Я вдруг всхлипнула и ткнулась лицом ей в плечо, а она молча поглаживала своей ласковой рукой мои волосы…

— Скажи ты мне, Анка, что сейчас с детями-то делается? — она так и сказала — «детями». — И растут они не по дням, а по часам, и какие-то они взрослые раньше времени, а?

— Это вы про меня? — не утерпела я.

Но ответить она не успела: в дверях послышался звонок, в меру настойчивый. Я решила, что это Игорь, и кинулась открывать двери. На лестнице стояла Маргарита Сергеевна, молча и пристально своими черными глазищами смотрела на меня. Первое, что я почувствовала, помню, был почему-то страх. То есть я видела, конечно, и ее по-молодому гладкое розовое лицо, и по-девичьи густые ресницы, и пухлый пунцовый рот, и велюровую шляпу с пером… И ничего страшного в этом, конечно, не было, но стояла она передо мной как-то особенно уверенно и неподвижно, будто афишная толстая тумба, и смотрела пристально и не мигая.

— Доброе утро… — пискнула наконец я и тут же поняла, почему боюсь ее: да ведь она пришла выяснить, почему Игорь так поздно вернулся вчера домой. Сразу же и прибежала спасать его, если что, даже одного дня подождать не смогла!

— Доброе утро, Анна, — выговорила она наконец, по-вчерашнему легко и ловко пронося свое большое тело в двери.

— Дарья Тихоновна, к вам! — крикнула я на кухню и пошла к себе в комнату, плотно закрыла двери и упала на кровать, даже голову сунула под подушку.

Сначала ничего не соображала, только все так же сильно боялась: вот сейчас Маргарита Сергеевна сделает что-то такое неожиданное и окончательное, что навсегда отнимет у меня Игоря! Ведь сказала же Дарья Тихоновна: «Стоило матери как следует его прижать, и он расставался с ними…» И со мной, значит, он так же легко расстанется?

Странно, что, совсем тогда еще не зная Маргариту Сергеевну, всего один раз увидев ее до этого, я почему-то уже была уверена или, может, просто предчувствовала, что так оно и будет!

Полежала еще, полежала, все пряча голову, под подушку по-страусиному, и чуть не задохнулась, стащила ее с головы. Стены в нашем доме толстые, поэтому я слышала только грудной сильный голос Маргариты Сергеевны, а слов разобрать не могла; она будто настойчиво вбивала мне в самый затылок: «Бу-бу-бу!..» И я пластом лежала на кровати, не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой. Ощущение было таким, точно по мне неторопливо и уверенно прокатился тяжеленный каток, сровняв меня с асфальтом. Чтобы Маргарита Сергеевна могла шествовать по мне!..

Тут я неожиданно увидела в зеркале шкафа, что сижу, оказывается, уже на кровати… Ну, делать нечего, надо начинать налаживать отношения с Маргаритой Сергеевной. А вот интересно, если я сейчас не выйду из комнаты, позовет она меня сама? Должна, ведь за этим же она и пришла, чтобы меня дополнительно проверить, опасна я или нет для ее Игорешки?! Да и что у нас с ним вчера было, почему он так поздно вернулся? Получается, не очень-то она доверяет своему сыну — может, просто потому, что никому вообще не доверяет?..

Встала с кровати, причесалась заново, поразглядывала себя в зеркале: «Ничего, Анка, выглядишь, не тушуйся, будущая невестка-слесарь!..» За стеной теперь было тихо, и вначале я чуть не кинулась в двери, засуетилась без ума, но потом все-таки сдержалась. Пришлось, правду сказать, сесть и для надежности ухватиться обеими руками за стол: теперь требовался бульдозер, чтобы сдвинуть меня со стула! С другой стороны, Маргарита Сергеевна бульдозеру не уступит.

Заметила время на будильнике, было уже половина одиннадцатого, и решила, что часок-другой повоспитываю в себе волю.

