на меня, что-то соображая.