«Бу-бу-бу», — за стеной слышалось теперь редко-редко, но я все сидела на стуле, намертво ухватившись руками за стол, только стала поспешно шептать стихотворение Пушкина:

Дремлю, Александр Сергеевич, что же мне еще-то остается? А ведь и вам, наверно, кроме главного, то есть создания бессмертных стихов, для чего вы и появились на свет белый, приходилось тоже воспитывать волю, учитывая красоту и характер Натальи Николаевны?.. И вдруг я сообразила, что от этого противоборства между мной и Маргаритой Сергеевной может вообще разрушиться наша с Игорем судьба! Даже вскочила, кинулась к дверям, но снова услышала ее грудной голос: «Анна…» И увидела ее глаза, лицо, почувствовала всю ее вальяжность, снова уцепилась за стол, стала считать размеренно, не сводя глаз с часов: «…Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три». На будильнике секундной стрелки не было, а минутная стояла, казалось, неподвижно… Пришлось мне даже приложить ухо к циферблату, чтобы удостовериться: будильник ходит.

На часах было уже десять минут двенадцатого, целых сорок минут я воспитывала волю, когда в дверь моей комнаты послышался нервный стук костяшками пальцев. Передохнув прерывисто, я выговорила как можно спокойнее:

— Пожалуйста… — только вот в самом конце слова голос у меня предательски дрогнул, да смотрела я на двери с таким страхом, будто атомная бомба должна в них сейчас влететь!

Но двери неожиданно тихонько приоткрылись, и лицо Маргариты Сергеевны было вежливо-спокойным, хоть и окаменевшим. Она только на миг встретилась со мной глазами, сразу же отвела их.

— Я на минутку… — и ее голос дрогнул, как секунду назад у меня.

Я продолжала неподвижно сидеть на стуле, хоть и понимала, конечно, что это элементарно невежливо. Точно в каком-то оцепенении я оказалась вроде того самого кролика: и понимала, что ей надо было бы предложить сесть, и никак не могла этого сделать. Только машинально подумала, что и сама я сейчас — та же афишная тумба, ничуть не лучше… И сначала услышала свои слова, а потом уж поняла, что это я их произнесла:

— Садитесь, пожалуйста, Маргарита Сергеевна, — и вот когда уж услышала, что я сказала, то встала и подвинула ей стул.

— Спасибо, — она села.

— Пожалуйста, — я тоже села, но уж за стол хвататься не стала, ни к чему мне это было: в груди у меня только оборвалось что-то, и разом я поняла, что, проживи мы с ней бок о бок сто лет, ближе, чем сейчас, все равно не будем.

— Я рада, Анна, что вы так удачно поладили с Дарьей Тихоновной, она мне все рассказала.

— И я рада, что именно она оказалась моей соседкой.

Помолчали.

— В какой-то степени, надеюсь, она сумеет создать вам подобие семьи.

— Может, и настоящую семью.

Помолчали.

— Должна только огорчить вас, что это не надолго: мы будем, видимо, менять ее комнату.

— Очень жаль, Маргарита Сергеевна.

Помолчали.

— Вы сегодня в вечернюю смену?

— Да.

Помолчали.

— А как это, простите, получилось, что вы оказались в роли слесаря?

— Случайно.

— Простите?..

На этот раз мне пришлось ответить развернутым предложением:

— Еще в школе я дружила с одним парнем, ну, и вслед за ним пошла на эту работу.

— Вместе, надеюсь, и работаете?

— Нет. Он на другом стапеле.

— Вы любили друг друга?

— Нам казалось, что любили. — Какова, интересно, та граница, на которой Маргарита Сергеевна способна остановить себя?

— Как же это вы, простите, убедились, что не любите друг друга?

— Просто повзрослели, наверно!

Наступило время очередной паузы, которую обе мы выдержали достойно, как боксеры между раундами. Успела я только пожалеть, что рядом со мной нет сейчас Дарьи Тихоновны в роли секунданта: все-таки, может, мне бы чуть полегче было, хоть и не вправе я требовать такой жертвы от милой старухи. Справедливости ради надо отметить, что в секундантах мы с Маргаритой Сергеевной и вообще не нуждались, оставаясь такими же свежими, как и в начале встречи.

— Игорь, простите, вчера поздно у вас засиделся? — Вот и прозвучал гонг следующего раунда.

— До двенадцати. — Все еще продолжалась, кажется, разведка боем, предшествующая настоящей схватке.